ключ, ваше любимое слово. Ключ ко всем вашим преступлениям. И
он уже у нас. Во-первых, -- генерал сунул в лицо Федору
Ивановичу загнутый палец. -- Вы вынесли за рубеж эту фальшивую
сенсацию. Вы еще продержались бы на плаву, если бы сенсация
была настоящая. Слава!.. Если бы слава была для советской
науки. Чем и прикрывался Посошков. Но это же фальшивка! Яловая
корова ваш гибрид -- вот что сказал по этому поводу Кассиан
Дамианович! Яловая корова! Во-вторых, -- генерал загнул второй
палец. -- У вас был сговор с Посошковым! Сго-ва-а-ар!
Фотографии-то он взял не у кого-нибудь, а у вас! Для чего? На
память? А в-третьих, это показывает вашу фактическую
принадлежность к подполью. И, стало быть, тот факт, что вы
сознательно пытались нанести урон нашей науке не только извне,
но и изнутри. Ведь каждый студент из всех, кому вы замутили
башку, стоит в плане нашего народного хозяйства. На каждого
средства ассигнованы!
Счастливый, он обежал круг и затих за спиной Федора
Ивановича. Возникла пауза, начала расти. Федор Иванович
чувствовал, что генерал в это время смотрит ему в затылок.
-- Вот и девочку эту. Женю Бабич... Неспроста вы ей
вопросик на зачете подкинули. И инициатива ваша насчет
аспирантуры... И профессора не зря вам сразу дали отпор. В
кубло ее хотели! В новое! Так оно и подбирается, кубло. По
штучке! Теперь-то, после ключа, это у нас как на ладони. Вы,
Дежкин, человек благоразумный -- сдавайтесь, складывайте
оружие. Дайте нам показания, мы запишем и отпустим вас
погулять...
-- Не боитесь, что убегу?
-- Куда вы убежите? Как убежите? Зачем? Чтобы окончательно
стало ясно, что вы враг? Всех ваших друзей, Дежкин, какая-то
сволочь предупредила -- и никто не бросился в бега. Ждали нас!
Советский человек, даже если он совершит преступление, никогда
не бежит от правосудия. Доверяет ему. Это, Дежкин, не зависит
от вас. Если вы советский. Таким воздухом дышите. С детства!
Повторяю, если только вы не враг.
-- В общем, конечно, вы правы... -- Федор Иванович вовремя
подавил в себе возражение, нахохлился.
-- А для страховки мы вас -- на поводок, на длинный. Чтоб
гулять не мешал. Не знаете вы нас, Дежкин. Сдавайтесь. Хватит
темнить.
Он вышел из-за кресла и остановился перед Федором
Ивановичем. Смотрел на него, как бы любуясь.
-- Стригален у вас бывал? В этой вашей... комнате. Генерал
был мастер стрелять в темноте, то есть задавать вопросы наобум.
И иногда попадал при этом в точку. Услышав его вопрос, Федор
Иванович почувствовал толчок страха. Это сразу же передалось
Ассикритову, у него захватило дух от открытия.
-- Троллейбус все время ночевал у вас! -- торжествующе
взревел он. -- Мы располагаем точными данными, Дежкин!
Он перехватил лишнего. Федор Иванович осторожно перевел
дух. Этого генерал не заметил. Оглянувшись на зрителей,
сидевших на диване, он начал свой знаменитый прием, сеанс
гипноза, принесший ему славу в этих дугообразных коридорах.
Шагнув почти вплотную к Федору Ивановичу, он красиво поднял над
ним руку. Чуть повеяло хорошими духами, вином и табаком.
Наложив пять твердых пальцев на темя сидевшего перед ним
настороженного человека, слегка повернул его голову и
зафиксировал в таком положении.
-- Наверно, это лишнее, -- сказал Федор Иванович и, крепко
сжав его запястье, отвел легкую генеральскую руку. Ах, нет, он
не сделал этого, не сказал... И жесткие пальцы остались на
месте. Федор Иванович только вжался в мягкое кресло. Пламенные
взоры Ассикритова встретили задумчивый серо-голубой взгляд
ученого, только что открывшего новое явление. Почувствовав себя
объектом, генерал отвел свои угли, шагнул назад.
