сам был настолько деликатен и до сих пор не беспокоил вас расспросами... вы
понимаете? Вам показалось это делом необыкновенным; бьюсь об заклад, что
так! Ну вот и будьте после того деликатным.
- И подслушивайте у дверей!
- А, вы про это! - засмеялся Свидригайлов, - да, я бы удивился, если
бы, после всего, вы пропустили это без замечания. Ха! ха! Я хоть нечто и
понял из того, что вы тогда... там... накуролесили и Софье Семеновне сами
рассказывали, но, однако, что ж это такое? Я, может, совсем отсталый
человек и ничего уж понимать не могу. Объясните, ради бога, голубчик!
Просветите новейшими началами.
- Ничего вы не могли слышать, врете вы все!
- Да я не про то, не про то (хоть я, впрочем, кое-что и слышал), нет,
я про то, что вы вот вс° охаете да охаете! Шиллер-то в вас смущается
поминутно. А теперь вот и у дверей не подслушивай. Если так, ступайте да и
объявите по начальству, что вот, дескать, так и так, случился со мной такой
казус: в теории ошибочка небольшая вышла. Если же убеждены, что у дверей
нельзя подслушивать, а старушонок можно лущить чем попало, в свое
удовольствие, так уезжайте куда-нибудь поскорее в Америку! Бегите, молодой
человек! Может, есть еще время. Я искренно говорю. Денег, что ли, нет? Я
дам на дорогу.
- Я совсем об этом не думаю, - перервал было Раскольников с
отвращением.
- Понимаю (вы, впрочем, не утруждайте себя: если хотите, то много и не
говорите); понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные, что ли?
вопросы гражданина и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь-то? Хе,
хе! Затем, что все еще и гражданин и человек? А коли так, так и соваться не
надо было; нечего не за свое дело браться. Ну застрелитесь; что, аль не
хочется?
- Вы, кажется, нарочно хотите меня раздразнить, чтоб я только от вас
теперь отстал...
- Вот чудак-то, да мы уж пришли, милости просим на лестницу. Видите,
вот тут вход к Софье Семеновне, смотрите, нет никого! Не верите? Спросите у
Капернаумова; она им ключ отдает. Вот она и сама madame de Капернаумов, а?
Что? (она глуха немного) ушла? Куда? Ну вот, слышали теперь? Нет ее и не
будет до глубокого, может быть, вечера. Ну, теперь пойдемте ко мне. Ведь вы
хотели и ко мне? Ну вот, мы и у меня. Madame Ресслих нет дома. Эта женщина
вечно в хлопотах, но хорошая женщина, уверяю вас... может быть, она бы вам
пригодилась, если бы вы были несколько рассудительнее. Ну вот, извольте
видеть: я беру из бюро этот пятипроцентный билет (вот у меня их еще
сколько!), а этот сегодня побоку у менялы пойдет. Ну, видели? Более мне
терять времени нечего. Бюро запирается, квартира запирается, и мы опять на
лестнице. Ну угодно ли прокатиться? Вот я беру эту коляску на Елагин, что?
Отказываетесь? Не выдержали? Прокатимтесь, ничего. Кажется, дождь
надвигается, ничего, спустим верх...
Свидригайлов сидел уже в коляске. Раскольников рассудил, что
подозрения его, по крайней мере в эту минуту, несправедливы. Не отвечая ни
слова, он повернулся и пошел обратно по направлению к Сенной. Если б он
обернулся хоть раз дорогой, то успел бы увидеть, как Свидригайлов, отъехав
не более ста шагов, расплатился с коляской и сам очутился на тротуаре. Но
он ничего уже не мог видеть и зашел уже за угол. Глубокое отвращение влекло
его прочь от Свидригайлова. "И я мог хоть мгновение ожидать чего-нибудь от
этого грубого злодея, от этого сладострастного развратника и подлеца!" -
вскричал он невольно. Правда, что суждение свое Раскольников произнес
слишком поспешно и легкомысленно. Было нечто во всей обстановке
Свидригайлова, что, по крайней мере, придавало ему хоть некоторую
оригинальность, если не таинственность. Что же касалось во всем этом
сестры, то Раскольников оставался все-таки убежден наверно, что
Свидригайлов не оставит ее в покое. Но слишком уж тяжело и невыносимо
становилось обо всем этом думать и передумывать!
