небольшой приток, и лыжня, свернув туда, провела лыжника сразу
под двумя мостами, помогла пересечь железную дорогу и шоссе, не
снимая лыж. Сразу же за бетонным мостом, по которому бежали
грузовики, начинался подъем.
Здесь как раз пора обратить специальное внимание на одно
свойство Федора Ивановича. Он был наделен ярким, почти детским
воображением, не погасшим со времен юности. Мы можем вспомнить,
как давало это свойство о себе знать в разных случаях его
жизни. Очень сильное впечатление произвел на него когда-то
плакат висевший около классной доски. Он управлял юным Федей
долгое время. Воспоминание об этом осталось у него на всю
жизнь. Еще можно вспомнить, как однажды, год с лишним назад,
когда он шел по улице, рука его сама вдруг согнулась в кольцо и
пальцы коснулись грузи. С тех пор рука его часто повторяла это
движение, особенно в последнее время, когда Леночку куда-то от
него увезли. И металлический стук золотых мостов академика
Рядно тоже преследовал его, Федор Иванович за чаем не раз
бессознательно пробовал воспроизвести этот стук. Не мог
отделаться от наваждения!
В последний год его дар переноситься в мир иллюзий, как бы
во сне вновь создавать то, что происходила вокруг, и активно
участвовать в этом сне, -- этот дар значительно обогатился
особым строительным материалом. На глазах Федора Ивановича во
всех учреждениях и институтах, где ученый народ исследовал
тайны органического мира, вдруг, словно по сигналу, вышли
вперед люди, до сих пор себя не проявившие ни талантом, ни
живостью мысли. С мстительным весельем накинулись они на тех,
кто увлеченно работал. Спаянные до тех пор общим делом единые
сообщества разбились на группы, ведущие одна за другой
неусыпное наблюдение. Разыгрались невиданные собрания,
длившиеся порой до утра, где одни нападали, а другие, борясь за
место в жизни, отчаянно, но неумело защищались или, потеряв
человеческое лицо, жалко каялись в грехах, которые в
действительности были заслугами -- что и подтвердилось позднее.
Никто толком не понимал сущности этих требующих покаяния
грехов, даже сами обвинители. Но вслух такие сомнения не
высказывались. Действительно, кто же это поймет, когда тебе
приписывают принадлежность к воинствующему агрессивному отряду
господствующих за рубежом реакционеров от биологии, и
приписывают подобную пакость только за то, что ты, будучи от
природы любознательным и приметливым, пытаешься с помощью
кристаллического порошка, растворенного в дистиллированной
воде, изменить структуру растительной клетки и хочешь
посмотреть, что из этого получится. Федор Иванович, как мы
знаем, попал сначала в число активных преследователей. Его
привело сюда то странное обстоятельство, что эти активисты,
нападая, использовали марксистские горячие слова. А у Феди
Дежкина было пионерское детство и комсомольская юность. Горячие
слова при его ярком воображении и готовности вступиться за
того, кто прав, были ему очень близки. "Пойдешь налево --
придешь направо", -- сказал однажды Сталин, как будто
специально для этого случая.
К счастью, Федора Ивановича не покинула и в том стане
способность наблюдать и сопоставлять. На веру он ничего не
принимал, всегда искал подтверждения. А горячие слова
произносятся зачастую в расчете на чистую веру слушателя. С
удивлением приглядывался Федя Дежкин к возбужденным стрелкам и
загонщикам в огромной охоте на людей. И постепенно, глубоко
вникнув во все, он вдруг оказался среди тех, кого подозревали,
"прорабатывали" и увольняли, а иногда подвергали и более
суровым мерам воздействия.
Пионера и комсомольца тридцатых годов не могли испугать
эти преследования. Все детство его прошло в играх, где он
вместе с конниками Буденного отстаивал завоевания Октября от
темных сил реакции и падал на поле сражения, сжимая в руке
древко Красного знамени. Любимой картиной его детства было
полотно Иогансона "Допрос коммунистов" -- там были изображены
два мужественных, уверенных в своей правоте человека, стоящих
перед готовыми лопнуть от злости белогвардейцами, и толстый их
генерал уже тащил из кобуры пистолет.
