зарылся в снег. Но, в общем, это было не очень страшно. Он даже
повторил многократно и спуск и падение, каждый раз на новом
месте. Хотя и не знал, для чего это может ему пригодиться.
Что-то звало его еще раз прокатиться с горы. Всю жизнь он будет
размышлять над тем, почему он барахтался на этих дурацких
склонах. Причем и барахтался ведь не просто -- как будто знал,
что скоро будет дан старт тому неожиданному последнему спуску,
который уже пойдет в зачет.
Это занятие увлекло Федора Ивановича, и он прекратил его
лишь после того, как к нему присоединились два веселых молодых
спортсмена, проезжавшие по верхней лыжне. Посмотрев сверху,
ребята спрыгнули с лыжни на склон и, рухнув вниз, заюлили между
соснами, как бы показывая Федору Ивановичу, как это делают
умелые люди. Тот сразу убедился, что до них ему далеко.
Провалился еще ниже, упал, рухнул дальше, почти задевая склон
локтем, и, наконец, весь з снегу, выбрался на шоссе.
Отряхнулся, снял лыжи и с поднятой рукой пошел навстречу
катящим к городу грузовикам. Те двое были уже далеко вверху,
где лыжня. Дружелюбно улыбались, когда он садился в кабину
грузовика. Помахали ему палками.
А в институтском городке, когда, вскинув лыжи на плечо и
надев на концы лыж мокрые варежки, думая о своем, не спеша шел
к своему розовеющему вдали корпусу, он как бы сквозь сон
услышал позади себя низкое и глухое:
-- Федор Иванович...
Его окликнул некто, кого он обогнал, некая особа. Она явно
прогуливалась здесь по дорожке, поджидая его. На ней было
школьное пальтишко с маленьким стоячим воротничком из серой
белки. Черные валеночки, красные варежки и никакой шапки -- она
знала красоту своих темных, чуть красноватых волос,
охватывающих голову, как две чуть дымящиеся скорлупки.
Приподнятая воротничком, торчала толстая короткая коса.
Женя окликнула его, но шагу не прибавила, сохраняя
достоинство, ставя ему первую невинную ловушку. И ему пришлось
остановиться, подождать, пока она не спеша приблизилась. Даже
шагнул к ней.
-- Я прямо из ректората, -- проговорила она глухим
голосом, в котором пели несколько мощных течений, и самое
главное -- течение преданности.
-- Интересно, правда? -- спросил он, показывая, что ему
кое-что ясно: Женя ходила читать новый приказ и сравнивала его
с тем, что висел вчера. Это была уже неосознанная ловушка с его
стороны. И Женя охотно ступила туда.
-- Ага, интересно, -- сказала она, не сводя с него глаз. И
вдруг ее качнуло к нему, она порывисто подалась. -- Это ужас!
Федор Иванович! Что это за приказ? Я его весь ясно прочитала
между строк. Не может быть, чтобы вас так, ни с того ни с сего
пощадили. Вам нельзя обольщаться... Жалость там и не ночевала.
По-моему, предшествовал торг. Я много об этом думала. Почему вы
спрятали глаза? Был торг! И вы что-то им уступили. И я знаю,
это были не крохи. Скажете, вру? За мелочь они не станут так
переписывать уже вывешенный приказ. А крупное вы не уступите.
Это невозможно, лучше умереть. Как Светозар Алексеевич.
По-моему, вы сделали ход. Идете на риск. Может, даже на
смертельный. Я ведь понимаю, Федор Иванович. Тут не до шуток.
Вы мне должны поставить честную пятерку за такое гадание.
-- Двойка, -- сказал Федор Иванович, поднимая на нее
незрячий взгляд. Он уже и в ней почуял "поводок".
-- Правильно... А я вам за ваш ответ -- пять с плюсом. --
Она усмехнулась, погибая. И замолчала. Они прошли несколько
шагов. -- Вы не верите мне... Так и должно быть... Я же вас
тогда-Тут Федор Иванович заметил кое-что. Как-то так получилось
само собой, что он оказался впереди Жени, а она шла за ним,
отстав на длину лыж. В ее положении каждый шаг был словом. Она
испытывала Федора Ивановича, как бы задавала немой вопрос,
вверяя решение главного дела ему. Раз и навсегда. А он, идя
впереди, был жесток, не замедлял шага, чтобы дать ей
поровняться. И так они оба долго шли в полной неопределенности.
