- Это ненатурально, - сказала она. - Прежде они были так чужды друг
другу, и, признаюсь, я этому радовалась. Как бы ни была мала эта сирот-
ка, но я ни за что не ручаюсь. Вы меня понимаете? Она уже с молоком всо-
сала свое воспитание, свои привычки и, может быть, правила. И не пони-
маю, что находит в ней князь? Я тысячу раз предлагала отдать ее в панси-
он.
Мадам Леотар вздумала было за меня заступиться, но княгиня уже решила
нашу разлуку. Тотчас прислали за Катей и уж внизу объявили ей, что она
со мной не увидится до следующего воскресенья, то есть ровно неделю.
Я узнала про все поздно вечером и была поражена ужасом; я думала о
Кате, и мне казалось, что она не перенесет нашей разлуки. Я приходила в
исступление от тоски, от горя и в ночь заболела; наутро пришел ко мне
князь и шепнул, чтоб я надеялась. Князь употребил все свои усилия, но
все было тщетно: княгиня не изменяла намерения. Мало-помалу я стала при-
ходить в отчаяние, у меня дух захватывало от горя.
На третий день, утром, Настя принесла мне записку от Кати. Катя писа-
ла карандашом, страшными каракулями, следующее:
"Я тебя очень люблю. Сижу с maman и все думаю, как к тебе убежать. Но
я убегу - я сказала, и потому не плачь. Напиши мне, как ты меня любишь.
А я тебя обнимала всю ночь во сне, ужасно страдала, Неточка. Посылаю те-
бе конфет. Прощай".
Я отвечала в этом же роде. Весь день проплакала я над запиской Кати.
Мадам Леотар замучила меня своими ласками. Вечером я узнала, она пошла к
князю и сказала, что я непременно буду больна в третий раз, если не уви-
жусь с Катей, и что она раскаивается, что сказала княгине. Я расспраши-
вала Настю: что с Катей? Она отвечала мне, что Катя не плачет, но ужасно
бледна.
Наутро Настя шепнула мне:
- Ступайте в кабинет к его сиятельству. Спуститесь по лестнице, кото-
рая справа.
Все во мне оживилось предчувствием. Задыхаясь от ожидания, я сбежала
вниз и отворила дверь в кабинет. Ее не было. Вдруг Катя обхватила меня
сзади и горячо поцеловала. Смех, слезы... Мигом Катя вырвалась из моих
объятий, вскарабкалась на отца, вскочила на его плечи, как белка, но, не
удержавшись, прыгнула с них на диван. За нею упал и князь. Княжна плака-
ла от восторга.
- Пап`а, какой ты хороший человек, пап`а!
- Шалуньи вы! что с вами сделалось? что за дружба? что за любовь?
- Молчи, пап`а, ты наших дел не знаешь.
И мы снова бросились в объятия друг к другу.
Я начала рассматривать ее ближе. Она похудела в три дня. Румянец сли-
нял с ее личика, и бледность прокрадывалась на его место. Я заплакала с
горя.
Наконец постучалась Настя. Знак, что схватились Кати и спрашивают.
Катя побледнела как смерть.
- Полно, дети. Мы каждый день будем сходиться. Прощайте, и да благос-
ловит вас господь! - сказал князь.
Он был растроган, на нас глядя; но рассчитал очень худо. Вечером из
Москвы пришло известие, что маленький Саша внезапно заболел и при пос-
леднем издыхании. Княгиня положила отправиться завтра же. Это случилось
так скоро, что я ничего и не знала до самого прощания с княжной. На про-
щанье настоял сам князь, и княгиня едва согласилась. Княжна была как
убитая. Я сбежала вниз не помня себя и бросилась к ней на шею. Дорожная
карета уж ждала у подъезда. Катя вскрикнула, глядя на меня, и упала без
чувств. Я бросилась целовать ее. Княгиня стала приводить ее в память.
Наконец она очнулась и обняла меня снова.
- Прощай, Неточка! - сказала она мне, вдруг засмеявшись, с неизъясни-
мым движением в лице. - Ты не смотри на меня; это так; я не больна, а
приеду через месяц опять. Тогда мы не разойдемся.
- Довольно, - сказала княгиня спокойно, - едем!
