как будто его по белому исчеркали дети синим и черным
карандашами. Не такая яркая, как раньше. Хоть и белоголовая, но
без сажи вокруг глаз.
-- Здравствуйте, -- сказал он, входя. И между ними начался
молчаливый разговор. Они что-то сказали друг другу своим
несколько затянувшимся молчанием, после чего она пригласила его
в чистую комнату -- в ту, где раньше были на полу бутылки.
-- Выпьем чаю? -- спросила она.
-- Я только что от стола...
-- Все равно выпьем. -- И пошла на кухню. Потом что-то
ставила на круглый стол и глубоко вздыхала, поджимая губы.
Собиралась с духом.
-- Я, собственно, пришел только выполнить поручение, --
чувствуя все это, сказал Федор Иванович. И поставил на пол к
стене картину.
Ольга Сергеевна сразу поняла весь смысл этого поручения.
-- Андрюша гуляет. Придет минут через сорок... Тут
слышалось еще ожидание: нет ли поручения н для нее. И Федор
Иванович своей неподвижностью дал знать, что он подождет
Андрюшу. И что другого поручения нет.
-- Мне была передана приличная сумма денег. На общее дело,
-- начал он после неловкого молчания. И положил на край стола
пачку, завернутую в газету. -- Я тратил экономно. Тут осталось
кое-что.
-- Мы не нуждаемся, -- искусственно проговорила она,
медленно переведя и остановив на нем как бы вращающиеся от
негодования глаза. Сразу стало ясно, что ладить с нею Светозару
Алексеевичу было трудновато.
-- Не берете? Считаю: раз, два, три... Хорошо. -- И он
положил деньги в карман брюк, который сразу распух.
Она усмехнулась и вышла на кухню. Долго не появлялась.
Федор Иванович оглядывал комнату. Ничего старого здесь не
осталось. Ничего, напоминающего о поэте. Хотя нет: из-за шкафа
смотрела со стены большая афиша с крупными словами: "Иннокентий
Кондаков". И Кешин артистический оскал...
-- На поэта вашего смотрите? -- спросила она, внося
алюминиевый чайник.
"Не на моего, а на вашего", -- хотелось бы ответить Федору
Ивановичу. Но он сейчас же вспомнил, что на днях Кеша явится
сюда разводиться. Поэт уже не принадлежал и ей.
-- Ну, и как вы тут живете? -- спросил он.
-- Да так вот и живем. Второго папку своего ждем не
дождемся...
-- Какой же он... Даже в качестве второго... -- вырвалось
у Федора Ивановича.
-- А у кого нет недостатков? Поэтов на близком расстоянии
рассматривать нельзя. На них можно смотреть только издали, --
сказала она, наливая ему чаю.
Она была не то, что Кеша. Ее колесо жизни, похоже,
остановилось, и угол не менялся. Она ждала своего поэта.
-- Вы же знаете, где сейчас Кондаков? -- спросила она. --
Его ведь...
-- Да, да, -- поспешил он ответить.
-- В конце концов отпустят. Как думаете? Дождемся?
Все-таки законный муж... Ничего ему там не сделается. Он же
оптимист!
-- Эт-то верно.
-- Вот только Андрюша вырос...
-- Вопросы задает?
-- Хуже. Он молчит. Откуда-то что-то узнает и молчит.
-- Этого следовало ожидать. Но у вас преимущество. Он
мальчик, ему только...
-- Двенадцать, -- подсказала она.
-- А вы...
-- А мне за тридцать... Все равно, дети умеют и
взрослых... Им и ответа не нужно...
-- Конечно, такая ситуация... Такое положение... Порождает
вопросы. Может быть, даже не вопросы, а ясность... Которая не
требует слов.
Нечаянно высказав это, Федор Иванович поспешил отхлебнуть
чаю, чувствуя, что он открыл дорогу нелегким объяснениям.
-- Вы его ученик, а я -- его ученица. Вам это говорит
что-нибудь? Я была его ученица! И я портила русские породы
скота по методу Рядно. Старинные, выдержанные русские породы.
Вот что я делала легкой рукой. С его легкой руки. Вот, кто я
была, пока не начало проясняться.
-- Вам эту ясность поэт принес? Она сильно покраснела, как
умеют краснеть белые блондинки. Стыд парализовал ее. Но только
на секунда.
