И Петр Петрович, обойдя бочком Катерину Ивановну, направился в
противоположный угол, где находилась Соня.
Катерина Ивановна как стояла на месте, так и осталась, точно громом
пораженная. Она понять не могла, как мог Петр Петрович отречься от
хлеба-соли ее папеньки. Выдумав раз эту хлеб-соль, она уже ей свято верила.
Поразил ее и деловой, сухой, полный даже какой-то презрительной угрозы тон
Петра Петровича. Да и все как-то притихли мало-помалу при его появлении.
Кроме того, что этот "деловой и серьезный" человек слишком уж резко не
гармонировал со всею компанией, кроме того видно было, что он за чем-то
важным пришел, что, вероятно, какая-нибудь необыкновенная причина могла
привлечь его в такую компанию и что, стало быть, сейчас что-то случится,
что-то будет. Раскольников, стоявший подле Сони, посторонился пропустить
его; Петр Петрович, казалось, совсем его не заметил. Через минуту на пороге
показался и Лебезятников; в комнату он не вошел, но остановился тоже с
каким-то особенным любопытством, почти с удивлением; прислушивался, но,
казалось, долго чего-то понять не мог.
- Извините, что я, может быть, прерываю, но дело довольно важное-с, -
заметил Петр Петрович как-то вообще не обращаясь ни к кому в особенности, -
я даже и рад при публике. Амалия Ивановна, прошу вас покорнейше, в качестве
хозяйки квартиры, обратить внимание на мой последующий разговор с Софьей
Ивановной. Софья Ивановна, - продолжал он, обращаясь прямо к чрезвычайно
удивленной и уже заранее испуганной Соне, - со стола моего, в комнате друга
моего, Андрея Семеновича Лебезятникова, тотчас же вслед за посещением
вашим, исчез принадлежавший мне государственный кредитный билет
сторублевого достоинства. Если каким бы то ни было образом вы знаете и
укажете нам, где он теперь находится, то, уверяю вас честным словом, и беру
всех в свидетели, что дело тем только и кончится. В противном же случае
принужден буду обратиться к мерам весьма серьезным, тогда... пеняйте уже на
себя-с!
Совершенное молчание воцарилось в комнате. Даже плакавшие дети
затихли. Соня стояла мертво-бледная, смотрела на Лужина и ничего не могла
отвечать. Она как будто еще и не понимала. Прошло несколько секунд.
- Ну-с, так как же-с? - спросил Лужин, пристально смотря на нее.
- Я не знаю... Я ничего не знаю... - слабым голосом проговорила
наконец Соня.
- Нет? Не знаете? - переспросил Лужин и еще несколько секунд помолчал.
- Подумайте, мадемуазель, - начал он строго, но все еще как будто увещевая,
- обсудите, я согласен вам дать еще время на размышление. Извольте
видеть-с: если б я не был так уверен, то уж, разумеется, при моей
опытности, не рискнул бы так прямо вас обвинить; ибо за подобное, прямое и
гласное, но ложное или даже только ошибочное обвинение я, в некотором
смысле, сам отвечаю. Я это знаю-с. Утром сегодня я разменял, для своих
надобностей, несколько пятипроцентных билетов на сумму, номинально, в три
тысячи рублей. Расчет у меня записан в бумажнике. Придя домой, я -
свидетель тому Андрей Семенович - стал считать деньги и, сосчитав две
тысячи триста рублей, спрятал их в бумажник, а бумажник в боковой карман
сюртука. На столе оставалось около пятисот рублей, кредитными билетами, и
между ними три билета, во сто рублей каждый. В эту минуту прибыли вы (по
моему зову) - и все время у меня пребывали потом в чрезвычайном смущении,
так что даже три раза, среди разговора, вставали и спешили почему-то уйти,
хотя разговор наш еще не был окончен. Андрей Семенович может все это
засвидетельствовать. Вероятно, вы сами, мадемуазель, не откажитесь
подтвердить и заявить, что призывал я вас, через Андрея Семеновича,
единственно для того только, чтобы переговорить с вами о сиротском и
беспомощном положении вашей родственницы, Катерины Ивановны (к которой я не
мог прийти на поминки), и о том, как бы полезно было устроить в ее пользу
что-нибудь вроде подписки, лотереи или подобного. Вы меня благодарили и
даже прослезились (я рассказываю все так, как было, чтобы, во-первых,
напомнить вам, а во-вторых, показать вам, что из памяти моей не изгладилась
ни малейшая черта). Затем я взял со стола десятирублевый кредитный билет и
подал вам, от своего имени, для интересов вашей родственницы и в видах
первого вспоможения. Все это видел Андрей Семенович. Затем я вас проводил
до дверей, - все в том же, с вашей стороны, смущении, - после чего,
оставшись наедине с Андреем Семеновичем и переговорив с ним минут около
десяти, Андрей Семенович вышел, я же снова обратился к столу, с лежавшими
на нем деньгами, с целью, сосчитав их, отложить, как и предполагал я
прежде, особо. К удивлению моему, одного сторублевого билета, в числе
прочих, не оказалось. Извольте же рассудить: заподозрить Андрея Семеновича
я уж никак не могу-с; даже предположения стыжусь. Ошибиться в счете я тоже
не мог, потому что, за минуту перед вашим приходом, окончив все счеты, я
нашел итог верным. Согласитесь сами, что припоминая ваше смущение,
торопливость уйти и то, что вы держали руки, некоторое время, на столе;
взяв, наконец, в соображение общественное положение ваше и сопряженные с
ним привычки, я, так сказать, с ужасом, и даже против воли моей, принужден
был остановиться на подозрении, - конечно, жестоком, но - справедливом-с!
