была плакать от каждого скорого слова Кати, от каждого недоверчивого
взгляда ее. Но горе мое усиливалось не по дням, а по часам, потому что с
Катей всякое дело шло очень быстро. Через несколько дней я заметила, что
она совсем невзлюбила меня и даже начинала чувствовать ко мне отвраще-
ние. Все в этой девочке делалось скоро, резко, - иной бы сказал - грубо,
если б в этих быстрых как молния движениях характера прямого, наив-
но-откровенного не было истинной, благородной грации. Началось тем, что
она почувствовала ко мне сначала сомнение, а потом даже презрение, ка-
жется, сначала за то, что я решительно не умела играть ни в какую игру.
Княжна любила резвиться, бегать, была сильна, жива, ловка; я - совершен-
но напротив. Я была слаба еще от болезни, тиха, задумчива; игра не весе-
лила меня; одним словом, во мне решительно недоставало способностей пон-
равиться Кате. Кроме того, я не могла вынести, когда мною чем-нибудь не-
довольны: тотчас же становилась грустна, упадала духом, так что уж и сил
недоставало загладить свою ошибку и переделать в свою пользу невыгодное
обо мне впечатление, - одним словом, погибала вполне. Этого Катя никак
не могла понять. Сначала она даже пугалась меня, рассматривала меня с
удивлением, по своему обыкновению, после того как, бывало, целый час
бьется со мной, показывая, как играют в воланы, и не добьется толку. А
так как я тотчас же становилась грустна, так что слезы готовы были хлы-
нуть из глаз моих, то она, подумав надо мной раза три и не добившись
толку ни от меня, ни от размышлений своих, бросала меня наконец совер-
шенно и начинала играть одна, уж более не приглашая меня, даже не говоря
со мной в целые дни ни слова. Это меня так поражало, что я едва выносила
ее пренебрежение. Новое одиночество стало для меня чуть ли не тяжеле
прежнего, и я опять начала грустить, задумываться, и опять черные мысли
облегли мое сердце.
Мадам Леотар, надзиравшая за нами, заметила наконец эту перемену в
наших сношениях. И так как прежде всего я бросилась ей на глаза и мое
вынужденное одиночество поразило ее, то она и обратилась прямо к княжне,
журя ее за то, что она не умеет обходиться со мною. Княжна нахмурила
бровки, вскинула плечиками и объявила, что ей со мной нечего делать, что
я не умею играть, что я о чем-то все думаю и что лучше она подождет бра-
та Сашу, который приедет из Москвы, и тогда им обоим будет гораздо весе-
лее.
Но мадам Леотар не удовольствовалась таким ответом и заметила ей, что
она меня оставляет одну, тогда как я еще больна, что я не могу быть та-
кой же веселой и резвой, как Катя, что это, впрочем, и лучше, потому что
Катя слишком резва, что она то-то сделала, это-то сделала, что третьего
дня ее чуть было бульдог не заел, - одним словом, мадам Леотар побранила
ее не жалея; кончила же тем, что послала ее ко мне с приказанием поми-
риться немедленно.
Катя слушала мадам Леотар с большим вниманием, как будто действи-
тельно поняла что-то новое и справедливое в резонах ее. Бросив обруч,
который она гоняла по зале, она подошла ко мне и, серьезно посмотрев на
меня, спросила с удивлением:
- Вы разве хотите играть?
- Нет, - отвечала я, испугавшись за себя и за Катю, когда ее бранила
мадам Леотар.
- Чего ж вы хотите?
- Я посижу; мне тяжело бегать; а только вы не сердитесь на меня, Ка-
тя, потому что я вас очень люблю.
- Ну, так я и буду играть одна, - тихо и с расстановкой отвечала Ка-
тя, как бы с удивлением замечая, что, выходит, она не виновата. - Ну,
прощайте, я на вас не буду сердиться.
- Прощайте, - отвечала я, привстав и подавая ей руку.
- Может быть, вы хотите поцеловаться? - спросила она, немного поду-
мав, вероятно припомнив нашу недавнюю сцену и желая сделать мне как мож-
но более приятного, чтоб поскорее и согласно кончить со мною.
- Как вы хотите, - отвечала я с робкой надеждой.
