вдруг совсем открыла глаза, я увидела батюшку. Мне показалось, что он
был страшно бледен. Он сидел на стуле возле самой двери и как будто о
чем-то задумался. В комнате была мертвая тишина. Оплывшая сальная свечка
грустно освещала наше жилище. Я долго смотрела, но батюшка все еще не
двигался с места; он сидел неподвижно, все в том же положении, опустив
голову и судорожно опершись руками о колени. Я несколько раз пыталась
окликнуть его, но не могла. Оцепенение мое продолжалось. Наконец он
вдруг очнулся, поднял голову и встал со стула. Он стоял несколько минут
посреди комнаты, как будто решаясь на что-нибудь; потом вдруг подошел к
постели матушки, прислушался и, уверившись, что она спит, отправился к
сундуку, в котором лежала его скрипка. Он отпер сундук, вынул черный
футляр и поставил на стол; потом снова огляделся кругом; взгляд его был
мутный и беглый, - такой, какого я у него никогда еще не замечала.
Он было взялся за скрипку, но, тотчас же оставив ее, воротился и за-
пер двери. Потом, заметив отворенный шкаф, тихонько подошел к нему, уви-
дел стакан и вино, налил и выпил. Тут он в третий раз взялся за скрипку,
но в третий раз оставил ее и подошел к постели матушки. Цепенея от стра-
ха, я ждала, что будет.
Он что-то очень долго прислушивался, потом вдруг откинул одеяло с ли-
ца и начал ощупывать его рукою. Я вздрогнула. Он нагнулся еще раз и поч-
ти приложил к ней голову; но когда он приподнялся в последний раз, то
как будто улыбка мелькнула на его страшно побледневшем лице. Он тихо и
бережно накрыл одеялом спящую, закрыл ей голову, ноги... и я начала дро-
жать от неведомого страха: мне стало страшно за матушку, мне стало
страшно за ее глубокий сон, и с беспокойством вглядывалась я в эту не-
подвижную линию, которая угловато обрисовала на одеяле члены ее тела...
Как молния, пробежала страшная мысль в уме моем.
Кончив все приготовления, он снова подошел к шкафу и выпил остатки
вина. Он весь дрожал, подходя к столу. Его узнать нельзя было - так он
был бледен. Тут он опять взял скрипку. Я видела эту скрипку и знала, что
она такое, но теперь ожидала чего-то ужасного, страшного, чудесного... и
вздрогнула от первых ее звуков. Батюшка начал играть. Но звуки шли
как-то прерывисто; он поминутно останавливался, как будто припоминал
что-то; наконец с растерзанным, мучительным видом положил свой смычок и
как-то странно поглядел на постель. Там его что-то все беспокоило. Он
опять пошел к постели... Я не пропускала ни одного движения его и, зами-
рая от ужасного чувства, следила за ним. Вдруг он поспешно начал чего-то
искать под руками - и опять та же страшная мысль, как молния, обожгла
меня. Мне пришло в голову: отчего же так крепко спит матушка? отчего же
она не проснулась, когда он рукою ощупывал ее лицо? Наконец я увидела,
что он стаскивал все, что мог найти из нашего платья, взял салоп матуш-
кин, свой старый сюртук, халат, даже мое платье, которое я скинула, так
что закрыл матушку совершенно и спрятал под набросанной грудой; она ле-
жала все неподвижно, не шевелясь ни одним членом.
Она спала глубоким сном!
Он как будто вздохнул свободнее, когда кончил свою работу. В этот раз
уже ничто не мешало ему, но все еще что-то его беспокоило. Он переставил
свечу и стал лицом к дверям, чтоб даже и не поглядеть на постель. Нако-
нец он взял скрипку и с каким-то отчаянным жестом ударил смычком... Му-
зыка началась. Но это была не музыка... Я помню все отчетливо, до пос-
леднего мгновения; помню все, что поразило тогда мое внимание. Нет, это
была не такая музыка, которую мне потом удавалось слышать! Это были не
звуки скрипки, а как будто чей-то ужасный голос загремел в первый раз в
нашем темном жилище. Или неправильны, болезненны были мои впечатления,
или чувства мои были потрясены всем, чему я была свидетельницей, подго-
товлены были на впечатления страшные, неисходимо мучительные, - но я
твердо уверена, что слышала стоны, крик человеческий, плач; целое отчая-
ние выливалось в этих звуках, и наконец, когда загремел ужасный фи-
нальный аккорд, в котором было все, что есть ужасного в плаче, мучи-
тельного в муках и тоскливого в безнадежной тоске, - все это как будто
соединилось разом... я не могла выдержать, - я задрожала, слезы брызнули
из глаз моих, и, с страшным, отчаянным криком бросившись к батюшке, я
обхватила его руками. Он вскрикнул и опустил свою скрипку.
