первого взгляда не полюбили, потому, в сущности, и не за что полюбить-с. Но
считайте как хотите, а теперь желаю, с моей стороны, всеми средствами
загладить произведенное впечатление и доказать, что и я человек с сердцем и
совестью. Искренно говорю-с.
Порфирий Петрович приостановился с достоинством. Раскольников
почувствовал прилив какого-то нового испуга. Мысль о том, что Порфирий
считает его за невинного, начала вдруг пугать его.
- Рассказывать все по порядку, как это вдруг тогда началось, вряд ли
нужно, - продолжал Порфирий Петрович; - я думаю, даже и лишнее. Да и вряд
ли я смогу-с. Потому, как это объяснить обстоятельно? Первоначально слухи
пошли. О том, какие это были слухи и от кого и когда... и по какому поводу,
собственно, до вас дело дошло, - тоже, я думаю, лишнее. Лично же у меня
началось со случайности, с одной совершенно случайной случайности, которая
в высшей степени могла быть и могла не быть, - какой? Гм, я думаю, тоже
нечего говорить. Все это, и слухи и случайности, совпало у меня тогда в
одну мысль. Признаюсь откровенно, потому если уж признаваться, так во всем,
- это я первый на вас тогда и напал. Эти там, положим, старухины отметки на
вещах и прочее, и прочее - все это вздор-с. Таких штук сотню можно начесть.
Имел я тоже случай тогда до подробности разузнать о сцене в конторе
квартала, тоже случайно-с, и не то чтобы так мимоходом, а от рассказчика
особенного, капитального, который, и сам того не ведая, удивительно эту
сцену осилил. Все ведь это одно к одному-с, одно к одному-с, Родион
Романыч, голубчик! Ну как тут было не повернуться в известную сторону? Изо
ста кроликов никогда не составится лошадь, изо ста подозрений никогда не
составится доказательства, ведь вот как одна английская пословица говорит,
да ведь это только благоразумие-с, а со страстями-то, со страстями
попробуйте справиться, потому и следователь человек-с. Вспомнил тут я и
вашу статейку, в журнальце-то, помните, еще в первое-то ваше посещение в
подробности о ней говорили. Я тогда поглумился, но это для того, чтобы вас
на дальнейшее вызвать. Повторяю, нетерпеливы и больны вы очень, Родион
Романыч. Что вы смелы, заносчивы, серьезны и ... чувствовали, много уж
чувствовали, все это я давно уж знал-с. Мне все эти ощущения знакомы, и
статейку вашу я прочел как знакомую. В бессонные ночи и в исступлении она
замышлялась, с подыманием и стуканьем сердца, с энтузиазмом подавленным. А
опасен этот подавленный, гордый энтузиазм в молодежи! Я тогда поглумился, а
теперь вам скажу, что ужасно люблю вообще, то есть как любитель, эту
первую, юную, горячую пробу пера. Дым, туман, струна звенит в тумане.
Статья ваша нелепа и фантастична, но в ней мелькает такая искренность, в
ней гордость юная и неподкупная, в ней смелость отчаяния; она мрачная
статья-с, да это хорошо-с. Статейку вашу я прочел, да и отложил, и... как
отложил ее тогда, да и подумал: "Ну, с этим человеком так не пройдет!" Ну,
так как же, скажите теперь, после такого предыдущего не увлечься было
последующим! Ах, господи! да разве я говорю что-нибудь? Разве я что-нибудь
теперь утверждаю? Я тогда только заметил. Чего тут, думаю? Тут ничего, то
есть ровно ничего, и, может быть, в высшей степени ничего. Да и увлекаться
этак мне, следователю, совсем даже неприлично: у меня вон Миколка на руках,
и уже с фактами, - там как хотите: а факты! И тоже свою психологию
подводит; им надо позаняться; потому тут дело жизни и смерти. Для чего я
вам теперь все это объясняю? А чтобы вы знали и с вашим умом и сердцем не
обвиняли меня за мое злобное тогдашнее поведение. Не злобное-с, искренно
говорю-с, хе-хе! Вы что думаете: я у вас тогда не был с обыском? Был-с,
был-с, хе-хе, был-с, когда вы вот здесь больной в постельке лежали. Не
официально и не своим лицом, а был-с. Да последнего волоска у вас, в
квартире, было осмотрено, по первым даже следам; но - umsonst! Думаю:
теперь этот человек придет, сам придет, и очень скоро; коль виноват, так уж
непременно придет. Другой не придет, а этот придет. А помните, как господин
Разумихин начал вам проговариваться? Это мы устроили с тем, чтобы вас