-- Вы прошли свое крыльцо, -- сказала она тихо, ставя без
всякой надежды новую ловушку.
-- Я не подумал об этом. Невелика беда, -- ответил он.
-- Ой... -- вздохнула она сзади. -- Ох, я столько наделала
глупостей. Больших глупостей. Вы угадали, кто писал?
-- Чего тут угадывать... Конечно, угадал.
-- Что же вы молчите, Федор Иванович... -- сказала она,
все так же идя сзади. -- Надо отвечать.
-- Я женат, -- сказал он. -- У меня ребенок.
-- Я понимаю... Я ждала этих слов, догадывалась... Хотя
все говорят, что вы холостяк...
И они опять надолго замолчали. Потом сзади опять
послышался ее убитый голос:
-- Федор Иванович... я ведь не в жены... Я согласна на
второстепенное... Только не поймите... Куда я без вас?
-- Это невозможно.
-- Это возможно! Это возможно! Это невозможно для тех...
Кто идет по ровному тротуару. Там невозможно, там закон. А вы
-- по воздуху, вы летите... Вы же не существуете, как
существуем мы все. Вы -- не для себя... Вы -- сон! И я буду для
вас -- короткий сон. Вы не почувствуете предательства...
-- А вам нельзя вдвойне...
-- Кому -- мне? Меня нет... Проснусь -- и все останется в
прошлом.
Федор Иванович оглянулся. Она догнала его. Уже держала за
руку. Он смотрел ей в накрашенное лицо. Да, она накрасилась!
Были густо начернены брови, слишком жирно, неумело тронуты
черной ваксой ресницы. Взглянул -- и сразу в его отношении к
Жене не стало ни свободы, ни правды. Вместо этого рос какой-то
страх, как перед убийством. И начал развертываться, уже
выбросил из себя свой дикий медовый запах чертополох, страшно
живучий чертополох безответственной дозволенности. Его,
изранившись и сорвав, прячут от всех. Здесь опускают глаза даже
друг перед другом.
"Красота бесконечно разнообразна, -- шептал ему новый
голос, которого он никогда не слыхал. -- Это главный багаж
жизни. Перед тобой новый, неповторимый случай, он рядом.
Потеряешь -- уже не найдешь. Будет потерян кусок жизни. Ты
можешь сегодня стать вдумчивым исследователем неповторимого. Ты
-- на границе захватывающего исследования..."
"Если бы это произошло... хотя тебе же ясно, что ничего не
произойдет, -- это был уже его собственный отдаленный голос. --
Но если бы произошло, тебя ждал бы длинный путь. После Леночки
Женя стала бы второй. Первой она бы не стала. А что такое
вторая? Это та, которая стоит перед третьей. Женя, конечно,
стала бы жертвой. Потому что это у нее любовь. Жизнь ее
кончилась бы на этом. Как и жизнь той, самой первой. Пошла бы
сплошная убыль. Все начало бы тупеть, бледнеть. А вдали, в
конце, ждал бы вопрос: а существует ли вообще эта штука, это
самое... даже неловко произнести... В общем, эта вещь, которая
любит темноту, тайну и иносказание?"
-- У нас с вами прямо как в аукционе, -- Женя своей
неопытной насмешкой попыталась столкнуть его с места. -- Вы так
долго думаете... Как будто считаете капитал. Я сейчас стукну
молотком.
-- Стучите, -- сказал он. -- Женя, решительно стучите, я
не покупаю вашу жемчужину.
-- Вы меня убиваете, Федор Иванович... Вы меня жестоко...
даже на вас не похоже... Убиваете, убиваете!..
И чуть-чуть ускорила шаг. Еще ждала, что он... Но он не
стал догонять. Она, медленно отдаляясь, шла впереди. Как бы
озябнув, обеими руками словно бы застегивала на груди свое
девичье школьное пальтишко.
А он, сам того не замечая, чуть замедлил шаг. Смотрел ей
вслед, запоминая на всю жизнь ее оскорбленное движение.
Он долго не мог прийти в себя -- все ему казалось, что он
идет по снегу, глядя вслед удаляющейся куколке в школьном
пальтишке. Надо было повесить мокрую лыжную одежду на батарею,
он снял все и, застыв посреди комнаты, уронил весь ворох на пол
и не заметил. Лег на койку и, плотно сдвинув брови, лежал так,
водил пальцем по лбу.