Она подошла во мне и пресерьезно, не улыбнувшись, поцеловала меня.
Таким образом кончив все, что от нее требовали, даже сделав больше, чем
было нужно, чтоб доставить полное удовольствие бедной девочке, к которой
ее посылали, она побежала от меня довольная и веселая, и скоро по всем
комнатам снова раздавался ее смех и крик, до тех пор пока, утомленная,
едва переводя дух, бросилась она на диван отдыхать и собираться с свежи-
ми силами. Во весь вечер посматривала она на меня подозрительно: вероят-
но, я казалась ей очень чудной и странной. Видно было, что ей хотелось о
чем-то заговорить со мной, разъяснить себе какое-то недоуменье, возник-
шее насчет меня; но в этот раз, я не знаю почему, она удержалась. Обык-
новенно по утрам начинались уроки Кати. Мадам Леотар учила ее французс-
кому языку. Все ученье состояло в повторении грамматики и в чтении Ла-
фонтена. Ее не учили слишком многому, потому что едва добились от нее
согласия просидеть в день за книгой два часа времени. На этот уговор она
наконец согласилась по просьбе отца, по приказанью матери и исполняла
его очень совестливо, потому что сама дала слово. У ней были редкие спо-
собности; она понимала быстро и скоро. Но и тут в ней были маленькие
странности: если она не понимала чего, то тотчас же начинала думать об
этом сама и терпеть не могла идти за объяснениями, - она как-то стыди-
лась этого. Рассказывали, что она по целым дням иногда билась над ка-
ким-нибудь вопросом, который не могла решить, сердилась, что не могла
одолеть его сама, без чужой помощи, и только в последних случаях, уже
совсем выбившись из сил, приходила к мадам Леотар с просьбою помочь ей
разрешить вопрос, который ей не давался. То же было в каждом поступке.
Она уж много думала, хотя это вовсе не казалось так с первого взгляда.
Но вместе с тем она была не по летам наивна: иной раз ей случалось спро-
сить какую-нибудь совершенную глупость; другой раз в ее ответах являлись
самая дальновидная тонкость и хитрость.
Так как я тоже могла наконец чем-нибудь заниматься, то мадам Леотар,
проэкзаменовав меня в моих познаниях и найдя, что я читаю очень хорошо,
пишу очень худо, признала за немедленную и крайнюю необходимость учить
меня по-французски.
Я не возражала, и мы в одно утро засели, вместе с Катей, за учебный
стол. Случись же, что в этот раз Катя, как нарочно, была чрезвычайно ту-
па и до крайности рассеянна, так что мадам Леотар не узнавала ее. Я же,
почти в один сеанс, знала уже всю французскую азбуку, как можно желая
угодить мадам Леотар своим прилежанием. К концу урока мадам Леотар сов-
сем рассердилась на Катю.
- Смотрите на нее, - сказала она, указывая на меня, - больной ребе-
нок, учится в первый раз и вдесятеро больше вас сделала. Вам это не
стыдно?
- Она знает больше меня? - спросила в изумлении Катя. - Да она еще
азбуку учит!
- Вы во сколько времени азбуку выучили?
- В три урока.
- А она в один. Стало быть, она втрое скорее вас понимает и мигом вас
перегонит. Так ли?
Катя подумала немного и вдруг покраснела как полымя, уверясь, что за-
мечание мадам Леотар справедливо. Покраснеть, сгореть от стыда - было ее
первым движением почти при каждой неудаче, в досаде ли, от гордости ли,
когда ее уличали за шалости, - одним словом, почти во всех случаях. В
этот раз почти слезы выступили на глазах ее, но она смолчала и только
так посмотрела на меня, как будто желала сжечь меня взглядом. Я тотчас
догадалась, в чем дело. Бедняжка была горда и самолюбива до крайности.
Когда мы пошли от мадам Леотар, я было заговорила, чтоб рассеять поско-
рей ее досаду и показать, что я вовсе не виновата в словах француженки,
но Катя промолчала, как будто не слыхала меня.
Через час она вошла в ту комнату, где я сидела за книгой, все разду-
мывая о Кате, пораженная и испуганная тем, что она опять не хочет со
мной говорить. Она посмотрела на меня исподлобья, уселась, по обыкнове-
нию, на диване и полчаса не спускала с меня глаз. Наконец я не выдержала
и взглянула на нее вопросительно.