-- Что вы сейчас думаете? -- заторопил, оглянувшись на
диван. -- Говорите! Не тяните, говорите сразу!
-- Я думаю, -- не спеша начал Федор Иванович, -- думаю,
что в нашем прошлом... В нашем славном прошлом... может
оказаться страница, которой лучше бы не было. С точки зрения
сегодняшнего дня. И получается, что тот, кто еще тогда сразу
все увидел и хотел вырвать эту страницу... А не расхваливал ее
из шкурных соображений... или кто не давал вписывать в нее
позорящий, безобразный текст... Или хотел хотя бы уравновесить
-- другой, хорошей страницей... И кого тогда за это... хором
осуждали... Сегодня может оказаться, что он опережал свое
время, был прогрессивным человеком и патриотом, и с него надо
было брать пример... У него было зрение, он видел на десять лет
вперед, понимал... И он не боялся поступать так, как требовали
интересы будущего. Вот что я думаю, товарищ генерал...
По наступившему глубокому молчанию Федор Иванович понял,
что лучше было бы не говорить этих слов. Но все уже было
сказано. Генерал оглянулся на диван, сделал глазами знак. Его
гипноз дал результат!
-- Тяк-тяк, тяа-ак! Высказался! О ком же это вы, господин
адвокат? Не о враге ли народа по кличке Троллейбус? Кто
правильно поступал? Давайте, говорите сразу!
-- Нет, Троллейбус тут ни при чем. Просто отвлеченное
рассуждение. Вы же потребовали...
-- Так вот. Этот ваш подопечный, я знаю, кто он... -- тут
генерал загудел сквозь сжатые зубы: -- Он должен был ошибаться
вместе со всеми. Тогда он был бы наш. От ошибки не застрахованы
самые лучшие умы. Тогда если ошибались, то все. Я знаю, о ком
вы... Если он тогда не ошибался -- значит, не горел общим
делом, не мечтал революционной мечтой. Холодный был наблюдатель
-- потому наши дела и казались ему ошибкой. В лучшем случае!
Наши дети, Дежкин, наши дети будут нас славить! Каждый наш шаг!
А раз так, мы можем не засорять свои мозги бесплодными...
вредными соображениями, которые вы тут... Которые только
удерживают руку, когда надо действовать быстро и решительно.
Враг не задумывается над тем, что скажут о нем завтра. Ему
подавай сегодня! Видите -- привезли вредный фильм, вражескую
стряпню, отравляли сознание людей.
-- Да, вы правы, -- сказал Федор Иванович, задумчиво глядя
на генерала. -- И Кассиан Дамианович подобные мысли развивал...
-- Правильно! Это его мысль. В принципе. Только он говорил
это в связи с вылазкой вейсманистов-морганистов в журнале.
Истину они там искали! В виде гриба! Не всегда истина подлежит
защите. Если она стоит у нас на пути... Если я провожу линию
высоковольтной передачи, а на пути у меня колосится поле, я
пускаю мой трактор по пшенице, по пшенице! А сусликам, которые
устроили там норы, это не нравится. Обрезали вы когда-нибудь
яблоню? Если надо убрать выросшую не там, где надо, ветку,
думаете вы о том, что скажут потомки? Щелк -- одну, щелк
другую. Секатором. Полно веток под ногами -- а яблоня,
красавица, цветет и по ее плодам потомки будут судить о
деятельности садовника! В этом жизненность здорового общества.
В том, что любая попытка скрытого врага будет пресечена.
Обязательно, неотвратимо, при любых обстоятельствах. В
пресечении все! -- генерал опять шагнул вперед и навел свои
горящие глаза. -- Н-ну, а вы что? Не согласны?
-- Нет, не в этом жизненность здорового общества. А в том,
что обязательно, неотвратимо, при любых обстоятельствах
найдется человек, способный не бояться этого вашего секатора.
Пресекающая рука не всегда бывает права...
Федор Иванович сам испугался этих слов. Но по выжидающей
одеревенелости генерала понял, что не сказал ни слова.
Оказывается, загнал весь ком протестующей энергии внутрь! В нем
все кричало: "Молчи! С ним нельзя спорить!". И генерал,
кажется, услышал этот крик, наклонился, как бы наведя фонарик.
