что значили эти деньги для бедной матушки; знала, что она могла заболеть
от огорчения, потеряв их, и во мне мучительно кричало раскаяние. Но он
ничего не видал; он меня считал трехлетним ребенком, тогда как я все по-
нимала. Восторг его не знал пределов; он целовал меня, уговаривал, чтоб
я не плакала,сулил мне,что сегодня же мы уйдем куда-то от матушки, - ве-
роятно, льстя моей всегдашней фантазии, - и, наконец, вынув из кармана
афишу, начал уверять меня, что этот человек, к которому он идет сегодня,
ему враг, смертельный враг его, но что врагам его не удастся. Он реши-
тельно сам походил на ребенка, заговорив со мною о врагах своих. Заметив
же, что я не улыбаюсь, как бывало, когда он говорил со мной, и слушаю
его молча, взял шляпу и вышел из комнаты, потому что куда-то спешил; но,
уходя, еще раз поцеловал меня и кивнул мне головою с усмешкою, словно не
уверенный во мне и как будто стараясь, чтоб я не раздумала.
Я уже сказала, что он был как помешанный; но еще и накануне было это
видно. Деньги ему нужны были для билета в концерт, который для него дол-
жен был решить все. Он как будто заранее предчувствовал, что этот кон-
церт должен был разрешить всю судьбу его, но он так потерялся, что нака-
нуне хотел отнять у меня медные деньги, как будто мог за них достать се-
бе билет. Странности его еще сильнее обнаруживались за обедом. Он реши-
тельно не мог усидеть на месте и не притрогивался ни к какому кушанью
поминутно вставал с места и опять садился, словно одумавшись; то хватал-
ся за шляпу, как будто сбираясь куда-то идти, то вдруг делался как-то
странно рассеянным, все что-то шептал про себя, потом вдруг взглядывал
на меня, мигал мне глазами, делал мне какие-то знаки, как будто в нетер-
пении поскорей добиться денег и как будто сердясь, что я до сих пор не
взяла их у матушки. Даже матушка заметила все эти странности и глядела
на него с изумлением. Я же была точно приговоренная к смерти. Кончился
обед; я забилась в угол и, дрожа как в лихорадке, считала каждую минуту
до того времени, когда матушка обыкновенно посылала меня за покупками. В
жизнь свою я не проводила более мучительных часов; они навеки останутся
в моем воспоминании. Чего я не перечувствовала в эти мгновения! Есть ми-
нуты, в которые переживаешь сознанием гораздо более, чем в целые годы. Я
чувствовала, что делаю дурной поступок: он же сам помог моим добрым инс-
тинктам, когда в первый раз малодушно натолкнул меня на зло и, испугав-
шись его, объяснил мне, что я поступила очень дурно. Неужели же он не
мог понять, как трудно обмануть натуру, жадную к сознанию впечатлений и
уже прочувствовавшую, осмыслившую много злого и доброго? Я ведь понима-
ла, что, видно, была ужасная крайность, которая заставила его решиться
другой раз натолкнуть меня на порок и пожертвовать, таким образом, моим
бедным, беззащитным детством, рискнуть еще раз поколебать мою неустояв-
шую совесть. И теперь, забившись в угол, я раздумывала про себя: зачем
же он обещал награду за то, что уже я решилась сделать своей собственной
волей? Новые ощущения, новые стремления, доселе неведомые, новые вопросы
толпою восставали во мне, и я мучилась этими вопросами. Потом я вдруг
начинала думать о матушке; я представляла себе горесть ее при потере
последнего трудового. Наконец матушка положила работу, которую делала
через силу, и подозвала меня. Я задрожала и пошла к ней. Она вынула из
комода деньги и, давая мне, сказала: "Ступай, Неточка; только, ради бо-
га, чтоб тебя не обсчитали, как намедни, да не потеряй как-нибудь". Я с
умоляющим видом взглянула на отца, но он кивал головою, ободрительно
улыбался мне и потирал руки от нетерпения. Часы пробили шесть, а концерт
назначен был в семь часов. Он тоже многое вынес в этом ожидании.