- Вы умеете танцевать? - спросила Катя.
- Нет, не умею.
- А я умею.
Молчание.
- А на фортепиано играете?
- Тоже нет.
- А я играю. Этому очень трудно выучиться.
Я смолчала.
- Мадам Леотар говорит, что вы умнее меня.
- Мадам Леотар на вас рассердилась, - отвечала я.
- А разве папа будет тоже сердиться?
- Не знаю, - отвечала я.
Опять молчание; княжна в нетерпении била по полу своей маленькой нож-
кой.
- Так вы надо мной будете смеяться, оттого что лучше меня понимаете?
- спросила она наконец, не выдержав более своей досады.
- Ох, нет, нет! - закричала я и вскочила с места, чтоб броситься к
ней и обнять ее.
- И вам не стыдно так думать и спрашивать об этом,княжна? - раздался
вдруг голос мадам Леотар, которая уже пять минут наблюдала за нами и
слышала наш разговор. - Стыдитесь! вы стали завидовать бедному ребенку и
хвалиться перед ней, что умеете танцевать и играть на фортепьяно. Стыд-
но; я все расскажу князю.
Щеки княжны загорелись как зарево.
- Это дурное чувство. Вы ее обидели своими вопросами. Родители ее бы-
ли бедные люди и не могли ей нанять учителей; она сама училась, потому
что у ней хорошее, доброе сердце. Вы бы должны были любить ее, а вы хо-
тите с ней ссориться. Стыдитесь, стыдитесь! Ведь она - сиротка. У ней
нет никого. Еще бы вы похвалились перед ней, что вы княжна, а она нет. Я
вас оставляю одну. Подумайте о том, что я вам говорила, исправьтесь.
Княжна думала ровно два дня! Два дня не было слышно ее смеха и крика.
Проснувшись ночью, я подслушала, что она даже во сне продолжает рассуж-
дать с мадам Леотар. Она даже похудела немного в эти два дня, и румянец
не так живо играл на ее светленьком личике. Наконец, на третий день, мы
обе сошлись внизу, в больших комнатах. Княжна шла от матери, но, увидев
меня, остановилась и села недалеко, напротив. Я со страхом ожидала, что
будет, дрожала всеми членами.
- Неточка, за что меня бранили за вас? - спросила она наконец.
- Это не за меня, Катенька, - отвечала я, спеша оправдаться.
- А мадам Леотар говорит, что я вас обидела.
- Нет, Катенька, нет, вы меня не обидели.
Княжна вскинула плечиками в знак недоуменья.
- Отчего ж вы все плачете? - спросила она после некоторого молчания.
- Я не буду плакать, если вы хотите, - отвечала я сквозь слезы.
Она опять пожала плечами.
- Вы и прежде все плакали?
Я не отвечала.
- Зачем вы у нас живете? - спросила вдруг княжна помолчав.
Я посмотрела на нее в изумлении, и как будто что-то кольнуло мне в
сердце.
- Оттого, что я сиротка, - ответила я наконец, собравшись с духом.
- У вас были папа и мама?
- Были.
- Что они, вас не любили?
- Нет... любили, - отвечала я через силу.
- Они были бедные?
- Да.
- Очень бедные?
- Да.
- Они вас ничему не учили?
- Читать учили.
- У вас были игрушки?
- Нет.
- Пирожное было?
- Нет.
- У вас было сколько комнат?
- Одна.
- Одна комната?
- Одна.
- А слуги были?
- Нет, не было слуг.
- А кто ж вам служил?
- Я сама покупать ходила.
Вопросы княжны все больше и больше растравляли мне сердце. И воспоми-
нания, и мое одиночество, и удивление княжны - все это поражало, обижало
мое сердце, которое обливалось кровью. Я вся дрожала от волнения и зады-
халась от слез.
- Вы, стало быть, рады, что у нас живете?
Я молчала.
- У вас было платье хорошее?
- Нет.
- Дурное?
- Да.
- Я видела ваше платье, мне его показывали.
- Зачем же вы меня спрашиваете? - сказала я, вся задрожав от како-
