конечно, есть школа, и она, несомненно, скоро заявит о себе.
Правда, в том, что она до сих пор не дала о себе знать, есть
основание к общему недоверию. Сомнения резонны -- после
стольких безуспешных попыток Запада покорить упрямое
растение... не напрасно названное ёКонтумакс", что значит
ёупрямый", русские, с их примитивным уровнем исследований, берут
его неожиданным приступом. В этом есть что-то от их характера.
Но характер -- не доказательство. Поверить в такие вещи можно,
только потрогав объект руками..."
Светозар Алексеевич кончил читать и сел. Долго стояло
непонятное, подогретое любопытством молчание. Потом Саул затряс
около виска пальцем:
-- Товарищи! Давайте вспомним, кто мы и чью газету читал
нам академик Посошков! -- голосом подростка прорезал он тишину.
-- Испытанное правило! Оно никогда нас не подводило: то, что
враги хвалят, мы должны уничтожать!
-- Вы не уничтожаете, а крадете это. И выдаете потом за
свое.
-- Светозар Алексеевич! -- Варичев даже привстал. -- О чем
вы? Такие обвинения надо подтверждать ..
-- О чем? Про "Майский цветок" я. Его у меня на глазах
растил Иван Ильич. И начинал с проклятого колхицина. Без
колхицина не было бы никакого "Майского цветка"! И на глазах у
меня было несколько попыток украсть с делянки ягоду. И,
наконец, автором сорта стал академик Рядно.
-- Наглая ложь! Он вырастил этот сорт на основе
мичуринского учения! -- крикнул кто-то в задних рядах.
-- Во-первых, Мичурин имеет к нему лишь косвенное... А
во-вторых, это не учение, -- ответил Посошков, привстав и
оглянувшись в зал. -- Это настроение. С его помощью сорт не
вырастишь. Если не начнешь с того приема... О котором это
учение умалчивает... Приема, известного всем нам... Многократно
применив который, Адам и Ева произвели род человеческий.
Классический вейсманистско-морганистский прием с участием
тончайших клеточных структур. С участием того самого
единственного объекта, который изучают эти схоласты, как вы их
называете...
-- Ближе к делу, Светозар Алексеевич, -- Брузжак совсем
лег на бок, сладко любуясь Посошковым. -- Художественные образы
у вас получаются, мы давно это знаем. Вы же златоуст.
Объясните, почему вы, как князь Курбский, кинулись искать
правды в стан врагов? Не похоже ли это на измену Родине?
-- Изменить Родине -- это значит, дать что-нибудь врагу.
Чтобы он мог воспользоваться против нее. А я ничего врагу не
дал... Я Родине спас то, что вы совсем было похоронили...
-- Ничего врагу не дал! -- громко зашипел Саул,
прицеливаясь. -- Кроме грязи! Кроме гря-а-ази! Чтоб швыряли в
нас!
-- Ага! Так-так... Вы считаете это грязью. Ценное
признание. Так вот, вся эта грязь пока осталась здесь. Туда
попала слава. Там кричат о нашем приоритете, об успехе, вы это
слышали. Да, теперь кое-кому придется почесаться, грязи налипло
достаточно. Потому что про Ивана Ильича услышат теперь все...
-- По-моему, и вы... вы были председателем на том
собрании, где мы Стригалева... -- Варичев кисловато улыбнулся
одной щекой и одним глазом.
-- Вот я и внес свою часть в дело очищения... -- тут же
ответил Посошков. -- Но я о другом. Узнают не столько там,
сколько здесь. Те, кого вы старательно обошли информацией. В
итоге могут быть приняты меры, полезные и для престижа, о
котором вы печетесь, по-моему, неискренне... И для освежения
воздуха и науке.
-- Вы считаете, что скандал поднимет наш престиж? --
негромко спросил Варичев.
-- До скандала еще очень далеко. И потом стоит ли его
бояться тем, кто не замаран? Скандал -- это факел, говорящий
всем, что общество не терпит злоупотреблений ни с чьей стороны.
Скандал порочит людей, но не общество. А вот уклонение,
сокрытие скандала оберегает людей, но порочит общество.
Пожалуйста. Выбирайте!
