дело?
- Насчет шарманки надо дозволение иметь, а вы сами собой-с и таким
манером народ сбиваете. Где изволите квартировать?
- Как дозволение! - завопила Катерина Ивановна. - Я сегодня мужа
схоронила, какое тут дозволение!
- Сударыня, сударыня, успокойтесь, - начал было чиновник, - пойдемте,
я вас доведу... Здесь в толпе неприлично... вы нездоровы...
- Милостивый государь, милостивый государь, вы ничего не знаете! -
кричала Катерина Ивановна, - мы на Невский пойдем, - Соня, Соня! Да где ж
она? Тоже плачет! Да что с вами со всеми!.. Коля, Леня, куда вы? -
вскрикнула она вдруг в испуге, - о глупые дети! Коля, Леня, да куда ж
они!..
Случилось так, что Коля и Леня, напуганные до последней степени
уличною толпой и выходками помешанной матери, увидев, наконец, солдата,
который хотел их взять и куда-то вести, вдруг, как бы сговорившись,
схватили друг друга за ручки и бросились бежать. С воплем и плачем кинулась
бедная Катерина Ивановна догонять их. Безобразно и жалко было смотреть на
нее, бегущую, плачущую, задыхающуюся. Соня и Полечка бросились вслед за
нею.
- Вороти, вороти их, Соня! О глупые, неблагодарные дети!.. Поля! лови
их... Для вас же я...
Она споткнулась на всем бегу и упала.
- Разбилась в кровь! О господи! - вскрикнула Соня, наклоняясь над ней.
Все сбежались, все затеснились кругом. Раскольников и Лебезятников
подбежали из первых; чиновник тоже поспешил, а за ним и городовой,
проворчав: "Эх-ма!" и махнув рукой, предчувствуя, что дело обернется
хлопотливо.
- Пошел! пошел! - разгонял он теснившихся кругом людей.
- Помирает! - закричал кто-то.
- С ума сошла! - проговорил другой.
- Господи, сохрани! - проговорила одна женщина, крестясь. -
Девчонку-то с парнишкой зловили ли? Вона-ка, ведут, старшенькая
перехватила... Вишь, сбалмошные!
Но когда разглядели хорошенько Катерину Ивановну, то увидали, что она
вовсе не разбилась о камень, как подумала Соня, а что кровь, обагрившая
мостовую, хлынула из ее груди горлом.
- Это я знаю, видал, - бормотал чиновник Раскольникову и
Лебезятникову, - это чахотка-с; хлынет этак кровь и задавит. С одною моею
родственницей, еще недавно свидетелем был, и этак стакана полтора...
вдруг-с... Что же, однако ж, делать, сейчас помрет?
- Сюда, сюда, ко мне! - умоляла Соня, - вот здесь я живу!.. Вот этот
дом, второй отсюда... Ко мне, поскорее, поскорее!.. - металась она ко всем.
- За доктором пошлите... О господи!
Стараниями чиновника дело это уладилось, даже городовой помогал
переносить Катерину Ивановну. Внесли ее к Соне почти замертво и положили на
постель. Кровотечение еще продолжалось, но она как бы начинала приходить в
себя. В комнату вошли разом, кроме Сони, Раскольников и Лебезятников,
чиновник и городовой, разогнавший предварительно толпу, из которой
некоторые провожали до самых дверей. Полечка ввела, держа за руки, Колю и
Леню, дрожавших и плакавших. Сошлись и от Капернаумовых: сам он, хромой и
кривой, странного вида человек с щетинистыми, торчком стоящими волосами и
бакенбардами; жена его, имевшая какой-то раз навсегда испуганный вид, и
несколько их детей, с одеревенелыми от постоянного удивления лицами и с
раскрытыми ртами. Между всею этою публикой появился вдруг и Свидригайлов.
Раскольников с удивлением посмотрел на него, не понимая, откуда он явился,
и не помня его в толпе.
Говорили про доктора и про священника. Чиновник хотя и шепнул
Раскольникову, что, кажется, доктор теперь уже лишнее, но распорядился
послать. Побежал сам Капернаумов.
