Цвях. Он и директорство свое согласился принять только потому,
что нужно было помочь Федору Ивановичу сохранить "наследство"
Ивана Ильича, а кое-что из него и двинуть вперед. Сидя в
больничной палате, где беглец, чуя близкую весну и тревожась,
ждал, когда срастутся ребра и грудина, оба друга обстоятельно
обсудили предстоящие дела. Цвях решил принять директорство,
чтоб наладить на станции пошатнувшиеся дела. Поскольку с
рабочей силой после войны было туго, он, как полагается, к
официальному соглашению приложил устный секретный договор,
дававший ему особые права в деле найма рабочих. Острая нужда и
хитрость, соединившись, создали ту благоприятную обстановку,
которая была нужна.
Изредка навещая Федора Ивановича в совхозе, хозяйственный
человек и большой дипломат, Цвях осматривал поле с новым сортом
и во время этого осмотра, спокойно беседуя, скрывал в тончайших
морщинках лица выражение сдержанной обреченности. Федор
Иванович, умеющий видеть такие вещи, понимал, что его друг
постоянно держит под наблюдением висящую над ними обоими
опасность. Хотя давно уже готов к беде, и, если она грянет, не
пошатнется. Василий Степанович уже принял решение, спящая почка
на этом старом дереве выкинула росток, и, спокойно теперь
ковыляя по картофельным междурядьям, он нес на своей чуть
согнутой мужицкой спине эту тяжесть. Иногда, окинув лицо Федора
Ивановича особым взглядом -- как смотрят на вещь, -- он
говорил:
-- Правильно делаешь, молодец. Бриться погоди. Только
около ушей подправь. Переросло...
Нынешний сезон с самой ранней весны они начали, чувствуя
реальную и нарастающую тревогу. Небо над ними было как бы
затянуто тончайшей мглой далекого лесного пожара. Эта мгла
возникла еще в прошлом году, в мае. Тогда, в том мае, пришел в
поле Василий Степанович. Приблизился к Федору Ивановичу,
который во главе своей женской бригады окучивал молодую
картофельную ботву. Отвел бригадира в сторону и, не меняясь в
лице, даже доставая при этом сигарету, сообщил:
-- Наша с тобой, Федя, конспирация горит. И борода твоя не
помогла. До Касьяна, правда, еще не дошло. Другой перехватил,
сам хочет реализовать... Спартак Петрович, мой старый дружок. В
сортоиспытании начальник. Прямо за глотку, Федя, взял.
Шантажирует. Пятьдесят процентов участия ему дай.
Это было год назад. Федор Иванович тогда только голову
опустил. И взгляд у него стал задумчивым, как бы мечта
появилась.
А прилип к ним этот Спартак Петрович еще раньше --
позапрошлой осенью. Еще тогда начал интересоваться -- что за
сорт. Шутку обронил на ушко Цвяху:
"Ты, Василий Степанович, хоть бы раз кинул мне авторство,
что тебе стоит... Работаешь на вас, чертей, организуешь вам
все, а толку..." И Цвях пообещал ему, сказал, что сделает
авторство. "Ты давай толкай в сортоиспытание, а бумагу мы
пришлем", -- так ему сказал. Федора Ивановича он не стал тогда
тревожить, таил заботу в себе. Но Спартак этот всерьез
вцепился, и, в конце концов, пришлось все рассказать.
-- Я так думал: пусть запустит в испытание, разошлет
приказ по станциям. А мы потом сообразим что-нибудь, -- говорил
он в памятном прошлогоднем мае, знакомя Федора Ивановича с
новым, нерадостным поворотом судьбы. -- Все-таки дружба старая,
что ни говори. Думал, откуплюсь как-нибудь. А он, видишь, жить
научился, с ним не повиляешь. И Ивана Ильича, оказывается,
хорошо знает. И вся картина ему, как я понял, ясна. Улыбаться
все время приходилось. В ресторан приглашать. А в общем, хоть и
ходили мы с ним в ресторан, хоть и надрались как свиньи... И
адреса станций он же нам тогда, ты помнишь, прислал... А вот им
от себя бумагу не спустил. И наша картошечка, которую мы
разослали, выходит, была послана зря...