-- Где вы берете ваш колхицин? -- спросил Саул.
-- Колхицин? Вот он! Могу показать, кто не видел. -- У
Светозара Алексеевича в руке уже ярко белел флакон с порошком.
Академик высоко поднял его. -- Подарил эту вещь для передачи
Ивану Ильичу доктор Мадсен, чью статью я сейчас... Один из
крупнейших...
-- Махровый реакционер, генерал от вейсманизма-морганизма,
-- вставил Саул.
-- Один из крупнейших исследователей растительной клетки,
автор нескольких известных сортов картофеля. Он передал это для
Ивана Ильича. Это чистый белый колхицин, редчайшей чистоты,
нигде не найдешь такого, даже за золото...
-- Он вам колхицин, а вы и хвать... Поймите, он же вас за
руку взял и в стан расистов!
-- Ох... -- вздохнул Светозар Алексеевич и повел усами в
сторону Саула. -- Прямо хоть караул кричи. Я вам толкую простые
вещи. Как этого не понять? -- заговорил он тихо, но почему-то
эти тихие слова стали особенно слышны. -- Что украшает народ?
Деятельность. Ее плоды. Вот передо мной... перед нами
неоспоримый плод... Который должен украсить... Товарищ Брузжак
требует, чтобы я этот плод вытравил, живьем закопал. Потому что
плод получен вопреки построениям "корифея". Кое-кто за этим
плодом, к тому же, охотится. Что же делать? Как спасти и плод,
и наш приоритет? Писать товарищу Сталину? Уже писано, не
помогло, чуть не испортило дело...
-- Хулиганство! -- отрывисто, но без огня выкрикнул кто-то
в зале.
-- Погубить? -- Светозар Алексеевич словно не слышал
выкрика. -- Это можно. Это даже патриотично: не будет опорочен
"корифей", сохранится "авторитет академика Рядно". Но я решил
не губить плод. И спасти если не автора, то хоть его имя. В
зале начал расти шум.
-- Еще полслова, -- сказал Посошков, складывая перед собой
обе руки в острую лодочку, обращаясь к залу. Федор Иванович
закусил губу от тихой боли.
-- Ну почему бы вам не восхититься моей непримиримостью!
-- небывалым трубным стоном воззвал Светозар Алексеевич. --
Почему вас не радует честность, прямота, верность принципам?
Почему бы вам не порадоваться, что такие есть среди вас? А
полтора года назад, когда я каялся перед вами и вы знали, что я
лгу и совершаю низость, низость! -- почему вы аплодировали?
Почему вы все так настаиваете: соверши опять подлость, сдайся,
пади и будешь наш!..
-- Больше не поверим! -- крикнули вдали.
-- Светозар Алексеевич, я вынужден вас прервать, -- тоже
отрывисто и без огня возгласил Варичев. -- Это уже спекуляция.
-- Да я и сам больше ничего не скажу, -- тихо и твердо
проговорил Посошков. -- Я -- пас. Ведите совет без меня.
И он сложил руки на груди.
-- Как, товарищи? Откроем прения? -- дав улечься шуму,
спросил Варичев. Саул сказал ему что-то. Варичев показал
голубоватые глаза и кивнул. -- Саул Борисович предлагает
заслушать и Дежкина. Федор Иванович! К вам вот есть...
несколько вопросов. Вот это сочинение... Статья о новой работе
Стригалева... Ею воспользовался Посошков для доклада на
конгрессе. Это и есть та работа, которую вы готовили по плану,
утвержденному академиком Рядно?
-- Да. Эта самая. Одна из работ.
-- Ах, у вас еще есть?
-- Конечно! Задуман ряд работ.
-- В каком же они свете будут рисовать...
-- Проблема еще не решена, -- сказал Федор Иванович.
-- А общее, общее направление?
-- Разумеется, оно соответствует утвержденному плану.
Варичев с угрюмым интересом взглянул на него.
-- Это действительно так? Федор Иванович, мы с вами ведем
здесь серьезный разговор.
-- Действительно так.
-- А как же эта, которая...