Прибавлю еще и повторю, что, несмотря на всю мою очевидную уверенность,
понимаю, что все-таки, в теперешнем обвинении моем, присутствует некоторый
для меня риск. Но, как видите, я не оставил втуне; я восстал и скажу вам
отчего: единственно, сударыня, единственно по причине чернейшей
неблагодарности вашей! Как? Я же вас приглашаю в интересах беднейшей
родственницы вашей, я же предоставляю вам посильное подаяние мое в десять
рублей, и вы же, тут же, сейчас же, платите мне за все это подобным
поступком! Нет-с, это уж нехорошо-с! Необходим урок-с. Рассудите же; мало
того, как истинный друг ваш, прошу вас (ибо лучшего друга не может быть у
вас в эту минуту), опомнитесь! Иначе, буду неумолим! Ну-с, итак?
- Я ничего не брала у вас, - прошептала в ужасе Соня, - вы дали мне
десять рублей, вот возьмите их. - Соня вынула из кармана платок, отыскала
узелок, развязала его, вынула десятирублевую бумажку и протянула руку
Лужину.
- А в остальных ста рублях вы так и не признаетесь? - укоризненно и
настойчиво произнес он, не принимая билета.
Соня осмотрелась кругом. Все глядели на нее с такими ужасными,
строгими, насмешливыми, ненавистными лицами. Она взглянула на
Раскольникова... тот стоял у стены, сложив накрест руки, и огненным
взглядом смотрел на нее.
- О господи! - вырвалось у Сони.
- Амалия Ивановна, надо будет дать знать в полицию, а потому
покорнейше прошу вас, пошлите покамест за дворником, - тихо и даже ласково
проговорил Лужин.
- Гот дер бармгерциге! Я так и зналь, что она вороваль! - всплеснула
руками Амалия Ивановна.
- Вы так и знали? - подхватил Лужин, - стало быть, уже и прежде имели
хотя бы некоторые основания так заключать. Прошу вас, почтеннейшая Амалия
Ивановна, запомнить слова ваши, произнесенные, впрочем, при свидетелях.
Со всех сторон поднялся вдруг громкий говор. Все зашевелились.
- Ка-а-к! - вскрикнула вдруг, опомнившись, Катерина Ивановна и - точно
сорвалась - бросилась к Лужину, - как! Вы ее в покраже обвиняете? Это
Соню-то? Ах, подлецы, подлецы! - И бросившись к Соне, она, как в тисках,
обняла ее иссохшими руками.
- Соня! Как ты смела брать от него десять рублей! О, глупая! Подай
сюда! Подай сейчас эти десять рублей - вот!
И, выхватив у Сони бумажку, Катерина Ивановна скомкала ее в руках и
бросила наотмашь прямо в лицо Лужина. Катышек попал в глаз и отскочил на
пол. Амалия Ивановна бросилась поднимать деньги. Петр Петрович рассердился.
- Удержите эту сумасшедшую! - закричал он.
В дверях, в эту минуту, рядом с Лебезятниковым показалось и еще
несколько лиц, между которыми выглядывали и обе приезжие дамы.