Федор Иванович добавил покорности. Еще добавил. И "парашютист"
отпустил внимание. Прошелся по ковру в молчании. Короткий
смешок сотряс его, и он, словно отряхиваясь, покачал головой,
поражаясь, недоумевая, и даже присвистнул.
-- Интеллигенция!.. Ни черта же не понимают... А он сидит
и то же самое думает про нас! Не-ет, друзья! Мы разбираемся в
том деле, которое нам поручено. Понимаем, что такое
Вонлярлярский и что такое Дежкин. Вонлярлярский ведь тоже
прихрамывает на эту ногу. Почитывает Моргана. Но как читать...
Мы тоже с Михаил Порфирьевичем заглядывали в эту галиматью.
Нюхнули этого духу... Как чита-ать! У Вонлярлярского есть еще
одна хромота. Он из абрикосовых косточек рожицы разные
вырезает. В воскресенье пробежится по парку... удерет от
инфаркта -- и за работу. Разве мы будем ему мешать? Валяй,
старайся, дед! Режь, пили свои косточки... И Мендель с Морганом
у него на той же полке, с косточками. А вот Дежкин -- это
что-то новое. Честно скажу, я не все еще в нем понял. Серьезное
социальное явление... Зарубежная реакция сразу почуяла... Руку
помощи тянет. К-кык они сразу... Как воронье... Покажи нам
гибрид, хотим посмотреть! Ну что ж, приезжайте, посмотрите...
На этот гибрид. Вот он... Ишь ты, и галстук завязал. Узел, узел
какой! Н-ну, комик...
Генерал опять остановился против Федора Ивановича, уставил
восхищенные глаза. Рассматривал галстук, сорочку, пиджак.
Наступила самая долгая пауза. И вдруг:
-- Тимур Егорович, отдай ему пропуск и паспорт. Пусть
идет.
Не веря этой внезапной свободе, Федор Иванович легко
шагал, почти бежал по улице, которая всего за три часа стала
ему чужой, и чувствовал себя как иностранец. Но это постепенно
проходило. "Ну-ну-у-у! -- он качал головой. -- Черта с два я
еще приду к вам. Дожидайтесь. Сыт вашим гипнозом". Он вспомнил
слова академика Посошкова о суеверном мистике-генерале,
подкрепляющем свои странные речи еще более странными жестами.
Да, Светозара Алексеевича можно было понять. "Только у моей
черной собачки хвост еще кренделем. В кусты, в кусты! В лес!.."
VI
Этот зов теперь не умолкал. Он громко прозвучал и в
воскресенье с утра -- из радиоточки, из красного пластмассового
ящичка, стоявшего на подоконнике. На лыжи! На лыжи! В этом зове
слышались особые интонации, относящиеся только к тому, кто,
проснувшись в шесть утра, напряженно обдумывал свой опасный
план.
И как только областной диктор еще затемно кончил
расписывать прелести солнечного утра и бега по "заснеженному
парку", тут же был вынут из шкафа ярко-синий рюкзак, тяжелый от
лежащих в нем кирпичей. Федор Иванович выложил на стол все
шесть штук, поместил в рюкзак свой застегнутый полушубок и
затем водворил на место кирпичи. Теперь уже не подсознание
руководило им, а расчет, учитывающий многие стороны
предприятия. Лыжный вариант был уже утвержден. Оказалось, что
нужен именно такой обширный рюкзак. Он удачно подвернулся в
свое время. А полушубок попал туда потому, что пора было
начинать приучать лыжную секцию к большому объему этого
заплечного вместилища. Человеческое любопытство следовало
надежно притупить. Федор Иванович затолкал туда же свою
телогрейку, брезентовую куртку и сапоги, затянул все ремешки и
полюбовался прекрасной формой и компактностью своего рюкзака.
Предстояла, можно сказать, последняя репетиция. Нужно было
прогнать весь спектакль со всеми артистами, в костюмах, а для
некоторых и в гриме.
Когда к десяти часам Федор Иванович подошел к толпе
лыжников, собравшихся около общежития, он сразу заметил, что
рюкзаки появились у многих. Идея, которую он подбросил
полмесяца назад, не могла не найти последователей.
-- Что это ты так нагрузился? -- спросил маленький тренер,
щупая и поднимая на руке его рюкзак.
-- Те же шесть кирпичей, -- сказал Федор Иванович. -- Это