С минуту стоял он как потерянный. Наконец глаза его запрыгали и забе-
гали по сторонам; он как будто искал чего-то, вдруг схватил скрипку,
взмахнул ею надо мною... еще минута, и он, может быть, убил бы меня на
месте.
- Папочка! - закричала я ему, - папочка!
Он задрожал как лист, когда услышал мой голос, и отступил на два ша-
га.
- Ах! так еще ты осталась! Так еще не все кончилось! Так еще ты оста-
лась со мной! - закричал он, подняв меня за плеча на воздух.
- Папочка! - закричала я снова, - не пугай меня,ради бога! мне страш-
но! ай!
Мой плач поразил его. Он тихо опустил меня на пол и с минуту безмолв-
но смотрел на меня, как будто узнавая и припоминая что-то. Наконец,
вдруг, как будто что-нибудь перевернуло его, как будто его поразила ка-
кая-то ужасная мысль, - из помутившихся глаз его брызнули слезы; он наг-
нулся ко мне и начал пристально смотреть мне в лицо.
- Папочка! - говорила я ему, терзаясь от страха, - не смотри так, па-
почка! Уйдем отсюда! уйдем скорее! уйдем, убежим!
- Да, убежим, убежим! пора! пойдем, Неточка! скорее, скорее! - И он
засуетился, как будто только теперь догадался, что ему делать. Торопливо
озирался он кругом и, увидя на полу матушкин платок, поднял его и поло-
жил в карман, потом увидел чепчик - и его тоже поднял и спрятал на себе,
как будто снаряжаясь в дальнюю дорогу и захватывая все, что было ему
нужно.
Я мигом надела свое платье и, тоже торопясь, начала захватывать все,
что мне казалось нужным для дороги.
- Все ли, все ли? - спрашивал отец, - все ли готово? скорей! скорей!
Я наскоро навязала узел, накинула на голову платок, и уже мы оба ста-
ли было выходить, когда мне вдруг пришло в голову, что надо взять и кар-
тинку, которая висела на стене. Батюшка тотчас же согласился с этим. Те-
перь он был тих, говорил шепотом и только торопил меня поскорее идти.
Картина висела очень высоко; мы вдвоем принесли стул, потом приладили на
него скамейку и, взгромоздившись на нее, наконец, после долгих трудов,
сняли. Тогда все было готово к нашему путешествию. Он взял меня за руку,
и мы было уже пошли, но вдруг батюшка остановил меня. Он долго тер себе
лоб, как будто вспоминая что-то, что еще не было сделано. Наконец он как
будто нашел, что ему было надо, отыскал ключи, которые лежали у матушки
под подушкой, и торопливо начал искать чего-то в комоде. Наконец он во-
ротился ко мне и принес несколько денег, отысканных в ящике.
- Вот, на, возьми это, береги, - прошептал он мне, - не теряй же,
помни, помни!
Он мне положил сначала деньги в руку, потом взял их опять и сунул мне
за пазуху. Помню, что я вздрогнула, когда к моему телу прикоснулось это
серебро, и я как будто только теперь поняла, что такое деньги. Теперь мы
опять были готовы, но он вдруг опять остановил меня.
- Неточка! - сказал он мне, как будто размышляя с усилием, - деточка
моя, я позабыл... что такое?.. Что это надо?.. Я не помню... Да, да, на-
шел, вспомнил!.. Поди сюда, Неточка!
Он подвел меня к углу, где был образ, и сказал, чтоб я стала на коле-
ни.
- Молись, дитя мое, помолись! тебе лучше будет!.. Да, право, будет
лучше, - шептал он мне, указывая на образ и как-то странно смотря на ме-
ня. - Помолись, помолись! - говорил он каким-то просящим, умоляющим го-
лосом.