Между тем Катерина Ивановна отдышалась, на время кровь отошла. Она
смотрела болезненным, но пристальным и проницающим взглядом на бледную и
трепещущую Соню, отиравшую ей платком капли пота со лба; наконец, попросила
приподнять себя. Ее посадили на постели, придерживая с обеих сторон.
- Дети где? - спросила она слабым голосом. - Ты привела их, Поля? О
глупые!.. Ну чего вы побежали... Ох!
Кровь еще покрывала ее иссохшие губы. Она повела кругом глазами,
осматриваясь:
- Так вот ты как живешь, Соня! Ни разу-то я у тебя не была...
привелось...
Она с страданием посмотрела на нее:
- Иссосали мы тебя, Соня... Поля, Леня, Коля, подите сюда... Ну, вот
они, Соня, все, бери их... с рук на руки... а с меня довольно!.. Кончен
бал! Г'а!.. Опустите меня, дайте хоть помереть спокойно...
Ее опустили опять на подушку.
- Что? Священника?.. Не надо... Где у вас лишний целковый?.. На мне
нет грехов!.. Бог и без того должен простить... Сам знает, как я
страдала!.. А не простит, так и не надо!..
Беспокойный бред охватывал ее более и более. Порой она вздрагивала,
обводила кругом глазами, узнавала всех на минуту; но тотчас же сознание
снова сменялось бредом. Она хрипло и трудно дышала, что-то как будто
клокотало в горле.
- Я говорю ему: "Ваше превосходительство!.." - выкрикивала она,
отдыхиваясь после каждого слова, - эта Амалия Людвиговна... ах! Леня, Коля!
ручки в боки, скорей, скорей, глиссе-глиссе, па-де-баск! Стучи ножками...
Будь грациозный ребенок.
Du hast Diamanten und Perlen...
Как дальше-то? Вот бы спеть...
Du hast die schonsten Augen,
Madchen, was willst du mehr?
Ну да, как не так! was willst du mehr, - выдумает же, болван!.. Ах да, вот
еще:
В полдневный жар, в долине Дагестана...
Ах, как я любила... Я до обожания любила этот романс, Полечка!.. знаешь,
твой отец... еще женихом певал... О, дни!.. Вот бы, вот бы нам спеть! Ну
как же, как же... вот я и забыла... да напомните же, как же? - Она была в
чрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец, страшным,
хриплым, надрывающимся голосом она начала, вскрикивая и задыхаясь на каждом
слове, с видом какого-то возраставшего испуга:
В полдневный жар!.. в долине!.. Дагестана!..
С свинцом в груди!..
Ваше превосходительство! - вдруг завопила она раздирающим воплем и
залившись слезами, - защитите сирот! Зная хлеб-соль покойного Семена
Захарыча!.. Можно даже сказать аристократического!.. Г'а! - вздрогнула она
вдруг, опамятовавшись и с каким-то ужасом всех осматривая, но тотчас узнала
Соню. - Соня, Соня! - проговорила она кротко и ласково, как бы удивившись,
что видит ее перед собой, - Соня, милая, и ты здесь?
Ее опять приподняли.
- Довольно!.. Пора!.. Прощай, горемыка!.. Уездили клячу!..
Надорвала-а-ась! - крикнула она отчаянно и ненавистно и грохнулась головой
о подушку.
Она вновь забылась, но это последнее забытье продолжалось недолго.
Бледно-желтое, иссохшее лицо ее закинулось навзничь назад, рот раскрылся,
ноги судорожно протянулись. Она глубоко-глубоко вздохнула и умерла.
Соня упала на ее труп, обхватила ее руками и так и замерла, прильнув
головой к иссохшей груди покойницы. Полечка припала к ногам матери и
целовала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но
предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими руками за
плечики и, уставившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом,
раскрыли рты и начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме,
другая в ермолке с страусовым пером.
И каким образом этот "похвальный лист" очутился вдруг на постели,
подле Катерины Ивановны? Он лежал тут же, у подушки; Раскольников видел
его.
Он отошел к окну. К нему подскочил Лебезятников.
- Умерла! - сказал Лебезятников.
- Родион Романович, имею вам два нужных словечка передать, - подошел
Свидригайлов. Лебезятников тотчас же уступил место и деликатно стушевался.
