чтоб это от моего решения зависело? И кто меня тут судьей поставил: кому
жить, кому не жить?
- Уж как божий промысл замешается, так уж тут ничего не поделаешь, -
угрюмо проворчал Раскольников.
- Говорите лучше прямо, чего вам надобно! - вскричала с страданием
Соня, - вы опять на что-то наводите... Неужели вы только затем, чтобы
мучить, пришли!
Она не выдержала и вдруг горько заплакала. В мрачной тоске смотрел он
на нее. Прошло минут пять.
- А ведь ты права, Соня, - тихо проговорил он наконец. Он вдруг
переменился; выделанно-нахальный и бессильно-вызывающий тон его исчез. Даже
голос вдруг ослабел. - Сам же я тебе сказал вчера, что не прощения приду
просить, а почти тем вот и начал, что прощения прошу... Это я про Лужина и
промысл для себя говорил... Я это прощения просил, Соня... Он хотел было
улыбнуться, но что-то бессильное и недоконченное сказалось в его бледной
улыбке. Он склонил голову и закрыл руками лицо.
И вдруг странное, неожиданное ощущение какой-то едкой ненависти к Соне
прошло по его сердцу. Как бы удивясь и испугавшись сам этого ощущения, он
вдруг поднял голову и пристально поглядел на нее; но он встретил на себе
беспокойный и до муки заботливый взгляд ее; тут была любовь; ненависть его
исчезла, как призрак. Это было не то; он принял одно чувство за другое. Это
только значило, что та минута прошла.
Опять он закрыл руками лицо и склонил вниз голову. Вдруг он побледнел,
встал со стула, посмотрел на Соню и, ничего не выговорив, пересел на ее
постель.
Эта минута была ужасно похожа, в его ощущении, на ту, когда он стоял
за старухой, уже высвободив из петли топор, и почувствовал, что уже "ни
мгновения нельзя было терять более".
- Что с вами? - спросила Соня, ужасно оробевшая.
Он ничего не мог выговорить. Он совсем, совсем не так предполагал
объявить и сам не понимал того, что теперь с ним делалось. Она тихо подошла
к нему, села на постель подле и ждала, не сводя с него глаз. Сердце ее
стучало и замирало. Стало невыносимо: он обернул к ней мертво-бледное лицо
свое; губы его бессильно кривились, усиливаясь что-то выговорить. Ужас
прошел по сердцу Сони.
- Что с вами? - повторила она, слегка от него отстраняясь.
- Ничего, Соня. Не пугайся... Вздор! Право, если рассудить, - вздор, -
бормотал он с видом себя не помнящего человека в бреду. - Зачем только
тебя-то я пришел мучить? - прибавил он вдруг, смотря на нее. - Право.
Зачем? Я все задаю себе этот вопрос, Соня...
Он, может быть, и задавал себе этот вопрос четверть часа назад, но
теперь проговорил в полном бессилии, едва себя сознавая и ощущая
беспрерывную дрожь во всем своем теле.
- Ох, как вы мучаетесь! - с страданием произнесла она, вглядываясь в
него.
- Все вздор!.. Вот что, Соня (он вдруг отчего-то улыбнулся, как-то
бледно и бессильно, секунды на две), - помнишь ты, что я вчера хотел тебе
сказать?
Соня беспокойно ждала.
- Я сказал, уходя, что, может быть, прощаюсь с тобой навсегда, но что
если приду сегодня, то скажу тебе... кто убил Лизавету.
Она вдруг задрожала всем телом.
- Ну так вот, я и пришел сказать.
- Так вы это в самом деле вчера... - с трудом прошептала она, - почему
ж вы знаете? - быстро спросила она, как будто вдруг опомнившись.
Соня начала дышать с трудом. Лицо становилось все бледнее и бледнее.
- Знаю.
Она помолчала с минуту.
- Нашли, что ли, его? - робко спросила она.
- Нет, не нашли.
- Так как же вы про это знаете? - опять чуть слышно спросила она, и
опять почти после минутного молчания.
Он обернулся к ней и пристально-пристально посмотрел на нее.
- Угадай, - проговорил он с прежнею искривленною и бессильною улыбкой.
Точно конвульсии пробежали по всему ее телу.
- Да вы... меня... что же вы меня так... пугаете? - проговорила она,
улыбаясь как ребенок.
