считать Ван-Кортланд Парка. Но окружающее мне нравилось; и запах, и свет, и
покой, нисходящий с небес. Ну, а по поводу целесообразности устройства жилищ
человеков я был тщательно проинструктирован. Там вдалеке эти самые человеки
выращивали то, что требовалось: и урожай, и скот, а городок, Онондага, центр
графства, был их центральным рынком. Он был построен на краю холма в центре
цепи гор, рассекающих равнину. Текла через городок речка, никто мне не
запрещал исследовательские изыски, и я проведал развалюху-мост, деревянный и
скрипучий. Посмотрел с него на воду; поток мчался стремительно через камни,
шумел и кипел бурунчиками. Если забраться на скалу справа, то речонка
превращалась в реку, начинала выглядеть солиднее, чем вблизи. Походив по
берегу, невдалеке я обнаружил заброшенную лесопильню; постройки покосились,
будто ветер заласкал их своей неуемной силушкой - уже давно она не работала,
но когда-то некий амбициозный мужчина приложил к созданию фабрички свои руки
и энергию. Я никогда прежде не видел своими глазами, как можно использовать
природные силы воды, только читал об этом в учебнике по географии. Оценить
фразу природные ресурсы трудно вот так навскидку, надо поглядеть на бурлящий
поток, на замшелые бревна постройки, и только тогда к тебе приходит ощущение
идеи, приходит понимание смысла, для чего и как все было сделано. Нет, нет,
такой жизни для себя я, конечно, не хотел.
Много людей жило и умерло в Онондаге, от них остались их дома. Я сразу
определил какие из домов старые - деревянные. Люди провинции жили только в
таких домах. Но уже рядом с ними, одно за одним, возвышались другие -
крупные, как коробки, каменные. Покрашенные ржаво-коричневой или серой
краской они увенчивались черепичными крышами с фронтонами и дымоходами;
виднелся и странноватый домик, с башенкой сбоку, крыша у него была как
сплюснутая шляпа, смешная и нелепая, окна изукрашены аляповатыми дощечками с
резьбой, криво прибитыми, а вдоль края водостока протягивался металлический
абажурный заборчик-решетка - не иначе как против вездесущих голубей. Лулу
Розенкранц очень сомневался, что все это - настоящая Америка, но я сказал
ему, что да, она бывает и такой.
Но, по крайней мере, все здания общественного пользования были очень
каменными. Суд краснел кирпичом яркого обжига с гранитной опояской, так живо
напомнившим мне приют Макса и Доры Даймонд, разве что онондагский аналог был
покрупнее, окна и двери его были в виде арок, да углы скруглены, как иногда
делают со зданиями судов. Четырехэтажная средняя школа Онондаги - тот же
мерзкий рыжий кирпич, библиотека - маленькое однокомнатное убожество, будто
запакованное снаружи неподходящими для этой цели большими каменными плитами
- судя по всему, к чтению в городке подходили более серьезно, чем в
остальной части света. И, наконец, серо-каменный готический собор, скромно
названный Церковью Святого Духа, единственное, что не несло в себе имени
Онондаги, этого индейца, который когда-то так произвел на кого-то
впечатление, что образовался целый городок его имени. Статуя краснокожего,
вяло прикрывающегося ладонью от солнца и глядящего на запад, красовалась на
лужайке перед зданием суда. Когда мисс Лола мисс Дрю вышла прогуляться в
первый раз, то статуя, казалось, потрясла ее, она прямо-таки застыла и
смотрела на индейца до тех пор, пока мистер Шульц не рассердился и не
оттащил ее от постамента.
Самым грандиозным зданием городка был отель, разумеется, "Онондага" -
шесть этажей все того же ржавого кирпича, в самом центре деловой активности
самого делового района города, если можно так сказать, потому что на многих
окнах окружающих домов виднелись таблички "Сдается". Виднелись несколько
машин, припаркованных у обочины, год выпуска умолчим, а честно говоря, даже
не помню таких марок, чуть меньше грузовиков с ферм, без дверей и с цепными
передачами. Но движения было маловато. А если совсем по правде, то мы были
по приезде единственным экипажем, двигающимся по улице. Цветной старик с
видимым удовольствием дотащил багаж до моей личной комнаты аж на шестой этаж
и даже не удосужился взять чаевые, которые я намеревался дать. Так его
обрадовали клиенты. Хоть какие.
Мистер Шульц снял весь этаж, каждому по комнате, иначе, как он сказал,
это будет выглядеть неправильно. Сказал и поглядел на мисс Лолу мисс Дрю. Ей
и ему досталось по целому номеру, остальным комнаты, кроме мистера Бермана,
который стал жить в двух. Во второй своей комнате он поставил прямой
телефон, не подсоединенный к гостиничному коммутатору.
В то утро нашего заезда я прыгал на своей кровати. Открыв какую-то
дверь - О! я увидел туалет с огромной ванной и несколькими тонкими
вафельными полотенцами, висящими на металлических трубках. На обратной
стороне двери в туалет было зеркало во всю ее длину и ширину. Кухня моей
квартиры в Бронксе была меньше этого туалета. Пол был покрыт белым кафелем,
совсем как у меня дома, но здесь он был несравненно чище. А кровать была
мягка и широка, изголовье напоминало половинку велосипедного колеса со
спицами из клена. В углу стоял стул, рядом письменный стол и лампа,
прикрепленная к поверхности стола, слева от него - бюро с зеркалом, верхний
ящик которого открывал множество отделений для мелочей быта. Прозрачные
белые занавески можно было задернуть, потянув на себя шнур, шторы свисали
более мощно - такие же имелись у школы, которую я имел честь посещать. Там,
в школе, подобные шторы вешали на стену и мы смотрели на ней учебные фильмы.