-- Поэт внес другую ясность. Когда в степи умирает
кто-нибудь, какая-нибудь несчастная животина... Антилопа. Сразу
начинает кружиться хищник. Они там дежурят...
-- Это слова академика, -- сказал Федор Иванович. -- Он
говорил...
-- Говорил? Мои это слова. Я ему один раз сказала. Говорю:
интересно как -- хищник летает где-нибудь за тридевять земель и
обязательно почует ведь чужую беду...
-- Я это пересказал и Кондакову. Он ответил...
-- Не говорите, знаю... -- она опять покраснела. -- Я ему
тоже говорила. Прямо в глаза. И он мне ответил, тоже в глаза.
Мясо в природе не должно пропадать. Так ужасно брякнул...
-- Так это же Кеша!
-- Во-от... Был такой момент, подыхать я стала. И с ума
съехала. Думаю, не было у меня гиганта, одна фантазия. Я же шла
не за силу замуж, а за труд великий, за талант, Я -- за образ
шла! Образ в человеке держится дольше, чем телесная свежесть.
Этим и объясняется, что можно полюбить и старика. Мазепу. Тут
главное -- прикоснуться хоть к гиганту, Федор Иванович! И вдруг
узнаешь, что гиганта не было.
-- Гигант все-таки был, Ольга Сергеевна. Но он живой
человек, и он вас любил. Это тоже непросто. Видимо, любуясь им
как гигантом, вы дарили ему какие-то мгновения, которые
парализовали в нем на время... Надо было не любить...
-- Попробуй, не полюби... -- она усмехнулась. -- Вы
говсрили с ним обо мне?
-- Да, у нас был однажды длинный разговор... Он ведь тоже
образ любил, вот ведь что. Он же вон там, против вашего
балкона... Нет, этого я вам не скажу. И потом, не слишком ли вы
строги к нему? Не он, Ольга Сергеевна, крутил всю эту
мясорубку. Он в нее попал...
-- Конечно! Если бы он крутил, я и не взглянула бы на
него. Но он соучаствовал. В форме процветания.
-- Он это делал для вас.
-- Так я же сама входила в это его процветание! Как часть
комфорта. Я это поняла, и так стало мне...
-- И антилопа захромала?..
-- Захромала. А хищник тут же и заходил над ней, не
имеющей сил. Кругами. Не должно же пропадать... это самое... И
вот мы теперь его ждем. Даже с нетерпением...
-- Даже так! -- Федор Иванович ужаснулся.
-- А что? Вы как-то странно сказали это... Пострадал ведь
человек. В том же котле. Я хочу сказать, оттуда приходят
другими людьми. Не знаю, как получится. Привыкла к нему. Когда
такое случается, как с ним, особенно привыкаешь...
-- Но гигант был, Ольга Сергеевна.
-- Был бы -- все пошло бы иначе.
-- "Письмо, в котором денег ты просила, я, к сожалению,
еще не получал"... -- продекламировал на эти Федор Иванович.
Она умолкла, смотрела в чашку, вникая в смысл этих
странных слов, и смысл этот уже виднелся ей издали -- потому и
начала розоветь. Но в руки он еще не шел.
-- Ну, и что? -- наконец спросила она.
-- А то, что вы прикоснулись к гиганту. Вы прикоснулись к
нему, как того и хотели. Образ был подлинный, без фальши. Но вы
своего гиганта увели от цели. Позволили ему вить гнездо.
Небось, вместе. И молодцы, и хорошо. А потом вы разочаровались,
не понравился в халате. А он, как освободился от вас, опять
стал гигантом! Ну, и принял, конечно, свою судьбу. А мог бы и
не принять. Если бы вы сделали твердый выбор. В пользу спаленки
с розочками. Или если бы открыли шкаф и показали ему: вот я
купила телогрейки стеганые. Тебе и себе. И кирзовые сапоги.
Плюнь на розочки, не береги меня, оставайся гигантом. Уедем, не
будем портить скот, спасем златоуста от черной лжи... А? Могли
бы?
-- Утопия, утопия, Федор Иванович! -- слишком горячо и
весело заявила она. -- Все, что я должна была купить и сказать,
все это должен делать мужик. Слишком большой груз валите на
женщину, -- говоря это, она все-таки не глядела на него.