Я бросилась на колени, сложила руки и, полная ужаса, отчаяния, кото-
рое уже совсем овладело мною, упала на пол и пролежала несколько минут
как бездыханная. Я напрягала все свои мысли, все свои чувства в молитве,
но страх преодолевал меня. Я приподнялась, измученная тоскою. Я уже не
хотела идти с ним, боялась его; мне хотелось остаться. Наконец то, что
томило и мучило меня, вырвалось из груди моей.
- Папа, - сказала я, обливаясь слезами, - а мама?.. Что с мамой? где
она? где моя мама?..
Я не могла продолжать и залилась слезами.
Он тоже со слезами смотрел на меня. Наконец он взял меня за руку,
подвел к постели, разметал набросанную груду платья и открыл одеяло. Бо-
же мой! Она лежала мертвая, уже похолодевшая и посиневшая. Я как бес-
чувственная бросилась на нее и обняла ее труп. Отец поставил меня на ко-
лени.
- Поклонись ей, дитя! - сказал он, - простись с нею...
Я поклонилась. Отец поклонился вместе со мною... Он был ужасно бле-
ден; губы его двигались и что-то шептали.
- Это не я, Неточка, не я, - говорил он мне, указывая дрожащею рукою
на труп. - Слышишь, не я; я не виноват в этом. Помни, Неточка!
- Папа, пойдем, - прошептала я в страхе. - Пора!
- Да, теперь пора, давно пора! - сказал он, схватив меня крепко за
руку и торопясь выйти из комнаты. - Ну,теперь в путь! слава богу, слава
богу, теперь все кончено!
Мы сошли с лестницы; полусонный дворник отворил нам ворота, подозри-
тельно поглядывая на нас, и батюшка, словно боясь его вопроса, выбежал
из ворот первый, так что я едва догнала его. Мы прошли нашу улицу и выш-
ли на набережную канала. За ночь на камнях мостовой выпал снег, и шел
теперь мелкими хлопьями. Было холодно; я дрогла до костей и бежала за
батюшкой, судорожно уцепившись за полы его фрака. Скрипка была у него
под мышкой, и он поминутно останавливался, чтоб придержать под мышкой
футляр.
Мы шли с четверть часа; наконец, он повернул по скату тротуара на са-
мую канаву и сел на последней тумбе. В двух шагах от нас была прорубь.
Кругом не было ни души. Боже! как теперь помню я то страшное ощущение,
которое вдруг овладело мною! Наконец совершилось все, о чем я мечтала
уже целый год. Мы ушли из нашего бедного жилища... Но того ли я ожидала,
о том ли я мечтала, то ли создалось в моей детской фантазии, когда я за-
гадывала о счастии того, которого я так не детски любила? Всего более
мучила меня в это мгновение матушка. "Зачем мы ее оставили, - думала я,
- одну? покинули ее тело как ненужную вещь?" И помню, что это более все-
го меня терзало и мучило.
- Папочка! - начала я, не в силах будучи выдержать мучительной заботы
своей, - папочка!
- Что такое? - сказал он сурово.
- Зачем мы, папочка, оставили там маму? Зачем мы бросили ее? - спро-
сила я заплакав. - Папочка! воротимся домой! Позовем к ней кого-нибудь.
- Да, да! - закричал он вдруг, встрепенувшись и приподымаясь с тумбы,
как будто что-то новое пришло ему в голову, разрешавшее все сомнения
его. - Да, Неточка, так нельзя; нужно пойти к маме; ей там холодно! Поди
к ней, Неточка, поди; там не темно, там есть свечка; не бойся, позови к
ней кого-нибудь и потом приходи ко мне; поди одна, а я тебя здесь подож-
ду... Я ведь никуда не уйду.
Я тотчас же пошла, но едва только взошла на тротуар, как вдруг будто
с другой стороны и бежит от меня, оставив меня одну, покидая меня в эту
минуту! Я закричала сколько во мне было силы и в страшном испуге бросилась
догонять его. Я задыхалась: он бежал все скорее и скорее... я его уже
теряла из виду. На дороге мне попалась его шляпа, которую он потерял в
бегстве; я подняла ее и пустилась снова бежать. Дух во мне замирал, и ноги
подкашивались. Я чувствовала, как что-то безобразное совершалось со мною:
мне все казалось,что это сон, и порой во мне рождалось такое же ощущение,
как и во сне, когда мне снилось, что я бегу от кого-нибудь, но что ноги мои
подкашиваются, погоня настигает меня и я падаю без чувств. Мучительное