Эти вехи пути Федора Ивановича здесь кратко перечисляются
для того, чтобы лучше можно было понять: упомянутый новый
строительный материал был доставлен строителю неленивому, и тот
сразу принялся за работу.
Перед ним возникали все новые варианты подстерегающих его
испытаний, и он сразу же начинал шептать, отвечая своим не
знающим передышки, изобретательным и, главное, неправым
обвинителям.
С тех пор как он оказался распорядителем бесценного
"наследства", все чаще стала являться ему погоня -- как дурной
сон, неясная, неизвестно, из каких мест исходящая, но упорная,
оснащенная всем опытом человечества, изрядно поднаторевшего по
части преследования своих талантливых творцов. Она была почти
реальной. Дело в том, что Федора Ивановича ждала впереди
какая-то непременная развязка. А поскольку он видел уже
кое-какие виды, в том числе, с геологом и с Иваном Ильичом,
развязка, включающая бегство и преследование, была вполне
мыслимой.
Так что, скользя по лыжне чуть на подъем и уже слегка
вспотев, он не чувствовал ни этого подъема, ни усталости. Даже
боли в груди не замечал и только прибавлял ходу. Потому что за
ним гнались. За ним уже гнались! Пели сзади ходкие лыжи,
звенели концы палок. Преследователи наседали, и он ускорял ход.
Лыжня поднималась все выше, справа и слева мелькали сосны,
а слева, кроме того, за соснами плыло, как под самолетом,
белесое пространство.
-- Лыжню! -- крикнул сзади молодой мужской голос.
Федор Иванович очнулся и прыгнул влево, ближе к зовущему
из-за сосен провалу. Мимо вихрем пронеслась цепочка легких,
одинаково одетых лыжников -- видимо, мастера спорта. Он снял
шапку и вытер рукой мокрый, горячий лоб. Сильно болела грудь.
Внизу под ним тоже стояли сосны, еще ниже -- крутой, зализанный
и словно облитый эмалью снежный склон почти весь был закрыт
темными хвойными верхушками. А в промежутках между хвоей
светилась пустота. На дне ее было шоссе, и там бежал грузовик.
Бежал, подсказывая что-то, какой-то возможный вариант бегства.
Немного отдохнув, он поднялся еще выше -- почти до
половины высоты Швейцарии. Дальше подъем пошел отложе, и Федор
Иванович, видя, что ему нет конца, решил возвращаться -- через
час нужно было идти на работу. Он повернул назад, оттолкнулся
несколько раз, и скорость, нарастая, погрузила его опять в
мечту. Новый вариант погони захватил дух. Искусственный страх,
становясь все более натуральным, уколол его, подгоняя, и Федор
Иванович, уходя от врага, не стал ни тормозить, ни мягко
валиться в снег. Чуть присев, сжавшись, он летел под уклон,
давая волю стихии разгона, прорабатывая вариант. И разгон
получился такой, что, оплошай он чуть-чуть, его расшибло бы о
бетонный устой первого моста. Но он не оплошал, и его вынесло
из-под обоих мостов на равнину реки, и там, издалека увидев
встречного лыжника, он попытался сойти с лыжни и, повалившись
на бок, далеко пропахал снег. Полежал в снегу, отдыхая,
пережидая боль.
Домой он бежал, довольный итогом. Назавтра решил повторить
все.
А в воскресенье, двадцать пятого, когда среди дня около
большого корпуса, где было общежитие, на снегу выстроилась вся
секция институтских лыжников, Федор Иванович удивил ребят:
пришел с большим синим рюкзаком за спиной. Тренер одобрительно
пощупал рюкзак -- там были кирпичи.
-- Сколько? -- спросил.
-- Шесть, -- ответил Федор Иванович.
-- Не многовато для начала?
-- Это у меня не начало, -- был ответ.