По обыкновению своему, он, оставшись один, с двадцати шагов впал в
глубокую задумчивость. Взойдя на мост, он остановился у перил и стал
смотреть на воду. А между тем над ним стояла Авдотья Романовна.
Он повстречался с нею при входе на мост, но прошел мимо, не рассмотрев
ее. Дунечка еще никогда не встречала его таким на улице и была поражена до
испуга. Она остановилась и не знала: окликнуть его или нет? Вдруг она
заметила поспешно подходящего со стороны Сенной Свидригайлова.
Но тот, казалось, приближался таинственно и осторожно. Он не взошел на
мост, а остановился в стороне, на тротуаре, стараясь всеми силами, чтоб
Раскольников не увидал его. Дуню он уже давно заметил и стал делать ей
знаки. Ей показалось, что знаками своими он упрашивал ее не окликать брата
и оставить его в покое, а звал ее к себе.
Так Дуня и сделала. Она потихоньку обошла брата и приблизилась к
Свидригайлову.
- Пойдемте поскорее, - прошептал ей Свидригайлов. - Я не желаю, чтобы
Родион Романыч знал о нашем свидании. Предупреждаю вас, что я с ним сидел
тут недалеко, в трактире, где он отыскал меня сам, и насилу от него
отвязался. Он знает почему-то о моем к вам письме и что-то подозревает. Уж,
конечно, не вы ему открыли? А если не вы, так кто же?
- Вот мы уже поворотили за угол, - перебила Дуня, - теперь нас брат не
увидит. Объявляю вам, что я не пойду с вами дальше. Скажите мне все здесь;
все это можно сказать и на улице.
- Во-первых, этого никак нельзя сказать на улице; во-вторых, вы должны
выслушать и Софью Семеновну; в-третьих, я покажу вам кое-какие документы...
Ну да, наконец, если вы не согласитесь войти ко мне, то я отказываюсь от
сочувствовать, по принципу, частной благотворительности, потому что она не
весьма любопытная тайна вашего возлюбленного братца находится совершенно в
моих руках.
Дуня остановилась в нерешительности и пронзающим взглядом смотрела на
Свидригайлова.
- Чего вы боитесь! - заметил тот спокойно, - город не деревня. И в
деревне вреда сделали больше вы мне, чем я вам, а тут...
- Софья Семеновна предупреждена?
- Нет, я не говорил ей ни слова и даже не совсем уверен, дома ли она
теперь? Впрочем, вероятно, дома. Она сегодня похоронила свою родственницу:
не такой день, чтобы по гостям ходить. До времени я никому не хочу говорить
об этом и даже раскаиваюсь отчасти, что вам сообщил. Тут малейшая
неосторожность равняется уже доносу. Я живу вот тут, вот в этом доме, вот
мы и подходим. Вот это дворник нашего дома; дворник очень хорошо меня
знает; вот он кланяется; он видит, что я иду с дамой, и уж, конечно, успел
заметить ваше лицо, а это вам пригодится, если вы очень боитесь и меня
подозреваете. Извините, что я так грубо говорю. Сам я живу от жильцов.
Софья Семеновна живет со мною стена об стену, тоже от жильцов. Весь этаж в
жильцах. Чего же вам бояться, как ребенку? Или я уж так очень страшен?
Лицо Свидригайлова искривилось в снисходительную улыбку; но ему было
уже не до улыбки. Сердце его стукало, и дыхание спиралось в груди. Он
нарочно говорил громче, чтобы скрыть свое возраставшее волнение; но Дуня не
успела заметить этого особенного волнения; уж слишком раздражило ее
замечание о том, что она боится его, как ребенок, и что он так для нее
страшен.
- Хоть я и знаю, что вы человек... без чести, но я вас нисколько не
боюсь. Идите вперед, - сказала она, по-видимому спокойно, но лицо ее было
очень бледно.
Свидригайлов остановился у квартиры Сони.
- Позвольте справиться, дома ли. Нету. Неудача! Но я знаю, что она
может прийти очень скоро. Если она вышла, то не иначе как к одной даме, по
поводу своих сирот. У них мать умерла. Я тут также ввязался и распоряжался.