- Стало быть, я с ним приятель большой... коли знаю, - продолжал
Раскольников, неотступно продолжая смотреть в ее лицо, точно уже был не в
силах отвести глаз, - он Лизавету эту... убить не хотел... Он ее... убил
нечаянно... Он старуху убить хотел... когда она была одна... и пришел... А
тут вошла Лизавета... Он тут... и ее убил.
Прошла еще ужасная минута. Оба все глядели друг на друга.
- Так не можешь угадать-то? - спросил он вдруг, с тем ощущением, как
бы бросался вниз с колокольни.
- Н-нет, - чуть слышно прошептала Соня.
- Погляди-ка хорошенько.
И как только он сказал это, опять одно прежнее, знакомое ощущение
оледенило вдруг его душу: он смотрел на нее и вдруг, в ее лице, как бы
увидел лицо Лизаветы. Он ярко запомнил выражение лица Лизаветы, когда он
приближался к ней тогда с топором, а она отходила от него к стене, выставив
вперед руку, с совершенно детским испугом в лице, точь-в-точь как маленькие
дети, когда они вдруг начинают чего-нибудь пугаться, смотрят неподвижно и
беспокойно на пугающий их предмет, отстраняются назад и, протягивая вперед
ручонку, готовятся заплакать. Почти то же самое случилось теперь и с Соней:
так же бессильно, с тем же испугом, смотрела она на него несколько времени
и вдруг, выставив вперед левую руку, слегка, чуть-чуть, уперлась ему
пальцами в грудь и медленно стала подниматься с кровати, все более и более
от него отстраняясь, и все неподвижнее становился ее взгляд на него. Ужас
ее вдруг сообщился и ему: точно такой же испуг показался и в его лице,
точно так же и он стал смотреть на нее, и почти даже с тою же детскою
улыбкой.
- Угадала? - прошептал он наконец.
- Господи! - вырвался ужасный вопль из груди ее. Бессильно упала она
на постель, лицом в подушки. Но через мгновение быстро приподнялась, быстро
придвинулась к нему, схватила его за обе руки и, крепко сжимая их, как в
тисках, тонкими своими пальцами, стала опять неподвижно, точно
приклеившись, смотреть в его лицо. Этим последним, отчаянным взглядом она
хотела высмотреть и уловить хоть какую-нибудь последнюю себе надежду. Но
надежды не было; сомнения не оставалось никакого; все было так! Даже потом,
впоследствии, когда она припоминала эту минуту, ей становилось и странно, и
чудно: почему именно она так сразу увидела тогда, что нет уже никаких
сомнений? Ведь не могла же она сказать, например, что она что-нибудь в этом
роде предчувствовала? А между тем, теперь, только что он сказал ей это, ей
вдруг показалось, что действительно она как будто это самое и
предчувствовала.
- Полно, Соня, довольно! Не мучь меня! - страдальчески попросил он.
Он совсем, совсем не так думал открыть ей, но вышло так.
Как бы себя не помня, она вскочила и, ломая руки, дошла до средины
комнаты; но быстро воротилась и села опять подле него, почти прикасаясь к
нему плечом к плечу. Вдруг, точно пронзенная, она вздрогнула, вскрикнула и
бросилась, сама не зная для чего перед ним на колени.
- Что вы, что вы это над собой сделали! - отчаянно проговорила она и,
вскочив с колен, бросилась ему на шею, обняла его и крепко-крепко сжала его
руками.
Раскольников отшатнулся и с грустною улыбкой посмотрел на нее:
- Странная какая ты, Соня, - обнимаешь и целуешь, когда я тебе сказал
про это. Себя ты не помнишь.
- Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете! - воскликнула
она, как в исступлении, не слыхав его замечания, и вдруг заплакала навзрыд,
как в истерике.
Давно уже незнакомое ему чувство волной хлынуло в его душу и разом
размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз и
повисли на ресницах.
- Так не оставишь меня, Соня? - говорил он, чуть не с надеждой смотря
на нее.
- Нет, нет; никогда и нигде! - вскрикнула Соня, - за тобой пойду,
всюду пойду! О господи!.. Ох, я несчастная!.. И зачем, зачем я тебя прежде
не знала! Зачем ты прежде не приходил? О господи!
- Вот и пришел.