-- Может быть, может быть... Но вы сами говорите --
Андрюша молчит. Вы же не с гигантом ушли. А со специалистом,
который клюет мертвечину. Тут все и открывается. Никогда не
развивайте перед Андрюшей ваших аргументов...
Сильно порозовевшая, она смотрела в чашку, вылавливала
ложечкой чаинки. Потом поднялась.
-- Пойду поищу его.
"Кеша не врал, наверняка приедет. Как бы подготовить ее?"
-- в который уже раз подумал Федор Иванович.
-- Вот если вдруг на вас свалится... неожиданное
страдание... -- проговорил он задумчиво. -- Не знаю, плевать ли
мне через левое плечо или не плевать... Если свалится
врасплох... Тут у вас все может стать на место. И Андрюша
перестанет молчать.
-- Пойду поищу...
Мальчик прибежал один. Влетел, оставив открытой дверь с
лестницы.
-- Здравствуйте...
Он сильно вырос. Был тонкий, белоголовый, как мать. А
голова -- отца. Широкая в висках и заостренная книзу.
-- Ты помнишь меня? -- спросил Федор Иванович. -- Мы
дружили с твоим папой. Он мне поручил передать тебе вот это...
Мальчик тут же развязал шпагат, потащил с картины длинную
полосу гремящей бумаги. Показалась работница в красной косынке
на фоне красных знамен, чисто и строго посмотрела из своих
двадцатых годов. Вывалился и стукнул конверт. Мальчик схватил
его. Долго, осторожно разрывал. Вытащил наконец письмо. Бегая
глазами, водя головой вправо и влево, начал было читать с
обратной стороны. И напряженно следящий за ним Федор Иванович
успел охватить мгновенным взглядом слова: "Мальчик мой
русоголовенький! Малявочка светлая!..". Тут же отвел глаза,
чтобы не вникать дальше в священную тайну. Мальчик шелестел
бумагой, принимался снова и снова жадно читать. Потом принес из
другой комнаты белый картонный кошелечек и осторожно вложил
туда лист, расправил, проследил, чтоб хорошо там лег.
-- Сам сделал?
-- Да, -- отчетливо ответил мальчик.
-- Андрюша... -- сказал ему Федор Иванович. -- Тебе,
наверно, будет важно узнать... Я ведь был товарищем твоего
папы. Хочу тебе сказать, что он был хороший человек... Но не
все об этом знали. Такое мы переживали время, Андрюшенька...
Что хорошего человека могли и не понять... И сразу начинали
кричать, кричать, что он очень плохой. И кричали-то от страха,
а не потому, что действительно... Привычка такая была.
Встречались еще, и довольно часто, и по-настоящему плохие.
Требовали, чтобы все были похожи на них. И кто умел
притвориться, того называли хорошим. А чтоб быть по-настоящему
хорошим... Это значит -- делать хорошие дела, а не только
говорить о них... Чтоб быть таким, приходилось иногда казаться
похожим на плохих. Потому что иначе и дела не сделать было. А
кто открыто казался хорошим, того следовало опасаться. Надо
было проверять и проверять. Потому что он мог оказаться
притворщиком.
-- Вы мне как ребенку объясняете, -- сказал мальчик без
улыбки. -- Все равно спасибо. Так понятно все это сказали. Он
был вейсманист-морганист, я знаю. А приходилось читать лекции о
наследовании благоприобретенных признаков.
-- Ты еще яснее сказал, -- Федор Иванович удивленно и
растерянно улыбнулся.
-- Я все это знаю. Я от него получил письмо. Неделю назад.
На день рождения.
-- По почте?
-- Да, по почте.
-- Но, я думаю, тебе важно было узнать от того, кто...
-- Вы меня не поняли. Вот это мне и важно было. Важнее
всего. А все, что там кричали, я давно уже и подробно изучаю...
Федор Иванович, у меня же целая папка материалов.
-- А в футбол ты играешь?
-- А что я сейчас на дворе делал?
-- Ну, хорошо, прости... У тебя, в твоей папке, есть
газетка вашего института -- за сорок девятый год?
-- Где Ивана Ильича Стригалева ругают? Конечно, есть!
-- Иван Ильич тоже был другом твоего отца. Но тебе бы
