запретить. Кто мне запретит желать жены ближнего, осла его и
вола его? Кто запретит желать? Я буду ласково улыбаться и
желать, жела-ать! Желаний закон не карает, даже не видит. А
исполнить то, что хочу, это мне -- пфу! -- раз плюнуть. Было бы
желание. Тут только вопрос умения... Вот в вопросе умения --
тут злу и помогает высота... Дудик, зло всегда норовит вести
огонь с высокого берега, с высоты.
Мы вошли в кустарник, отделявший вчерашнее поле боя от
берега. Дядик Борик вспомнил что-то и, тронув меня рукой, чтобы
я ждал его здесь, затопал рысцой назад. Вскоре вернулся с
мягкой, беззубой улыбкой.
-- Косточку на место положил. Где была. Примерно через час
мы сидели у костра и по-товарищески хлебали крепкую горячую уху
-- тремя ложками из одной большой кастрюли. Дядик Борик за едой
был неразговорчив и хмур и, отправляя в рот ложку, на миг
сердито выкатывал глаза, что говорило о его крайней
сосредоточенности.
-- Дядик Борик! -- сказал ему Павел. И, не дождавшись
ответа, добавил: -- Хреновский ты рыбачишка. Кто же так, без
внимания, ест двойную уху!
Но и тут Борис Николаевич ничего не сказал. Вместо ответа
он поднялся и пошел к машине. Взял там свой черный пиджак, стал
шарить во внутренних карманах. Достал наконец какую-то
сложенную бумагу и, вернувшись, протянул ее мне.
-- Вот вам наглядно... Можете посмотреть, как это
происходило.
Под строгим взглядом Бориса Николаевича я развернул лист.
Он оказался перечеркнутым своими складками, как оконным
переплетом. Там был газетный текст, переснятый на тонкую бумагу
каким-то неизвестным для меня способом. "Сорную траву с поля
вон!" -- кричали черные буквы заголовка. И шел крупно набранный
столбец: "Мы, студенты и аспиранты факультета растениеводства,
просим ректорат освободить нас от обязательного слушания
лекций..."
Тогда я впервые прочитал это страшное коллективное письмо.
Не мог оторваться от подписей, выстроившихся под ним двумя
стройными колонками.
-- А кто эта Шамкова? Вы ее знаете? -- спросил я.
-- Я заметил, вы потемнели лицом. Прямо как ночь... Как
только начали читать этот текст. Хочу обратить ваше внимание,
подчеркнуть. Эта газетка, как только ее напечатали, совсем
иначе воспринималась! Тогда это был нормальный тон. Такие вещи
писали иногда даже в экстазе. Весь текст с высокого берега
подавался. Во имя счастья человечества. Были такие, что
подписывали с радостью! Тот же материал, тот же! -- а сегодня
читается по-другому. С ним что-то случилось внутри, а? Или с
человеком... Что? Вы же сами, Дудик, читали такие тексты пять
лет назад с другим чувством! Вы ужаснулись, а должны были
узнать фразеологию... Она же порхала когда-то вокруг вас! Где
произошла перемена? Ответьте мне! Это же факт -- в одну из
ночей зло осторожненько, без шума покинуло позиции. Побежало
дальше, искать новый высокий бережок...
Я попросил Бориса Николаевича подарить мне эттг лист на
память. Мой приятель, держа на весу ложку с ухой, сказал:
-- Никак не могу, родной. В следующий раз привезу вам
такой лист. А этот нужен для дела. Для великой, секретной
акции. Которую мне доверила судьба.