Потом открыл глаза. Оказывается, пролетело три часа. Спал!
Осталось всего полчаса! Брился под краном, не замечая холодной
воды, умывался, приводил себя в порядок к встрече с датчанином.
Ничего не обдумывал, у него не было такой привычки. Просто
готовился. Приходил в новое настроение. Около пяти часов
зазвонил телефон.
-- Это товарищ Стригалев? Иван Ильич?.. -- Звонила Раечка.
Значит, и она была введена в курс. Как легко, игриво она вела
свою роль! -- Иван Ильич, к нам приехал доктор Мадсен, из
Дании. Он хочет вас видеть. Вы можете подойти к нам?.. Он в
кабинете Петра Леонидыча. Будете? Пожалуйста, Иван Ильич, вас
ждут...
Федор Иванович уже был одет. Он сам бы не узнал себя -- у
него было острое, суховатое выражение, глаза глядели куда-то
вдаль, как будто ничего не замечая вокруг, руки сами находили
пуговицу, ручку двери. Постояв на крыльце, как бы перед опасным
прыжком, он сбежал по ступеням.
Открыв дверь в приемную ректора, он услышал веселый голос
Варичева, доносившийся из-за слегка отошедшей кожаной двери.
"Оба там?" -- глазами спросил у Раечки.
-- Да, да, ждут, -- закивала она. -- Идите, идите.
И он вошел.
Варичев сидел за своим столом. Его молодые, приплюснутые
азиатские губы были радостно раздвинуты, открыв до мокрых десен
ряд желтоватых крепких зубов.
-- Вот и наш доктор Стригалев! -- он встал и протянул руки
-- одну к Федору Ивановичу, другую -- к поднявшемуся из кресла
высокому восхищенному золотисто-лысоватому иностранцу в очень
больших очках с тончайшей, почти проволочной оправой.
Иностранец смотрел на него, как на чудо, и восхищение его росло
и распускалось, как утренняя заря.
Федор Иванович слабо улыбнулся, принимая в свою руку
длинные пальцы датчанина. Потом он пожал незаметную, как
воздух, руку сидевшей на стуле около Мадсена молодой женщине в
темном костюме.
-- Мадам? -- сказал он ей, решив, что она тоже датчанка.
-- Я из иностранного отдела, -- сказала она. Бросив на нее
задумчивый взгляд, он по-хозяйски сел во второе кресло.
-- Я очень рад с вами познакомиться, доктор Стригалов, --
сказал Мадсен на внятном русском языке, из которого был почти
исключен мягкий знак. Этот русский язык слегка утратил живость
от слишком добротного изучения и зубрежки. -- Я приехал в вашу
страну специально для того, чтобы увидеться с вами. Простите,
ваше имя...
Лицо Федора Ивановича перестало ему подчиняться, он
подменил ответ неуверенной улыбкой, и Варичев тут же сказал за
него:
-- Иван Ильич.
-- Иван Ильич, таким я вас себе и представлял... Да,
именно таким! И с ямкой на подбородке. Вы даже не можете себе
представить, какую сенсацию вызвало у нас сообщение о вашей
работе... -- за очками иностранца все больше разгорались огни
интереса и восхищения. -- Это счастье для меня, что я могу
здесь сидеть и разговаривать с советским ученым, который
внезапно наставил нам всем нос...
-- Мне кажется, вы преувеличиваете значение моих работ, --
сказал Федор Иванович наконец, собравшись с духом. Варичев
молча ему кивнул.
Датчанин не сводил восхищенных глаз с сидевшего против
него "доктора Стригалова". Остановил на мгновение взгляд на его
галстуке с "демократическим" узлом.
-- У нас высоко оценивают ваши работы. Я привез несколко
оттисков. Это статьи, где упоминается ваше имя и ваша тонкая
работа по дифференцированию родителских хромосом. Авторы
сигнировали эти оттиски для вас собственноручно -- правилно я
употребил это слово?
-- Моя давняя, еще студенческая работа... -- сказал Федор
Иванович.
Это заявление вызвало особенный восторг датчанина.
-- Знаю, знаю! Потому я и поверил словам академика