взволновать, потому мы нарочно и пустили слух, чтоб он вам проговорился, а
господин Разумихин такой человек, что негодования не выдержит. Господину
Заметову прежде всего ваш гнев и ваша открытая смелость в глаза бросилась:
ну как это в трактире вдруг брякнуть: "Я убил!" Слишком смело-с, слишком
дерзко-с, и если, думаю, он виноват, то это страшный боец! Так тогда и
подумал-с. Жду-с! Жду вас изо всех сил, а Заметова вы тогда просто
придавили и... ведь в том-то и штука, что вся эта проклятая психология о
двух концах! Ну, так жду я вас, смотрю, а вас бог и дает - идете! Так у
меня и стукнуло сердце. Эх! Ну зачем вам было тогда приходить? Смех-то,
смех-то ваш, как вошли тогда, помните, ведь вот точно сквозь стекло я все
тогда угадал, а не жди я вас таким особенным образом, и в смехе вашем
ничего бы не заметил. Вот оно что значит в настроении-то быть. И господин
Разумихин тогда, - ах! камень-то, камень-то, помните, камень-то, вот еще
под которым вещи-то спрятаны? Ну вот точно вижу его где-нибудь там, в
огороде, - в огороде ведь говорили вы, Заметову-то, а потом у меня-то, во
второй раз? А как начали мы тогда эту вашу статью перебирать, как стали вы
излагать - так вот каждое-то слово ваше вдвойне принимаешь, точно другое
под ним сидит! Ну вот, Родион Романыч, таким-то вот образом я и дошел до
последних столбов, да как стукнулся лбом, и опомнился. Нет, говорю, что это
я! Ведь если захотеть, то все это, говорю, до последней черты можно в
другую сторону объяснить, даже еще натуральнее выйдет. Мука-с! "Нет, думаю,
мне бы уж лучше черточку!.." Да как услышал тогда про эти колокольчики, так
весь даже так и замер, даже дрожь прохватила. "Ну, думаю, вот она черточка
и есть! Оно!" Да уж и не рассуждал я тогда, просто не хотел. Тысячу бы
рублей в ту минуту я дал, своих собственных, чтобы только на вас в свои
глаза посмотреть: как вы тогда сто шагов с мещанинишкой рядом шли, после
того как он вам "убийцу" в глаза сказал, и ничего у него, целых сто шагов,
спросить не посмели!.. Ну, а холод-то этот в спинном мозгу? Колокольчики-то
эти, в болезни-то, в полубреде-то? Итак, Родион Романыч, что ж вам после
того и удивляться, что я с вами тогда такие штуки шутил? И зачем вы сами в
ту самую минуту пришли? Ведь и вас кто-то как будто подталкивал, ей-богу, а
если бы не развел нас Миколка, то ... а Миколку-то тогда помните? Хорошо
запомнили? Ведь это был гром-с! Ведь это гром грянул из тучи, громовая
стрела! Ну, а как я его встретил? Стреле-то вот ни на столечко не поверил,
сами изволили видеть! Да куда! Уж потом, после вас, когда он стал весьма и
весьма складно на иные пункты отвечать, так что я сам удивился, и потом ему
ни на грош не поверил! Вот что значит укрепился, как адамант. Нет, думаю,
морген фри! Какой уж тут Миколка!
- Мне Разумихин сейчас говорил, что вы и теперь обвиняете Николая и
сами Разумихина в том уверяли...
Дух у него захватило, и он не докончил. Он слушал в невыразимом
волнении, как человек, насквозь его раскусивший, от самого себя отрекался.
Он боялся поверить и не верил. В двусмысленных еще словах он жадно искал и
ловил чего-нибудь более точного и окончательного.
- Господин-то Разумихин! - вскричал Порфирий Петрович, точно
обрадовавшись вопросу все молчавшего Раскольникова, - хе-хе-хе! Да
господина Разумихина так и надо было прочь отвести: двоим любо, третий не
суйся. Господин Разумихин не то-с, да и человек посторонний, прибежал ко
мне весь такой бледный... Ну да бог с ним, что его сюда мешать! А насчет
Миколки угодно ли вам знать, что это за сюжет, в том виде, как то есть я
его понимаю? Перво-наперво это еще дитя несовершеннолетнее, и не то чтобы
трус, а так, вроде как бы художника какого-нибудь. Право-с, вы не смейтесь,
что я так его изъясняю. Невинен и ко всему восприимчив. Сердце имеет;
фантаст. Он и петь, он и плясать, он и сказки, говорят, так рассказывает,
что из других мест сходятся слушать. И в школу ходить, и хохотать до упаду
оттого, что пальчик покажут, и пьянствовать до бесчувствия, не то чтоб от
разврата, а так, полосами, когда напоят, по-детски еще. Он тогда вот и
украл, а и сам этого не знает; потому "коли на земле поднял, что за украл?"