В то же лето, но ближе к сентябрю, в московской
коммунальной квартире, по-старинному огромной, с тускло
освещенным коленчатым коридором, а если точнее сказать, лишь в
одной из четырнадцати комнат этой квартиры -- в длинной
сорокаметровой комнате с лепным потолком -- происходило
чествование ее жильца, старого профессора-химика в связи с его
семидесятилетием. За длиннейшим столом, составленным из
нескольких недоступных взору предметов, оказавшихся под рукой,
соединенных досками и закрытых по крайней мере пятью
накрахмаленными скатертями, сидели возбужденные гости, в
основном, задорные старички. Ближе к концу стола, плотно
сбившись, теснились на досках мужчины и женщины помоложе,
горящие интересом к не совсем обычной юбилейной беседе. А за
спинами сидящих толклась молодежь -- младшие научные
сотрудники, аспиранты и даже студенты. Несколько нарядных и
юных тоненьких девиц, из них две или три в очках, проталкиваясь
через толпу гостей, разносили на блюдах и подносах бутерброды с
вареной колбасой, селедку в овальных лоточках, посыпанную
резаным луком и политую маслом, соленые огурцы и вскрытые
консервные банки со щукой в томате. Множество бутылок мерцало
вдоль всего стола.
Уже выпили за юбиляра, уже возник ровный шум. В этом шуме,
который летал над столом, как туча воробьев, трудно было
разобраться. Но даже новому гостю через минуту становилось
ясно: здесь чествовали не химика. И сам профессор, хоть он и
преподавал органическую химию, лишь на днях защитил докторскую
диссертацию по своему предмету. А четыре года назад он был
доктором биологических наук, и имя его академик Рядно навсегда
внес в кафтановский приказ. Это обстоятельство с некоторого
времени почему-то перестали скрывать, а совсем недавно о нем
даже стали говорить так, как говорят о подвигах и наградах.
Конечно же, стойкий вейсманист-морганист, удачно
пригревшийся на химическом факультете в отдалении от Москвы и
никогда не бросавший улыбки в сторону Кассиана Дамиановича,
привлекал к себе внимание. Сидя во главе стола, он купался в
лучах всеобщей и заслуженной симпатии. И те, кто сидел перед
ним за длинным столом, тоже были, в основном, биологами той
школы, которую совсем недавно считали разогнанной навсегда.
Беседа шла весело. Она уже разбилась на отдельные очаги, и
в каждом было интересно. В одном месте бывший доцент-генетик
рассказывал о том, как он укрывался в зоопарке, где друзья
поручили ему ухаживать за слонами. В другом -- белоголовый и
краснолицый доктор биологии, после разгона ставший фармацевтом,
тонко давал понять, что в фармакологическом институте он тайно
от начальства вырастил добрых два десятка ребят, из которых
получатся толковые генетики. Хоть он и пользовался
иносказаниями, но, по существу, он сообщал всем о том, что им
было выращено "кубло" -- и не боялся этого.
-- Вчера были выборы, -- громко сказал кто-то. -- Знаете,
кто у нас теперь председатель научного общества? Ким Савельевич
Краснов!
-- Что еще за Краснов? -- спросили сразу несколько
человек. Никто не знал этого человека и внимание всех, кто
сидел или толпился в длинной комнате, скользнув мимо
незнакомого имени, опять разветвилось и осело в разных концах
стола.
Вдруг взрыв громкого хохота во главе застолья оборвал все
беседы. Один из главных соратников и приятелей юбиляра,
франтовато одетый и красивый старикан с пробором -- из тех, о
ком до самого конца говорят "мужчина", рассказывал про
академика Рядно. Имя академика он не упоминал -- за четыре
года, протекшие после знаменитой сессии академии, все уже
прошли специальную школу безопасного разговора.
-- Вы же помните, эта яркая звезда начала уверенно
закатываться, -- рассказчик чувствовал, что он нравится и, тая
улыбку, поигрывал головой и корпусом. -- Звезда эта уверенно
покатилась к горизонту. Конечно, ему помнили конфуз с "Майским
цветком" и эту историю с Мадсеном... Он же нарядил своего
человека под Ивана Ильича Стригалева, которого до этого успел
пристроить... кое-куда. И представил эту подставную липу
иностранцу. Какой высший пилотаж, а? А иностранец, знал нашего
Ивана Ильича еще по войне...
-- Там сложнее было дело... -- вмешался выцветший и ломкий
старческий голос. -- Человек, которого нарядили, оказался не
свой, тут наш корифей дал маху...
-- Да, я тоже слышал об этом...
