Посошкова, которыми он утверждал, что доктор Стригалов имеет
гибрид "Солянум контумакс" и "Солянум туберозум". Это всемирная
слава!
-- Этого гибрида нет, -- безжалостно отрезал Федор
Иванович, и никто, глядя на него, не сказал бы, что этот
ледяной худощавый человек в спортивном пиджаке борется с самим
собой, почти теряет сознание.
-- Я ожидал услышать это! -- воскликнул датчанин. -- Мои
коллеги предваряли меня... предупреждали, что у вас всякое
научное открытие является государственной тайной. Они говорили
мне еще, что академику Посошкову будет узко... туго за
разглашение этой тайны. Если я тогда не верил, что имеется
гибрид, то теперь, когда я слышал, что его нет, я окончателно
поверил, что он есть! Он есть! Вам придется мне доказывать, что
его нет. Это будет трудно сделать, господин Стригалбв!
-- Его нет, -- повторил Федор Иванович и спокойно
прихлопнул рукой по подлокотнику. -- Заявление академика
Посошкова лежит целиком на его совести.
Он взглянул на Варичева, и тот кивнул несколько раз.
-- Я знаю академика Посошкова, это честный ученый! Дайте
мне иголку, я хочу уколоть себя в это место, -- смеясь, сказал
Мадсен и, чтобы было ясно, о каком месте идет речь, приподнялся
в кресле и сел. -- Скажите мне еще раз, где я нахожусь? Вы
действително -- доктор Стригалов?
-- Нате вам иголку, -- тоже смеясь, сказал Федор Иванович
и достал иглу из-за борта пиджака, где он держал ее по
армейской привычке. -- Нате иголку и, пожалуйста, уколите себя.
Я -- доктор Стригалев, и говорю вам, что гибрида нет. Но работа
в этом направлении ведется. Я получил от академика Посошкова
ваш подарок...
Тут он вытащил из грудного кармашка флакон с колхицином и
поднял его над головой. Глаза Мадсена округлились за очками.
Варичев посмотрел на датчанина и удовлетворенно опустил голову.
-- Большое вам спасибо за этот колхицин. На днях мы
приготовим раствор и попробуем намочить семена.
Иностранец уже ничего не слышал. Держа в пальцах иголку,
он, как девушка, не сводил с Федора Ивановича восхищенных,
молящихся глаз.
_ Я в восторге! Иван Ильич! Позволте проклятому
капиталисту сфотографироваться с вами. На память. Камера у меня
в чемодане, это сплошь да рядом. Здесь, сзади этого кресла. Мы
все сейчас...
Варичев чуть было не вскочил при этом со своего места.
-- Нет смысла фотографироваться, -- Федор Иванович
поспешно поднял руку, скорее адресуясь к нему. -- Если бы у нас
был гибрид -- тогда другое дело. Увековечивать разочарование...
стоит ли?
"Да, я, кажется, действительно интеллигент нового типа",
-- подумал он при этом.
-- Я мог бы показать вам некоторые свои полиплоиды, --
добавил он. -- Но этим вас не удивишь...
-- Но вы же получили еще полиплоид дикого вида
"Контумакс"...
-- У меня много полиплоидов, но "Контумакс" меня пока еще
не слушается.
Варичев с улыбкой наклонил свою картофельную голову и стал
что-то рисовать на столе. Рисовал и иногда показывал то Федору
Ивановичу, то датчанину веселый голубой глаз. Молодая женщина
из иностранного отдела терпеливо присутствовала при сложной
беседе мужчин, думая что-то свое. Судьба свела в одной комнате
четырех человек, и все четверо были непостижимо разными.
"Наверно, во всем мире не сыщешь четырех других объектов, так
глубоко, бесконечно далеких один от другого", -- подумал Федор
Иванович.
В восемь вечера, как и было запланировано Варичевым, все
четверо опять встретились, теперь в его доме, на той же улице,
где был дом академика Посошков а.
-- Кассиан Дамианович очень доволен, -- сказал Варичев,
помогая Федору Ивановичу снимать полуперденчик, обнимая его. --
Я звонил ему сейчас. Очень мы с вами выручили старика. Отлегло,
говорит, от сердца.