Если Софья Семеновна не воротится через десять минут, то я пришлю ее к вам
самое, если хотите, сегодня же; ну вот и мой нумер. Вот мои две комнаты. За
дверью помещается моя хозяйка, госпожа Ресслих. Теперь взгляните сюда, я
вам покажу мои главные документы: из моей спальни эта вот дверь ведет в
совершенно пустые две комнаты, которые отдаются внаем. Вот они... на это
вам нужно взглянуть несколько внимательнее...
Свидригайлов занимал две меблированные, довольно просторные комнаты.
Дунечка недоверчиво осматривалась, но ничего особенного не заметила ни в
убранстве, ни в расположении комнат, хотя бы и можно было кой-что заметить,
например, что квартира Свидригайлова приходилась как-то между двумя почти
необитаемыми квартирами. Вход к нему был не прямо из коридора, а через две
хозяйкины комнаты, почти пустые. Из спальни же Свидригайлов, отомкнув
дверь, запертую на ключ, показал Дунечке тоже пустую, отдающуюся внаем
квартиру. Дунечка остановилась было на пороге, не понимая, для чего ее
приглашают смотреть, но Свидригайлов поспешил с разъяснением:
- Вот, посмотрите сюда, в эту вторую большую комнату. Заметьте эту
дверь, она заперта на ключ. Возле дверей стоит стул, всего один стул в
обеих комнатах. Это я принес из своей квартиры, чтоб удобнее слушать. Вот
там сейчас за дверью стоит стол Софьи Семеновны; там она сидела и
разговаривала с Родионом Романычем. А я здесь подслушивал, сидя на стуле,
два вечера сряду, оба раза часа по два, - и, уж конечно, мог узнать
что-нибудь, как вы думаете?
- Вы подслушивали?
- Да, я подслушивал; теперь пойдемте ко мне; здесь и сесть негде.
Он привел Авдотью Романовну обратно в свою первую комнату, служившую
ему залой, и пригласил ее сесть на стул. Сам сел на другом конце стола, по
крайней мере от нее на сажень, но, вероятно, в глазах его уже блистал тот
же самый пламень, который так испугал когда-то Дунечку. Она вздрогнула и
еще раз недоверчиво осмотрелась. Жест ее был невольный; ей, видимо, не
хотелось выказывать недоверчивости. Но уединенное положение квартиры
Свидригайлова наконец ее поразило. Ей хотелось спросить, дома ли по крайней
мере его хозяйка, но она не спросила... из гордости. К тому же и другое,
несоразмерно большее страдание, чем страх за себя, было в ее сердце. Она
нестерпимо мучилась.
- Вот ваше письмо, - начала она, положив его на стол. - Разве возможно
то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы
братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться.
Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в
одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и
отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы
обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не
верю!..
Дунечка проговорила это скороговоркой, торопясь, и на мгновение краска
бросилась ей в лицо.
- Если бы вы не верили, то могло ли сбыться, чтобы вы рискнули прийти
одна ко мне? Зачем же вы пришли? Из одного любопытства?
- Не мучьте меня, говорите, говорите!
- Нечего и говорить, что вы храбрая девушка. Ей-богу, я думал, что вы
попросите господина Разумихина сопровождать вас сюда. Но его ни с вами, ни
кругом вас не было, я-таки смотрел: это отважно, хотели, значит, пощадить
Родиона Романыча. Впрочем, в вас все божественно... Что же касается до
вашего брата, то что я вам скажу? Вы сейчас его видели сами. Каков?
- Не на этом же одном вы основываете?
- Нет, не на этом, а на его собственных словах. Вот сюда два вечера
сряду он приходил к Софье Семеновне. Я вам показывал, где они сидели. Он
сообщил ей полную свою исповедь. Он убийца. Он убил старуху чиновницу,
процентщицу, у которой и сам закладывал вещи; убил тоже сестру ее,
торговку, по имени Лизавету, нечаянно вошедшую во время убийства сестры.
Убил он их обеих топором, который принес с собою. Он их убил, чтоб
ограбить, и ограбил; взял деньги и кой-какие вещи... Он сам это все
передавал слово в слово Софье Семеновне, которая одна и знает секрет, но в
убийстве не участвовала ни словом, ни делом, а, напротив, ужаснулась так
же, как и вы теперь. Будьте покойны, она его не выдаст.
- Этого быть не может! - бормотала Дунечка бледными, помертвевшими