- Как! Сумасшедшую? Это я-то сумасшедшая? Дуррак! - взвизгнула
Катерина Ивановна. - Сам ты дурак, крючок судейский, низкий человек! Соня,
Соня возьмет у него деньги! Это Соня-то воровка! Да она еще тебе даст,
дурак! - И Катерина Ивановна истерически захохотала. - Видали ль вы дурака?
- бросалась она во все стороны, показывая всем на Лужина. - Как! И ты тоже?
- увидала она хозяйку, - и ты туда же, колбасница, подтверждаешь, что она
"вороваль", подлая ты прусская куриная нога в кринолине! Ах вы! Ах вы! Да
она и из комнаты-то не выходила и, как пришла от тебя, подлеца, тут же
рядом подле Родиона Романовича и села!.. Обыщите ее! Коль она никуда не
выходила, стало быть, деньги должны быть при ней! Ищи же, ищи, ищи! Только
если ты не найдешь, то уж извини, голубчик, ответишь! К государю, к
государю, к самому царю побегу, милосердному, в ноги брошусь, сейчас же,
сегодня же! я - сирота! Меня пустят! Ты думаешь, не пустят? Врешь, дойду!
Дойду-у! Это ты на то, что она кроткая, рассчитывал? Ты на это понадеялся?
Да я, брат, зато бойкая! Оборвешься! Ищи же! Ищи, ищи, ну, ищи!!
И Катерина Ивановна, в исступлении, теребила Лужина, таща его к Соне.
- Я готов-с и отвечаю... но уймитесь, сударыня, уймитесь! Я слишком
вижу, что вы бойкая!.. Это... это... это как же-с? - бормотал Лужин, - это
следует при полиции-с... хотя, впрочем, и теперь свидетелей слишком
достаточно... Я готов-с... Но во всяком случае затруднительно мужчине... по
причине пола... Если бы с помощью Амалии Ивановны... хотя, впрочем, так
дело не делается... Это как же-с?
- Кого хотите! Пусть, кто хочет, тот и обыскивает! - кричала Катерина
Ивановна, - Соня, вывороти им карманы! Вот, вот! Смотри, изверг, вот
пустой, здесь платок лежал, карман пустой, видишь! Вот другой карман, вот,
вот! Видишь, видишь!
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба
кармана, один за другим наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг
выскочила бумажка и, описав в воздухе параболу, упала к ногам Лужина. Это
все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя
пальцами с пола, поднял всем на вид и развернул. Это был сторублевый
кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою
руку, показывая всем билет.
- Воровка! Вон с квартир! Полис, полис! - завопила Амалия Ивановна, -
их надо Сибирь прогналь! Вон!
Со всех сторон полетели восклицания. Раскольников молчал, не спуская
глаз с Сони, изредка, но быстро переводя их на Лужина. Соня стояла на том
же месте, как без памяти: она почти даже не была и удивлена. Вдруг краска
залила ей все лицо; она вскрикнула и закрылась руками.
- Нет, это не я! Я не брала! Я не знаю! - закричала она, разрывающим
сердце воплем, и бросилась к Катерине Ивановне. Та схватила ее и крепко
прижала к себе, как будто грудью желая защитить ее ото всех.
- Соня! Соня! Я не верю! Видишь, я не верю! - кричала (несмотря на всю
очевидность) Катерина Ивановна, сотрясая ее в руках своих, как ребенка,
целуя ее бессчетно, ловя ее руки и, так и впиваясь, целуя их. - Чтоб ты
взяла! Да что это за глупые люди! О господи! Глупые вы, глупые, - кричала
она, обращаясь ко всем, - да вы еще не знаете, не знаете, какое это сердце,
какая это девушка! Она возьмет, она! Да она свое последнее платье скинет,
продаст, босая пойдет, а вам отдаст, коль вам надо будет, вот она какая!
Она и желтый-то билет получила, потому что мои же дети с голоду пропадали,
себя за нас продала!.. Ах, покойник, покойник! Ах, покойник, покойник!
Видишь? Видишь? Вот тебе поминки! Господи! Да защитите же ее, что ж вы
стоите все! Родион Романович! Вы-то чего ж не заступитесь? Вы тоже, что ль
верите? Мизинца вы ее не стоите, все, все, все, все! Господи! Да защити ж,
наконец!
Плач бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел,
казалось, сильный эффект на публику. Тут было столько жалкого, столько