За столом распоряжалась жена Варичева, с золотом и
драгоценными камнями на гладких голых руках, в ушах и на
налитой шее, и с высокой башней крашеных волос ярко-коричневого
цвета. Своей рукой раскладывала всем куски, особенно же
старалась подложить побольше иностранцу. Тот с интересом
наблюдал это тяжеловесное гостеприимство. Молодая женщина из
иностранного отдела сидела рядом с ним и изредка что-то
говорила Мадсену на его языке. Федор Иванович, которого
посадили против них, старался стойко выдерживать прямые
восхищенные взгляды датчанина. А тот затеял игру -- специально
ловил его взгляд и, поймав, каждый раз, смеясь, говорил:
-- Иван Ильич! Мне кажется, мы с вами поладим... Правилно
я употребил?
Или:
-- Страстно желаю сфотографироваться вместе с Иваном
Ильичом Стригаловым! И с профессором Вари-чевым!
Его так и тянуло к чемодану, где у него лежала камера.
Основательно выпив, датчанин стал рассказывать о своих
встречах в Москве.
-- - Я хотел иметь беседу с Кассиановичем... с господином
академиком Рядно. Он не желал меня принять. Я все-таки
добился... О-о, я очень умею добиваться! И он меня принял.
Оригиналный человек. Ума палата, правилно я сказал? Я его
спрашиваю о "Солянум контумакс". Он отвечает: "Пейте чай". Я
ему: "Вы не сказали". Он говорит: "Пейте, пейте чай". Я
возражаю: "Я пью уже второй стакан!" Он отвечает: "Пейте еще.
Умейте понимать слова". И еще сказал старинное, я записал. Вот:
"Могий вместити да вместит". Я так и не понял: что это он
говорит? О чае? Потом мы долго молчали, а после молчания он
очень долго говорил. Он настаивал, что никакого достижения нет.
Сказал: "Это блеф, так у вас называется в Дании? Блеф, сон,
шизофрения". Так он формулировал. Он сказал: "Вас вообще,
иностранцев, можно водить за нос, как хочешь. За усы водить,
как таракана. Академик Посошков и водил вас, как хотел, на
вашем конгрессе". Рядом с Кассиановичем сидел его маленький
референт, а может быть, телохранитель. Профессор Брузжак. У
них, по-моему, сложные отношения. Он незаметно толкал академика
во время его рискованных пассажей. А Кассианович начинал на
него кричать: "Отстань, шо ты меня толкаешь!"
Мадсен очень точно передал специфическую интонацию
академика. Все расхохотались. Датчанин поднял рюмку:
-- За здоровье академика Рядно! Выпили и принялись за еду.
-- Академик Посошков говорил совсем по-другому, -- сказал
Мадсен.
-- К сожалению, он умер, -- тоном председателя подвел
черту Варичев, чтобы закрыть эту тему.
-- Но он показывал мне настоящие фотографии! Это был
"Солянум контумакс"! Я работал десять лет. Конечно, не совсем
приятно, когда другой находит ключ
к замку. Но я обрадовался и поехал! Я поехал поздравить!
Иван Ильич, пожалуйста, не ведите меня за усы, как насекомое.
-- Нет никакого гибрида, -- сказал Федор Иванович.
-- Гибрид есть. У меня есть чувство. Наверно, вы не
понимаете моего разочарования. Вы же знаете значение для
человечества этого нашего с вами объекта. Я вот так показал
академику Рядно в его кабинете картофел, -- Мадсен при этом
взял пальцами кружок жареной картошки и торжественно поднял. Он
все время легонько шутил, но чувствовалась в его словах боль. И
тревога. -- Я говорю академику: у картофеля очень много врагов.
Больше чем у мичуринской науки. Я люблю веселье, как и академик
Рядно, и я позволил себе этот осторожный выпад. Академик не
обиделся. Тогда я сказал: картофел скоро погибнет, если не
спасать. Фитофтора, ризоктония, эпиляхна, нематода, вирусы...
Победить такое войско врагов и скрыть победу от соратника... На
это слово академик долго смеялся. Я знаю, он меня считал еще
одним врагом картофеля. Вейсманистом-морганистом. Это ужа-асно!