-- Ты сухой, пожалуй, можно, -- согласился тренер Они
пробежали в этот день, правда, не очень быстро и с остановками,
двадцать четыре километра -- туда и обратно. Моясь в душевой,
приложив губы к воображаемой флейте, Федор Иванович ритмично
про пускал через нее свое мощное, еще не усмиренное после бега
дыхание. Получалась музыка, говорящая о том, что хорошо
проработан еще один вариант. И что синий рюкзак надежно осел в
головах и больше никого не удивит.
В то же воскресенье, когда снег сделался темно-сиреневым и
стал по-вечернему громко слышен его хруст, Федора Ивановича
встретил в институтском городке невысокий человек в длиннополом
пальто и вислой шляпе.
-- К тебе, что ли, пойдем... -- сказал человек. -- Давай,
пошли к тебе.
-- Приехали, Светозар Алексеевич?
-- Не болтай лишнего. Где твоя дверь... Сюда, что ли?
Они вошли в коридор. Федор Иванович щелкнул ключом.
-- Света не зажигай. Садись и слушай. Значит, так. Я
приехал только что. По-моему, меня никто еще не видел. Вот что
главное: я объявил на весь мир в докладе, что у нас получен
полиплоид "Контумакса". И что он скрещен с "Солянум туберозум".
Что получены ягоды. Назвал и имя советского ученого -- доктора
Ивана Ильича Стригалева. Показал им на экране для сравнения
четыре фотографии: "Контумакс" дикий и полиплоид, ягоды дикаря,
ягоды полиплоида и твои три ягоды. Получилась, Федя, сенсация.
Я даже не думал, что простая, не специальная пресса так
заинтересуется успехами естественных наук. Твое имя я не
упомянул, хотя потом от членов делегации узнал, что статья твоя
уже в лапах у Касьяна... Может, и зря не упомянул. Поостерегся
бы Касьян трогать... На днях потащат нас с тобой... Держать
ответ будем. Не боишься?
-- А чего... Мне даже интересно, Светозар Алексеевич.
Ответим... Я думаю, ничего страшного. Из избы же никакого
мусора вы не вынесли...
-- Из избы я ничего не вынес. Никакого мусора. Хотя мусор
есть. А вот Касьяна я подкузьмил. Это похуже, чем если бы
мусор... Он сейчас мечется, ищет выхода. Наверняка же его
спросят. Попозже -- когда выше дойдет. Хотя скандала может и не
быть. Во-первых, его любят. А во-вторых, скроет все, собака.
-- В общем, я готов, Светозар Алексеевич. К любому
повороту.
-- Ты можешь подумать: почему я тебя не спросил, вывозя
эту новость туда. Потому, Федя, что ты, может быть, еще
дурачок. И тогда уже не поправишь. А я должен был спасать
науку. И приоритет. Там же тоже бьются над этим. Деньги большие
вкладывают. Денег они не жалеют, мне все рассказали. Касьян
здесь нас придержит, а там между тем сделают работу. И объявят.
Там сразу объявляют. И Ивану Ильичу мое сообщение не повредит.
Если он еще жив. А уж Касьяну нашему если не конец, то кол в
брюхо отменный будет. Там ученый был, Мадсен, из Дании. Тоже
над этим работает. Собирается ехать к нам, чтоб своими руками
потрогать.
-- А что он потрогает зимой?
-- Я ему так и сказал. Все равно, говорит, поеду. Не верю,
говорит. С господином Стригалевым лично беседовать хочу. Вот
где Касьян завертится -- в деле-то Ивана Ильича вся инициатива
его. Эта новость его -- как кипятком... Они же, Касьян с
Саулом, не признают правил игры, но сами всегда уверены, что мы
с ними будем обращаться строго по этим правилам;
Чувствуешь, Федор? Твой ключ применяю. В общем, я тебе все
сказал, готовься. Этот исторический заседанс состоится дня
через два. Не вздумай там за меня заступаться, себя
подставлять. С тебя станет... Стенограмма будет, стенограмма.
Вали все на Посошкова, от этого я буду лучше себя чувствовать.
Мне ничто не страшно. Я уже нечувствителен к страшным вещам. А
у тебя еще хлопоты по наследству Ивана Ильича. Ты --
душеприказчик.