-- ...Этот неизвестный научный сотрудник пожертвовал
собой. Воспользовался случаем, чтоб избавить науку от этого
хрипуна...
-- Да, это так и было. Но я сейчас выделяю только то, что
нужно для моей узкой темы. Так вот... У моего героя,
оказывается, был сильный противник. О чем классик в угаре славы
не подумал. Он, оказывается, во время известных чаепитий, не
щадя, поливал... помоями своего красноречия... одного человека.
Личность которого сегодня я уже не рискну вам назвать... даже
намеком. Высмеивал его познания в сельском хозяйстве, особенно,
его увлечение "агрогородами". За что тот даже был слегка
высечен. Эта припарка была сделана ему с подачи нашего
мичуринца. Дурак, ведь только что опростоволосился с
иностранцем. Сиди и зализывай раны. Нет, друзья, он отважный
человек!..
Все понимали, о ком шла речь, и все наслаждались этой
игрой в коллективную конспирацию, которая в действительности
была первым порывом ветра свободы. Хоть и несмел, осторожен был
этот ветер, но четыре года назад такая игрушечная маскировка
была невозможна.
-- Когда умер Иосиф Виссарионович... -- продолжал
франтоватый приятель юбиляра, -- естественно, чаепития
прекратились. А обида -- вещь стойкая. Мы с вами все это можем
подтвердить. Наш любитель проводить заседания ученых в поле, с
обязательным сидением участников на земле, -- он обидел того,
который мечтал об "агрогородах". А между тем акции этого
обиженного вдруг стали подниматься. Почти вертикально... Он уже
занял, скажем... пятое место в государстве. Обозначились
серьезные перспективы. Наш друг мичуринец зачуял это дело. И
сунулся к товарищу. К растущему... Со своей улыбкой. Со своим
оскалом... Сунулся и назад. Ай-яй-яй! Ручку-то ему не подали! И
беседовать не пожелали! И пошли они, солнцем палимы... Через
неделю наш византийский император... померкший... снова ткнулся
-- позвонить. А его даже не соединили. А тут еще учебник ему
возвращают. Новый он затеял печатать... Возвращают с
замечаниями. И звезда покатилась, покатилась потихоньку. Сик
транзит... -- ну-ка, студенты, как оно дальше?
-- Глориа мунди! -- бодро крикнули из толпы несколько
голосов.
-- Только она в нашем случае если и "транзит", товарищи,
то далеко еще не "сик". Совсем иначе.
Это было только легкое пошатывание. Звонок, предупреждение
судьбы. А до "сик транзит" еще далековато...
Наступила тишина. Ждали продолжения. А рассказчик не
торопился. Налил в узкую -- с наперсток -- рюмку водки и
поставил ее перед собой.
-- Я ведь, товарищи, планирую тост. Вот селедочку
приготовлю... Теперь можно продолжать. Н-да... Покатилась,
значит... Проходит месяц, проходят три месяца... Лицо, которое
оскорблено, отправляется в поездку по колхозам. Товарищ на
подъеме, он уже на уровне министра, серьезно интересуется
сельским хозяйством. Урожайность его интересует, сорта. Только,
конечно, не наша схоластическая наука, не генетика. Наши
формулы ему ничего не говорят, над мухами он хохочет. Его
интересуют быстрые результаты и силы, таящиеся в народе. В
одном колхозе он хочет побеседовать со
специалистами-практиками. Председатель уступает ему свой
кабинет. Он входит, а там наш Диоклетиан... Что? Я ошибся? Наш
народный Веспасиан там, в сапогах, в телогреечке... Сладенько
переминается. Как это случилось, как пролез -- информации у
меня нет. Но факт, встреча состоялась. Дверь плотно
захлопнулась, а из-за нее крик, крик... И такие, знаете, слышны
шлепки... Вроде как император схватил несколько раз по морде...
От государственной ручки. И затихло. Сунулись посмотреть --
увидели две спины. Беседуют. Добрый час стояла там тишина.
Потом дверь распахивается и выходят. В обнимку. Сияют. Хотя
рожа у нашего ученого слегка припухла. Товарищ... имен не будем