И капиталистом. А я не капиталист и не предпринимател. И я не
лью воду на мелницу фашизма. У меня, как у многих датчан, к
фашизму, кроме глобалных, есть и личные претензии. И я мог бы
вписаться в вашу систему, если бы у вас не любили так одного
академика Рядно и не грозили репрессиями тому, кто с ним не
согласен.
-- У нас никто не грозит тем, кто не согласен с академиком
Рядно, -- сказал на это Федор Иванович четким голосом. -- У нас
просто нет таких людей. Нет!
И Варичев чуть заметно показал ему одобряющий голубой,
глаз.
"Ну, я сегодня отличился", -- думал Федор Иванович, идя
домой в одиннадцатом часу. Время от времени он качал и
встряхивал головой. Когда он прощался с пьяненьким датчанином,
тот ловил его руки и заглядывал в глаза. Как будто расставался
навсегда с золотой мечтой. "Не верю!" -- твердил он, слабо
вырываясь из шутливого полуобъятия Варичева. А тот совсем
закрыл глаза -- вся картофелина улыбалась, подводя счастливый
итог. И Федор Иванович убежал, чувствуя тяжелый стыд.
"Что это такое? -- думал он. -- Боюсь, что выплывут новые,
непредвиденные обстоятельства и мой такой успешный бенефис
прервется и будет зафиксирован навсегда на этом этапе? И все
станет известным в этом виде... Боюсь таких обстоятельств?
Правда, это -- Касьяново изобретение, не мое. Или Варичева. Но
все равно замарался. Нельзя, чтоб прервалось. Зачем я взялся за
это дело? Нужно ли было принимать эту роль? Брать на себя имя
человека, обреченного на пожизненные муки только за то, что у
него были ум, талант и добрая душа... Показывать, что ничего
плохого с Иваном Ильичом не случилось, что он процветает и не
такой уж талант, чтобы о нем кричать на конгрессах... Нужно ли
было это делать?"
Нет, взяться за эту роль было нужно, необходимо. И надо
было сделать это именно так, как сделал: недрогнувшей рукой.
Иначе изобретательный Касьян придумал бы что-нибудь другое, и
Федор Иванович уже прохлаждался бы в шестьдесят втором доме. А
он не имеет права садиться в тюрьму. И все "наследство" Касьян
прибрал бы к рукам. А на Иване Ильиче и его деле можно было бы
ставить крест. Его дело стало бы великим делом академика Рядно.
Так что двойнику Ивана Ильича нужно, нужно было принять
это оружие, которое насильно вложил ему в руки Рогатый. Хоть от
этого оружия и тянуло противной псиной -- теперь эта вонь
перешла на Федора Ивановича. Но тут уже было не до этой
замечательной вони. Часы были сочтены, приближалось время
поражать Рогатого в пах.
И Федор Иванович незаметно для себя ускорил шаг. Он почти
бежал, когда новая мысль вдруг, как стена, выросла перед ним, и
он остановился. Не перестарался ли он в этой своей роли? Ведь
он, похоже, достиг нужного Касьяну результата! Теперь Мадсен
возьмет да и уедет сегодня ночью. И даст интервью. Скажет:
очень, очень жаль, однако никакого сенсационного гибрида
нет. У них это невозможно, отстали. Я, Мадсен, лично в этом
убедился. И доктор Стригалев не такая уж яркая личность.
Никакого интереса к науке, односложные ответы, типичный
сторонник полурелигиозного взгляда... И все время оглядывается
на начальство. Получалось, что Федор Иванович именно
перестарался. Теперь генералу дадут сигнал, и он подтянет свой
поводок и сделает то, что ему давно хотелось. А Касьян может
спокойно брать у Варичева ключ и идти в комнату для
приезжающих, вступать во владение всем собранным там
богатством!
"Дожить бы до завтрашнего дня, -- подумал Федор Иванович.
-- Не умереть бы. Не уехал бы Мадсен. Иначе вся эта гора лжи
останется горой лжи и на ней можно будет ставить памятник
величайшему из лжецов. В назидание потомству".
И еще одна мысль не давала покоя. Впервые пришла еще днем,
являлась раза три или четыре, как слабый порыв ветерка, и сразу
же опадала, не достигнув фиксирующих г,"убин сознания. А сейчас
это уже был предупреждающий сигнал. Он уже громко звучал,