Я остановилась на лестнице, поджидая его. Он был так взволнован и не-
терпелив, что без всякой предосторожности тотчас же выбежал вслед за
мной. Я отдала ему деньги; на лестнице было темно, и я не могла видеть
лица его; но я чувствовала, что он весь дрожал, принимая деньги. Я стоя-
ла, как будто остолбенев и не двигаясь с места; наконец, очнулась, когда
он стал посылать меня наверх вынести ему его шляпу. Он не хотел и вхо-
дить.
- Папа! разве... ты не пойдешь вместе со мною? - спросила я прерываю-
щимся голосом, думая о последней надежде моей - его заступничестве.
- Нет... ты уже поди одна... а? Подожди, подожди! - закричал он,
спохватившись, - подожди, вот я тебе гостинцу сейчас принесу; а ты
только сходи сперва да принеси сюда мою шляпу.
Как будто ледяная рука сжала вдруг мое сердце. Я вскрикнула, оттолк-
нула его и бросилась наверх. Когда я вошла в комнату, на мне лица не бы-
ло, и если б теперь я захотела сказать, что у меня отняли деньги, то ма-
тушка поверила бы мне. Но я ничего не могла говорить в эту минуту. В
припадке судорожного отчаяния бросилась я поперек матушкиной постели и
закрыла лицо руками. Через минуту дверь робко скрипнула и вошел батюшка.
Он пришел за своей шляпой.
- Где деньги? - закричала вдруг матушка, разом догадавшись, что прои-
зошло что-нибудь необыкновенное. - Где деньги? говори! говори! - Тут она
схватила меня с постели и поставила среди комнаты.
Я молчала, опустя глаза в землю; я едва понимала, что со мною делает-
ся и что со мной делают.
- Где деньги? - закричала она опять, бросая меня и вдруг повернувшись
к батюшке, который хватался за шляпу. - Где деньги? - повторила она. -
А! она тебе отдала их? Безбожник! губитель мой! злодей мой! Так ты ее
тоже губишь! Ребенка! ее, ее?! Нет же! ты так не уйдешь!
И в один миг она бросилась к дверям, заперла их изнутри и взяла ключ
к себе.
- Говори! признавайся! - начала она мне голосом, едва слышным от вол-
нения, - признавайся во всем! Говори же, говори! или... я не знаю, что я
с тобой сделаю!
Она схватила мои руки и ломала их, допрашивая меня. Она была в исс-
туплении. В это мгновение я поклялась молчать и не сказать ни слова про
батюшку, но робко подняла на него в последний раз глаза... Один его
взгляд, одно его слово, что-нибудь такое, чего я ожидала и о чем молила
про себя, - и я была бы счастлива, несмотря ни на какие мучения, ни на
какую пытку... Но, боже мой! бесчувственным, угрожающим жестом он прика-
зывал мне молчать, будто я могла бояться чьей-нибудь другой угрозы в эту
минуту. Мне сдавило горло, захватило дух, подкосило ноги, и я упала без
чувств на пол... Со мной повторился вчерашний нервный припадок.
Я очнулась, когда вдруг раздался стук в дверь нашей квартиры. Матушка
отперла, и я увидела человека в ливрее, который, войдя в комнату и с
удивлением озираясь кругом на всех нас, спросил музыканта Ефимова. Отчим
назвался. Тогда лакей подал записку и уведомил, что он от Б., который в
эту минуту находился у князя. В пакете лежал пригласительный билет к
С-цу.
Появление лакея в богатой ливрее, назвавшего имя князя, своего госпо-
дина, который посылал нарочного к бедному музыканту Ефимову, - все это
произвело на миг сильное впечатление на матушку. Я сказала в самом нача-
ле рассказа о ее характере, что бедная женщина все еще любила отца. И
теперь, несмотря на целые восемь лет беспрерывной тоски и страданий, ее
сердце все. еще не изменилось: она все еще могла любить его! Бог знает,
может быть, она вдруг увидела теперь перемену в судьбе его. На нее даже
и тень какой-нибудь надежды имела влияние. Почему знать, - может быть,
она тоже была несколько заражена непоколебимою самоуверенностью своего
сумасбродного мужа! Да и невозможно, чтоб эта самоуверенность на нее,
слабую женщину, не имела хоть какого-нибудь влияния, и на внимании князя
она вмиг могла построить для него тысячу планов. В один миг она готова
была опять обратиться к нему, она могла простить ему за всю жизнь свою,
даже взвесив его последнее преступление - пожертвование ее единственным
дитятей, и в порыве заново вспыхнувшего энтузиазма, в порыве новой на-
дежды низвесть это преступление до простого проступка, до малодушия, вы-
нужденного нищенством, грязною жизнию, отчаянным положением. В ней все
было увлечение, и в этот миг у ней уже были снова готовы прощение и
сострадание без конца для своего погибшего мужа.