- Теперь-то! О, что теперь делать!.. Вместе, вместе! - повторяла она
как бы в забытьи и вновь обнимала его, - в каторгу с тобой вместе пойду! -
Его как бы вдруг передернуло, прежняя, ненавистная и почти надменная улыбка
выдавилась на губах его.
- Я, Соня, еще в каторгу-то, может, и не хочу идти, - сказал он.
Соня быстро на него посмотрела.
После первого, страстного и мучительного сочувствия к несчастному
опять страшная идея убийства поразила ее. В переменившемся тоне его слов ей
вдруг послышался убийца. Она с изумлением глядела на него. Ей ничего еще не
было известно, ни зачем, ни как, ни для чего это было. Теперь все эти
вопросы разом вспыхнули в ее сознании. И опять она не поверила: "Он, он
убийца! Да разве это возможно?"
- Да что это! Да где это я стою! - проговорила она в глубоком
недоумении, как будто еще не придя в себя, - да как вы, вы, такой... могли
на это решиться?.. Да что это!
- Ну да, чтобы ограбить. Перестань, Соня! - как-то устало и даже как
бы с досадой ответил он.
Соня стояла как бы ошеломленная, но вдруг вскричала:
- Ты был голоден! ты... чтобы матери помочь? Да?
- Нет, Соня, нет, - бормотал он, отвернувшись и свесив голову, - не
был я так голоден... я действительно хотел помочь матери, но... и это не
совсем верно... не мучь меня, Соня!
Соня всплеснула руками.
- Да неужель, неужель это все взаправду! Господи, да какая ж это
правда! Кто же этому может поверить?.. И как же, как же вы сами последнее
отдаете, а убили, чтоб ограбить! А!.. - вскрикнула она вдруг, - те деньги,
что Катерине Ивановне отдали... те деньги... Господи, да неужели ж и те
деньги...
- Нет, Соня, - торопливо прервал он, - эти деньги были не те,
успокойся! Эти деньги мне мать прислала, через одного купца, и получил я их
больной, в тот же день, как и отдал... Разумихин видел... он же и получал
за меня... эти деньги мои, мои собственные, настоящие мои.
Соня слушала его в недоумении и из всех сил старалась что-то
сообразить.
- А те деньги... я, впрочем, даже и не знаю, были ли там и деньги-то,
- прибавил он тихо и как бы в раздумье, - я снял у ней тогда кошелек с шеи,
замшевый... полный, тугой такой кошелек... да я не посмотрел в него; не
успел, должно быть... Ну а вещи, какие-то все запонки да цепочки, - я все
эти вещи и кошелек на чужом одном дворе, на В-м проспекте под камень
схоронил, на другое же утро... Все там и теперь лежит...
Соня из всех сил слушала.
- Ну, так зачем же... как же вы сказали: чтоб ограбить, а сами ничего
не взяли? - быстро спросила она, хватаясь за соломинку.
- Не знаю... я еще не решил - возьму или не возьму эти деньги, -
промолвил он, опять как бы в раздумье, и вдруг, опомнившись, быстро и
коротко усмехнулся. - Эх, какую я глупость сейчас сморозил, а?
У Сони промелькнула было мысль: "Не сумасшедший ли?" Но тотчас же она
ее оставила: нет, тут другое. Ничего, ничего она тут не понимала!
- Знаешь, Соня, - сказал он вдруг с каким-то вдохновением, - знаешь,
что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, -
продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно смотря на нее,
- то я бы теперь... счастлив был! Знай ты это!
- И что тебе, что тебе в том, - вскричал он через мгновение с каким-то
даже отчаянием, - ну что тебе в том, если б я и сознался сейчас, что дурно
сделал? Ну что тебе в этом глупом торжестве надо мною? Ах, Соня, для того
ли я пришел к тебе теперь!
Соня опять хотела было что-то сказать, но промолчала.
- Потому я и звал с собою тебя вчера, что одна ты у меня и осталась.
- Куда звал? - робко спросила Соня.
- Не воровать и не убивать, не беспокойся, не за этим, - усмехнулся он
едко, - мы люди розные... И знаешь, Соня, я ведь только теперь, только
сейчас понял: куда тебя звал вчера? А вчера, когда звал, я и сам не понимал
куда. За одним и звал, за одним приходил: не оставить меня. Не оставишь,