-- Мы же целую тонну!..
Долго после этого они молчали на поле. Ничего больше не
говорили. Только Цвях, прощаясь, протянул:
-- Во-от, брат. Какой у нас нынче май... Какое
разнообразие предлагает жизнь...
И небо над ними как бы затянулось чуть заметной
красноватой дымкой.
В этом -- уже пятьдесят четвертом -- году, в феврале
Василий Степанович опять ездил в Москву и опять встречался со
своим дружком. Опять пошли в ресторан.
-- Слушай, Спартак... Ты чего же? -- спросил он. -- Мы же
тонну разослали. Знаешь, как трудно новый сорт размножать.
-- А я виноват, что ты опережаешь? Приказ же еще не
спущен. Она лежала у них, лежала... В общем, съели сотрудники
ваш подарок. Видно, хорошая картошка. Эти дамы на станциях
понимают вкус!
-- Ну ты меня удивил. А чего ж ты приказ не выслал?
-- А ты чего? Что обещал?
Вот почему в разгаре этого лета Федор Иванович ринулся в
Москву. Он не знал, что его там ждет, но, как и раньше, душа
его подобралась, готовая к любой встрече. И брезжило вдали
неясное предчувствие. Ничего он еще не знал -- что и как будет
делать, но некий мускул уже подрагивал в душе: Федор Иванович
гневно отвергал мягкую дипломатию Цвяха, старомодную и не
дающую нужных результатов.
На ходу зорко оглядев свою улицу и дом, но ни разу не
остановившись, он молнией влетел на свой третий этаж -- как это
делает в лесу барсук, когда па рассвете возвращается в нору.
Вошел в длинный, прохладный полутемный коридор, отпер свою
дверь и бесшумно закрыл за собой. Воздух в его норе был
прозрачен -- вся пыль мягко улеглась и спала здесь четыре года
-- с того времени, как он, выйдя из больницы, в последний раз
заглянул сюда. Прозрачная штора светилась в лучах лета.
Пожелтевший конверт лежал на полу у его ног. Федор
Иванович достал из него сложенный лист. Русый волос был на
месте.
Сосед передал ему пачку писем. Того, что Федор Иванович
ждал, в письмах не было. Нет, одно ожидание все-таки сбылось --
целых три письма из Комитета госбезопасности. Все были посланы
в этом году, недавно. Их отправляли с промежутками в двадцать
дней. Короткие приглашения на беседу. "По касающемуся Вас
вопросу... позвонить по телефону... тов. Киценко". На конвертах
были волнистые и круглые штемпели. "По почте послали", --
определил Федор Иванович. Никакой специальной спешки он не
почуял. Это были конверты из обычного делового потока. Правда,
то, что произошло с Иваном Ильичом и с ребятами из "кубла", --
все это тоже был деловой поток...
Идти или не идти? Ничего не решив, но сунув на всякий
случай в задний карман брюк одно извещение, паспорт и жесткий
конверт со справками, он вышел налегке на яркую улицу. Впереди
было главное дело. Монета провалилась в щель телефона-автомата.
Ответил женский голос.
-- Комиссия...
-- Мне, пожалуйста, Спартака Петровича.
-- Кто спрашивает?
-- По поручению Василия Степановича Цвяха. Трубка долго
молчала. Потом вкрался тихий голос, глухой и
внимательно-неторопливый:
-- Да...
-- Спартак Петрович? Я по поручению Василия Степановича.
-- Кто вы?
-- Его сотрудник. Непосредственно работаю над этим сортом.
-- Какой сорт...
-- От Василия Степановича.
-- Через час можете? Давайте через час... Точно через час
сильная тревога, как бы приподняв от пола, неслышно несла
Федора Ивановича по коридору второго этажа -- на том уровне,
где обычно располагаются обширные кабинеты и приемные
начальства. Безлюдье, тишина и ковры -- таков был воздух этих
мест. Словно весь дом был покинут людьми. Миновав несколько
молчаливых дверей с черными табличками, он вошел, наконец, в
нужную приемную. Вежливая секретарша, похожая на иностранку,
нажала какую-то кнопку, что-то вполголоса сказала в плоский
аппарат и подняла на Федора Ивановича спокойные чистые,
эмалевые глаза.