-- Я не мог отрицать бесспорное достижение. Если бы я
попытался игнорировать его или уничтожить... на чем настаивают
здесь некоторые... Меня бы в тридцатых годах назвали за это
вредителем, врагом народа. Не могу так рисковать. Пусть врагом
называют тех, кто настаивает...
-- Слушай, старик... -- начал было Саул.
-- Вы мне не подали руку при встрече. И подчеркнули это
словесно. Значит, я вам уже не старик. Имейте в виду, к таким
вещам я отношусь серьезно.
-- Федор Иваныч! -- раздался сзади него зычный бас Анны
Богумиловны. -- Ты хороший же парень, что ты нашел интересного
у этого монаха, у Менделя?
-- Он, Анна Богумиловна, хоть и монах, а не побоялся
объективную истину под носом у самого бога подсмотреть. И
заявил об этом. А вот наши монахи...
-- Значит, вы считаете, что законы Менделя -- объективная
истина? -- спросил Варичев.
"Черт, быстро же я дал себя накрыть", -- подумал Федор
Иванович.
-- Опыты Менделя я повторял, и результат был тот же, --
сказал он.
-- Где вы их повторяли? -- спокойно спросил Варичев.
"Опять подставил бок", -- подумал Федор Иванович.
-- В Москве, в институтской оранжерее. Их результаты
отражают закономерность, существующую вне нашего сознания.
Отрицать это будет невежеством или притворством.
-- Скажите, Федор Иванович... Правильно я вас называю? --
холодно обратился Саул. -- Вот это сочинение... Вот это, о
грибе якобы... Напечатанное в "Проблемах"... Это чья работа?
-- Моя! -- послышался запальчивый тенорок Светозара
Алексеевича. -- Я провел исследование, я установил, что это не
серая ольха, а та же береза, пораженная болезнью, и я написал
работу. Могу и черновичок показать...
Целую минуту после этих слов длилась тишина. Потом по залу
пошел легкий шум -- люди приходили в себя, они не привыкли к
такой дерзости.
-- Докатился... -- послышался голос из зала.
-- Зачем псевдоним взяли? -- крикнул кто-то сзади.
-- Разумеется, чтобы скрыть имя подлинного автора, -- как
бы отмахиваясь от мухи, бросил через плечо академик.
-- Впервые вижу такое рыцарство! -- покачал головой
Брузжак. -- Наперебой спешат захватить пальму реакционности!
Он взглянул на Варичева, как бы сладко потягиваясь, встал
и пошел к трибуне -- говорить речь. И исчез в этом ящике,
только чуть был виден черный, протертый посредине войлок его
волос.
-- Надо, надо, товарищи, наконец... Наконец и навсегда!
Покончить с остатками непомерно затянувшейся дискуссии,
разоблачить и разгромить до конца антинаучные концепции
менделистов-морганистов-вейсманистов, -- он на высоких нотах
капризно проныл эти слова, и пение его не обещало ничего
хорошего. -- В наших вузах преподается история партии,
преподается курс ленинизма. И рядом в щелях прячется живучая
моргановская генетика. А теперь схоласты, осмелев, даже
нападают в открытую... Не пора ли, товарищи? Не пора ли нам
почистить эти щели партийной щеточкой? С кипяточком!
"Попробуй, разберись, что он в это время думает", -- Федор
Иванович, слушая Брузжака, с исследовательским интересом вникал
в его интонации. Зная Саула, он видел, что сейчас карликовый
самец принял свое очередное обличье и занимается любимым делом.
"Что же он думает в это время? -- не отставал вопрос. -- Не
может быть, чтоб он так думал. Он создает образ, читает роль.
Речь идет отдельно, а собственные мысли -- отдельно".
Интересное явление, которое Федор Иванович, подперев щеку,
наблюдал, отвлекало его, снимало страх.
-- Не схола-асты, не схоласты нападают, -- громко сказал
он, не шевельнувшись. -- Материя, материя вышла и бьет вас!
Фактами бьет!
-- Открытые заявления двух вейсманистов, -- вытягивалась
тем временем из фанерного ящика, словно цепь с одинаковыми
звеньями, гладкая речь. -- Открытые заявления пойманных с
поличным вейсманистов, которые, не стесняясь, смотрят в глаза
общественности, призвавшей их, наконец, к ответу, говорят о