А известно ли вам, что он из раскольников, да и не то чтоб из раскольников,
а просто сектант; у него в роде бегуны бывали, и сам он еще недавно, целых
два года, в деревне, у некоего старца под духовным началом был. Все это я
от Миколки и от зарайских его узнал. Да куды! просто в пустыню бежать
хотел! Рвение имел, по ночам богу молился, книги старые "истинные" читал и
зачитывался. Петербург на него сильно подействовал, особенно женский пол,
ну и вино. Восприимчив-с, и старца, и все забыл. Известно мне, его художник
один здесь полюбил, к нему ходить стал, да вот этот случай и подошел! Ну,
обробел - вешаться! Бежать! Что ж делать с понятием, которое прошло в
народе о нашей юридистике? Иному ведь страшно слово "Засудят". Кто виноват!
Вот что-то новые суды скажут. Ох, дал бы бог! Ну-с, в остроге-то и
вспомнился, видно, теперь честной старец; Библия тоже явилась опять. Знаете
ли, Родион Романыч, что значит у иных из них "пострадать?" Это не то чтобы
за кого-нибудь, а так просто "пострадать надо"; страдание, значит, принять,
а от властей - так тем паче. Сидел в мое время один смиреннейший арестант
целый год в остроге, на печи по ночам все. Библию читал, ну и зачитался, да
зачитался, знаете, совсем, да так, что ни с того ни с сего сгреб кирпич и
кивнул в начальника, безо всякой обиды с его стороны. Да и как кинул-то:
нарочно на аршин мимо взял, чтобы какого вреда не произвести! Ну, известно,
какой конец арестанту, который с оружием кидается на начальство: и "принял,
значит, страдание". Так вот, я и подозреваю теперь, что Миколка хочет
"страдание принять" или вроде того. Это я наверное, даже по фактам, знаю-с.
Он только сам не знает, что я знаю. Что, не допускаете, что ли, чтоб из
такого народа выходили люди фантастические? Да сплошь! Старец теперь опять
начал действовать, особенно после петли-то припомнился. А впрочем, сам мне
все расскажет, придет. Вы думаете, выдержит? Подождите, еще отопрется! С
часу на час жду, что придет от показания отказываться. Я этого Миколку
полюбил и его досконально исследую. И как бы вы думали! Хе-хе! На иные-то
пункты весьма складно мне отвечал, очевидно, нужные сведения получил, ловко
приготовился; ну а по другим пунктам просто, как в лужу, ничегошечко не
знает, не ведает, да и сам не подозревает, что не ведает. Нет, батюшка
Родион Романыч, тут не Миколка! Тут дело фантастическое, мрачное, дело
современное, нашего времени случай-с, когда помутилось сердце человеческое;
когда цитуется фраза, что кровь "освежает"; когда вся жизнь проповедуется в
комфорте. Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце; тут
видна решимость на первый шаг, но решимость особого рода, - решился, да как
с горы упал или с колокольчика слетел, да и на преступление-то словно не
своими ногами пришел. Дверь за собой забыл притворить, а убил, двух убил,
по теории. Убил, да и денег взять не сумел, а что успел захватить, то под
камень снес. Мало было ему, что муку вынес, когда за дверью сидел, а в
дверь ломились и колокольчик звонил, - нет, он потом уж на пустую квартиру,
в полубреде, припомнить этот колокольчик идет, холоду спинного опять
испытать потребовалось... Ну да это, положим, в болезни, а то вот еще:
убил, да за честного человека себя почитает, людей презирает, бледным
ангелом ходит, - нет, уж какой тут Миколка, голубчик Родион Романыч, тут не
Миколка!
Эти последние слова, после всего прежде сказанного и так похожего на
отречение, были слишком уж неожиданны. Раскольников весь задрожал, как
будто пронзенный.
- Так... кто же... убил?.. - спросил он, не выдержав, задыхающимся
голосом. Порфирий Петрович даже отшатнулся на спинку стула, точно уж так