Отец засуетился; его тоже поразила внимательность князя и Б. Он прямо
обратился к матушке, что-то шепнул ей, и она вышла из комнаты. Она воро-
тилась чрез две минуты, принеся размененные деньги, и батюшка тотчас же
дал рубль серебром посланному, который ушел с вежливым поклоном. Между
тем матушка, выходившая на минуту, принесла утюг, достала лучшую мужнину
манишку и начала ее гладить. Она сама повязала ему на шею белый батисто-
вый галстук, сохранявшийся на всякий случай с незапамятных пор в его
гардеробе вместе с черным, хотя уже и очень поношенным фраком, который
был сшит еще при поступлении его в должность при театре. Кончив туалет,
отец взял шляпу, но, выходя, попросил стакан воды; он был бледен и в из-
неможении присел на стул. Воду подала уже я; может быть, неприязненное
чувство снова прокралось в сердце матушки и охладило ее первое увлече-
ние.
Батюшка вышел; мы остались одни. Я забилась в угол и долго молча
смотрела на матушку. Я никогда не видала ее в таком волнении: губы ее
дрожали, бледные щеки вдруг разгорелись, и она по временам вздрагивала
всеми членами. Наконец тоска ее начала изливаться в жалобах, в глухих
рыданиях и сетованиях.
- Это я, это все я виновата, несчастная! - говорила она сама с собою.
- Что ж с нею будет? что ж с нею будет, когда я умру? - продолжала она,
остановясь посреди комнаты, словно пораженная молниею от одной этой мыс-
ли. - Неточка! дитя мое! бедная ты моя! несчастная! - сказала она, взяв
меня за руки и судорожно обнимая меня. - На кого ты останешься, когда и
при жизни-то я не могу воспитать тебя, ходить и глядеть за тобою? Ох, ты
не понимаешь меня! Понимаешь ли? запомнишь ли, что я теперь говорила,
Неточка? будешь ли помнить вперед?
- Буду, буду, маменька! - говорила я, складывая руки и умоляя ее.
Она долго, крепко держала меня в объятиях, как будто трепеща одной
мысли, что разлучится со мною. Сердце мое разрывалось.
- Мамочка! мама! - сказала я, всхлипывая, - за что ты... за что ты не
любишь папу? - И рыдания не дали мне досказать.
Стенание вырвалось из груди ее. Потом, в новой, ужасной тоске, она
стала ходить взад и вперед по комнате.
- Бедная, бедная моя! А я и не заметила, как она выросла; она знает,
все знает! Боже мой! какое впечатление,какой пример! - И она опять лома-
ла руки в отчаянии.
Потом она подходила ко мне и с безумною любовью целовала меня, цело-
вала мои руки, обливала их слезами, умоляла о прощении... Я никогда не
видывала таких страданий... Наконец она как будто измучилась и впала в
забытье. Так прошел целый час. Потом она встала, утомленная и усталая, и
сказала мне, чтоб я легла спать. Я ушла в свой угол, завернулась в одея-
ло, но заснуть не могла. Меня мучила она, мучил и батюшка. Я с нетерпе-
нием ждала его возвращения. Какой-то ужас овладевал мною при мысли о
нем. Через полчаса матушка взяла свечку и подошла ко мне посмотреть,
заснула ли я. Чтоб успокоить ее, я зажмурила глаза и притворилась, что
сплю. Оглядев меня, она тихонько подошла к шкафу, отворила его и налила
себе стакан вина. Она выпила его и легла спать, оставив зажженную свечку
на столе и дверь отпертою, как всегда делалось на случай позднего прихо-
да батюшки.
Я лежала как будто в забытьи, но сон не смыкал глаз моих. Едва я за-
водила их, как тотчас же просыпалась и вздрагивала от каких-то ужасных
видений. Тоска моя возрастала все более и более. Мне хотелось кричать,
но крик замирал в груди моей. Наконец, уже поздно ночью, я услышала, как
отворилась наша дверь. Не помню, сколько прошло времени, но когда я