Свидригайлов увел удивленного Раскольникова еще подальше в угол.
- Всю эту возню, то есть похороны и прочее, я беру на себя. Знаете,
были бы деньги, а ведь я вам сказал, что у меня лишние. Этих двух птенцов и
эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на
каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу, чтоб уж
совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее из омута вытащу, потому
хорошая девушка, так ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее
десять тысяч я вот так и употребил.
- С какими же целями вы так разблаготворились? - спросил Раскольников.
- Э-эх! Человек недоверчивый! - засмеялся Свидригайлов. - Ведь я
сказал, что эти деньги у меня лишние. Ну, а просто, по человечеству, не
допускаете, что ль? Ведь не "вошь" же была она (он ткнул пальцем в тот
угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица. Ну,
согласитесь, ну "Лужину ли, в самом деле, жить и делать мерзости, или ей
умирать?" И не помоги я, так ведь "Полечка, например, туда же, по той же
дороге пойдет..."
Он проговорил это в видом какого-то подмигивающего, веселого
плутовства, не спуская глаз с Раскольникова. Раскольников побледнел и
похолодел, слыша свои собственные выражения, сказанные Соне. Он быстро
отшатнулся и дико посмотрел на Свидригайлова.
- По-почему... вы знаете? - прошептал он, едва переводя дыхание.
- Да ведь я здесь, через стенку, у мадам Ресслих стою. Здесь
Капернаумов, а там мадам Ресслих, старинная и преданнейшая приятельница.
Сосед-с.
- Вы?
- Я, - продолжал Свидригайлов, колыхаясь от смеха, - и могу вас честью
уверить, милейший Родион Романович, что удивительно вы меня заинтересовали.
Ведь я сказал, что мы сойдемся, предсказал вам это, - ну вот и сошлись. И
увидите, какой я складной человек. Увидите, что со мной еще можно жить...
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
I
Для Раскольникова наступило странное время: точно туман упал вдруг
перед ним и заключил его в безвыходное и тяжелое уединение. Припоминая это
время потом, уже долго спустя, он догадывался, что сознание его иногда как
бы тускнело и что так продолжалось, с некоторыми промежутками, вплоть до
окончательной катастрофы. Он был убежден положительно, что во многом тогда
ошибался, например в сроках и времени некоторых происшествий. По крайней
мере, припоминая впоследствии и силясь уяснить себе припоминаемое, он
многое узнал о себе самом, уже руководствуясь сведениями, полученными от
посторонних. Одно событие он смешивал, например, с другим; другое считал
последствием происшествия, существовавшего только в его воображении. Порой
овладевала им болезненно-мучительная тревога, перерождавшаяся даже в
панический страх. Но он помнил тоже, что бывали минуты, часы даже, может
быть, дни, полные апатии, овладевшей им, как бы в противоположность
прежнему страху, - апатии, похожей на болезненно-равнодушное состояние иных
умирающих. Вообще же в эти последние дни он и сам как бы старался убежать
от ясного и полного понимания своего положения; иные насущные факты,
требовавшие немедленного разъяснения, особенно тяготили его; но как рад бы
он был освободиться и убежать от иных забот, забвение которых грозило,
впрочем, полною и неминуемою гибелью в его положении.
Особенно тревожил его Свидригайлов: можно даже было сказать, что он
как будто остановился на Свидригайлове. Со времени слишком грозных для него
и слишком ясно высказанных слов Свидригайлова, в квартире у Сони, в минуту
смерти Катерины Ивановны, как бы нарушилось обыкновенное течение его
мыслей. Но, несмотря на то, что этот новый факт чрезвычайно его беспокоил,
Раскольников как-то не спешил разъяснением дела. Порой, вдруг находя себя
где-нибудь в отдаленной и уединенной части города, в каком-нибудь жалком
трактире одного, за столом, в размышлении, и едва помня, как он попал сюда,
он вспоминал вдруг о Свидригайлове: ему вдруг слишком ясно и тревожно
сознавалось, что надо бы, как можно скорее, сговориться с этим человеком и,
что возможно, порешить окончательно. Один раз, зайдя куда-то за заставу, он
даже вообразил себе, что здесь ждет Свидригайлова и что здесь назначено у