-- Спартак Петрович ждет вас.
Этот человек, притаившийся за большим письменным столом,
был, несмотря на жару, в гипсово-белом воротничке с зеленым,
как перо селезня, галстуком. Черный пиджак висел в стороне на
спинке стула. Начальник был слегка распарен. Сзади него на
столике стояли две бутылки с лимонадом -- полная и початая.
Пышные, сильно вьющиеся волосы цвета пакли увенчивали голову
Спартака Петровича пружинистым шаром и говорили о телесной
крепости. Большой их моток свисал па свекольно-розовый
складчатый лоб. Ни одного седого волоса. Здоровье крепкого
крестьянина, который никого и ничего не боится. Острый нос. Под
ушами -- желваки.
Он сидел, широко разложив локти, и с виду был очень занят
разбором документов в раскрытой папке.
-- Где? Где? -- сказал он, не глядя, и протянул к Федору
Ивановичу толстую руку, растопырил пальцы, зашевелил ими. А сам
листал, листал что-то в папке, горько морщился, обнаруживая
недостатки.
Перед Федором Ивановичем сидело желание. И с этом
кабинете, оснащенном новейшими приборами, человек, как в
библейские времена, желал жены ближнего, осла его и всякого
скота его. И при этом маскировал свою первобытную, неспособную
меняться, страсть жестами, приобретенными в кабинетах, среди
папок. Означающими страшную занятость. Он был как на ладони, и
постепенно взгляд Федора Ивановича принял то особенное
выражение благосклонного холода, которое хорошо передано
Тицианом.
Не дождавшись приглашения, он молча сел в кресло. Пальцы
Спартака Петровича опять потянулись к нему.
-- Где? С луны ты, штоль, свалился? Бумага где?
-- Бумага здесь, -- сказал Федор Иванович и, привстав,
неторопливо полез в задний карман брюк. При этом не сводил глаз
с сидевшего перед ним человека.
-- Слушай... -- через минуту сказал тот, показав веселые
маленькие глаза табачного цвета. -- Тебе не кажется, что ты
отнимаешь время? У начальства...
-- Я думал, вы очень заняты своей папкой.
Федор Иванович, наконец, достал жесткий конверт. Начал
шевелить в нем документы. Рука Спартака Петровича опять
протянулась к нему, задвигала пальцами.
-- Давай скорей, мне надоела эта канитель.
-- Я что-то здесь не нахожу...
-- Голову мне морочить приехал? -- веселые глазки
расширились и побелели.
-- Все уже сдано вам в позапрошлом году. Если вы о
соавторстве, то я не разрешил Василию Степановичу, хотя он
настаивал...
-- Постойте... Какое соавторство? -- холодный и прямой
взгляд в упор.
-- Василий Степанович еще кого-то хотел... подключить, --
Федор Иванович с независимой благосклонностью взглянул на него.
И, опустив руку на стол, мягко прихлопнул: -- Я не разрешил...
И не он должен ставить коньяк вам, -- тут он первый раз в жизни
сознательно состроил свою приветливую, располагающую улыбку. --
А вы должны ставить мне. Если хотите...
-- А вы кто?
-- Автор.
-- Ну и что?
-- Вот и все. Никакого соавторства. При такой
постановке...
-- Что вы мне соавторство какое-то тычете? Высылайте
семена и ждите результатов. Все? Можно было и не приезжать...
-- Мы уже выслали и полтора года ждем. А там и не
приступали. Год потерян.
-- Еще подождите. Не вы одни. Высылайте семена...
-- Опять съедят!
-- Вас это приводит в ужас?
-- Этот факт, Спартак Петрович, не может не привести в
ужас. Если автор настоящий...
-- На то он и автор!
-- Если он не соавтор, Спартак Петрович. Куда вам в
соавторы, вы же равнодушны к судьбе сорта. Не знаете, как сорт
получен.
-- А зачем мне знать? Однако что это за разговоры такие?..
-- А то, что это чистый формально-генетический картофель.
Вейсманистско-морганистский. Слышали такое?