Но княжна воротилась еще раз. Она судорожно сжала меня в объятиях.
- Жизнь моя! - успела она прошептать, обнимая меня. - До свиданья!
Мы поцеловались в последний раз, и княжна исчезла - надолго, очень
надолго. Прошло восемь лет до нашего свиданья!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я нарочно рассказала так подробно этот эпизод моего детства, первого
появления Кати в моей жизни. Но наши истории нераздельны. Ее роман - мой
роман. Как будто суждено мне было встретить ее; как будто суждено ей бы-
ло найти меня. Да и я не могла отказать себе в удовольствии перенестись
еще раз воспоминанием в мое детство... Теперь рассказ мой пойдет быст-
рее. Жизнь моя вдруг впала в какое-то затишье, и я как будто очнулась
вновь, когда мне уж минуло шестнадцать лет...
Но - несколько слов о том, что сталось со мною по отъезде княжеского
семейства в Москву.
Мы остались с мадам Леотар.
Через две недели приехал нарочный и объявил, что поездка в Петербург
отлагается на неопределенное время. Так как мадам Леотар, по семейным
обстоятельствам, не могла ехать в Москву, то должность ее в доме князя
кончилась; но она осталась в том же семействе и перешла к старшей дочери
княгини, Александре Михайловне.
Я еще ничего не сказала про Александру Михайловну, да и видела я ее
всего один раз. Она была дочь княгини еще от первого мужа. Происхождение
и родство княгини было какое-то темное; первый муж ее был откупщик. Ког-
да княгиня вышла замуж вторично, то решительно не знала, что ей делать
со старшею дочерью. На блестящую партию она надеяться не могла. Приданое
же давали за нею умеренное; наконец, четыре года назад, сумели выдать ее
за человека богатого и в значительных чинах. Александра Михайловна пос-
тупила в другое общество и увидела кругом себя другой свет. Княгиня по-
сещала ее в год по два раза; князь, вотчим ее, посещал ее каждую неделю
вместе с Катей. Но в последнее время княгиня не любила пускать Катю к
сестре, и князь возил ее потихоньку. Катя обожала сестру. Но они состав-
ляли целый контраст характеров. Александра Михайловна была женщина лет
двадцати двух, тихая, нежная, любящая; словно какая-то затаенная грусть,
какая-то скрытая сердечная боль сурово оттеняли прекрасные черты ее.
Серьезность и суровость как-то не шли к ее ангельски ясным чертам, слов-
но траур к ребенку. Нельзя было взглянуть на нее, не почувствовав к ней
глубокой симпатии. Она была бледна и, говорили, склонна к чахотке, когда
я ее первый раз видела. Жила она очень уединенно и не любила ни съездов
у себя, ни выездов в люди, - словно монастырка. Детей у нее не было.
Помню, она приехала к мадам Леотар, подошла во мне и с глубоким чувством
поцеловала меня. С ней был один худощавый довольно пожилой мужчина. Он
прослезился, на меня глядя. Это был скрипач Б. Александра Михайловна об-
няла меня и спросила, хочу ли я жить у нее и быть ее дочерью. Посмотрев
ей в лицо, я узнала сестру моей Кати и обняла ее с глухою болью в серд-
це, от которой заныла вся грудь моя... как будто кто-то еще раз произнес
надо мною: "Сиротка!" Тогда Александра Михайловна показала мне письмо от
князя. В нем было несколько строк ко мне, и я прочла их с глухими рыда-
ниями. Князь благословлял меня на долгую жизнь и на счастье и просил лю-
бить другую дочь его. Катя приписала мне тоже несколько строк. Она писа-
ла, что не разлучается теперь с матерью!
И вот вечером я вошла в другую семью, в другой дом, к новым людям, в
другой раз оторвав сердце от всего, что мне стало так мило, что было уже
для меня родное. Я приехала вся измученная, истерзанная от душевной тос-
ки... Теперь начинается новая история.
VI
Новая жизнь моя пошла так безмятежно и тихо, как будто я поселилась
среди затворников... Я прожила у моих воспитателей с лишком восемь лет и
не помню, чтоб во все это время, кроме каких-нибудь нескольких раз, в
доме был званый вечер, обед или как бы нибудь собрались родные, друзья и
знакомые. Исключая двух-трех лиц, которые езжали изредка, музыканта Б.,
который был другом дома, да тех, которые бывали у мужа Александры Михай-
ловны, почти всегда по делам, в наш дом более никто не являлся. Муж
Александры Михайловны постоянно был занят делами и службою и только из-
редка мог выгадывать хоть сколько-нибудь свободного времени, которое и
делилось поровну между семейством и светскою жизнью. Значительные связи,
которыми пренебрегать было невозможно, заставляли его довольно часто на-
поминать о себе в обществе. Почти всюду носилась молва о его неограни-
ченном честолюбии; но так как он пользовался репутацией человека делово-
го, серьезного, так как он занимал весьма видное место, а счастье и уда-
ча как будто сами ловили его на дороге, то общественное мнение далеко не
отнимало у него своей симпатии. Даже было и более. К нему все постоянно
чувствовали какое-то особенное участие, в котором, обратно, совершенно
отказывали жене его. Александра Михайловна жила в полном одиночестве; но
она как будто и рада была тому. Ее тихий характер как будто создан был
для затворничества.
Она привязана была ко мне всей душой, полюбила меня, как родное дитя
свое, и я, еще с неостывшими слезами от разлуки с Катей, еще с болевшим
сердцем, жадно бросилась в материнские объятия моей благодетельницы. С
тех пор горячая моя любовь к ней не прерывалась. Она была мне мать,
сестра, друг, заменила мне все на свете и взлелеяла мою юность. К тому
же я скоро заметила инстинктом, предчувствием, что судьба ее вовсе не
так красна, как о том можно было судить с первого взгляда по ее тихой,
казавшейся спокойною, жизни, по видимой свободе, по безмятежно-ясной
улыбке, которая так часто светлела на лице ее, и потому каждый день мое-
го развития объяснял мне что-нибудь новое в судьбе моей благодетельницы,
что-то такое, что мучительно и медленно угадывалось сердцем моим, и
вместе с грустным сознанием все более и более росла и крепла моя к ней
привязанность.
Характер ее был робок, слаб. Смотря на ясные, спокойные черты лица
ее, нельзя было предположить с первого раза, чтоб какая-нибудь тревога
могла смутить ее праведное сердце. Помыслить нельзя было, чтоб она могла
не любить хоть кого-нибудь; сострадание всегда брало в ее душе верх даже
над самим отвращением, а между тем она привязана была к немногим друзьям
и жила в полном уединении... Она была страстна и впечатлительна по нату-
ре своей, но в то же время как будто сама боялась своих впечатлений, как
будто каждую минуту стерегла свое сердце, не давая ему забыться, хотя бы
в мечтанье. Иногда вдруг, среди самой светлой минуты, я замечала слезы в
глазах ее: словно внезапное тягостное воспоминание чего-то мучительно
терзавшего ее совесть вспыхивало в ее душе; как будто что-то стерегло ее
счастье и враждебно смущало его. И чем, казалось, счастливее была она,
чем покойнее, яснее была минута ее жизни, тем ближе была тоска, тем ве-
роятнее была внезапная грусть, слезы: как будто на нее находил припадок.
Я не запомню ни одного спокойного месяца в целые восемь лет. Муж, по-ви-
димому, очень любил ее; она обожала его. Но с первого взгляда казалось,
как будто что-то было недосказано между ними. Какая-то тайна была в
судьбе ее; по крайней мере я начала подозревать с первой минуты...
Муж Александры Михайловны с первого раза произвел на меня угрюмое
впечатление. Это впечатление зародилось в детстве и уже никогда не изг-
лаживалось. С виду это был человек высокий, худой и как будто с намере-
нием скрывавший свой взгляд под большими зелеными очками. Он был несооб-
щителен, сух и даже глаз на глаз с женой как будто не находил темы для
разговора. Он, видимо, тяготился людьми. На меня он не обращал никакого
внимания, а между тем я каждый раз, когда, бывало, вечером все трое сой-
демся в гостиной Александры Михайловны пить чай, была сама не своя во
время его присутствия. Украдкой взглядывала я на Александру Михайловну и
с тоскою замечала, что и она вся как будто трепещет пред ним, как будто
обдумывает каждое свое движение, бледнеет, если замечает, что муж стано-