Рядом с кроватью, на стене, виднелась ручка радио. Она хрустнула от моего
поворота, но никакая станция так и не откликнулась.
Я полюбил эту роскошь. Лежал на кровати, на двух подушках сразу, на
простыне и матрасе, толстом, с холщовыми пуговками, проступающими через
ткань как соски Бекки. Я откидывался назад, руки за голову, и представлял ее
наверху. Да, отели - очень сексуальные места. В лобби я заметил специальный
столик с листочками для писем, на каждом логотип отеля с его адресом, вот
эти то листочки я и использую через несколько дней, когда напишу ей письмо.
Я даже начал думать, что извинюсь за то, что не попрощался и исчез, но
тишина прервала мои размышления. Я сел. Вокруг стояла неимоверное безмолвие,
сначала его воспринимаешь как очевидность роскоши, но спустя какое-то время
давящее присутствие тишины выглядит как нечто постороннее в комнате. Нет, я
не чувствовал, что за мной подглядывают, ничего подобного, но в этой тишине
явственно проступало вежливое напоминание общества о том, куда я забрался -
это проскальзывало в рисунках обоев, бесконечных рядах цветочков, или в
кленовой степенности мебели, холодно окружающей меня элементами
таинственного обряда, ждущего, что я совершу свой ритуал образцово.
Я выпрямился. Нашел в ящике стола Библию и подумал, что ее забыл
какой-нибудь прежний постоялец. Но из абсолютной чистоты и порядка в комнате
я сделал правильный логический вывод, что она здесь - как часть мебели.
Вид из окна открывал хороший обзор крыш магазинов и складов центра. В
Онондаге ничего не двигалось. Липы, что поддерживали небо на холме за
отелем, тоже не шевелились.
Понятно, что имел в виду Лулу Розенкранц - отсутствие жизни, такой,
какую мы привыкли знать естественной, с суетой, грохотанием и передвижением
на колесах, с выкриками уличных зазывал и гудками автомобильных рожков, со
скрипом тормозов, со всей той сумятицей большого количества народа в
маленьком пространстве, в том месте, где чувствуешь себя привычно и
комфортно. Но у него есть хотя бы Микки или Ирвинг, да годы верного служения
банде, а ко мне у него никаких дружеских чувств. Вплоть до этого момента мне
так никто и не сказал, а чем же я буду заниматься в Онондаге? За кофе пойти,
но может еще рано или уже поздно - непонятно. Если тебе не верят, дела твои
плохи - это я знал. Вновь и вновь мне в голову начали приходить оценки,
вероятности, причины - я испытывал будущее на опасность, проверял его. И так
будет всегда - каждый раз, когда я чувствую, что все просто донельзя
прекрасно, мне придется напоминать самому себе, как мала грань от ощущения
стабильности в этом мире до осознания непоправимости ошибки уже совершенной,
а может даже неузнанной. Я - неумелый ученик убийц. Меня можно арестовать,
допросить, приговорить к смерти. И осознания этого не хватит, чтобы
обезопасить мое место. Думая о судьбе Бо Уайнберга, я открыл дверь в
коридор, темноватый, скудно освещаемый лампами, и осмотрел стены, ковровое
покрытие пола, в надежде увидеть хоть какую-то жизнь. Все двери были
закрыты. Я вернулся в свою комнату, закрылся, чтобы мне никто не мешал, но
грудь так сдавило от одиночества, что я решил распаковать чемодан и вытащить
и развесить одежду в шкафу. Пистолет - в бюро, пару брюк - на вешалку и в
шкаф, туда же рубашки, пустой чемодан - в самый низ шкафа. Стало еще
тоскливее и хуже. Наверно, так бывает всегда - только приезжаешь, все вокруг
мистически незнакомое! А может я просто не привык жить один, вот прожил один
десять минут, а так и не привык. Так или иначе, оптимизм утра испарился из
меня, будто его и не бывало. А единственным, поднявшим мне слегка
настроение, оказался вид таракана, шествующего по стене между рядами цветков
на обоях - потому что отель, помимо пронизывающей все аристократичности, был
таки живым.
Пару первых дней я был предоставлен самому себе, мистер Берман дал
пятьдесят долларов мелкими купюрами и велел их тратить где только можно.
Задачей это было вовсе не простой, Онондага не являлся фруктовым раем, в
отличие, скажем, от Батгейт-авеню. Магазины - неестественно тихие заведения
с пустыми полками, перемежались магазинами уже закрытыми и заколоченными. Я
заглянул в "Бен Франклин", где в основном продавались товары по 5 и 10
центов, сплошная патетика - такой же в Нью-Йорке, где я бывало крал мелочь
конфетную и знал буйство товара на полках, отличался от этого как небо и
земля - во-первых, и сам магазин был мал, и лампочка горела на все помещение
одна, освещать собственно было нечего, и пол был такой, что босоногие
онондагские детишки могли запросто омозолить свои ноги. Другими словами -
товара почти не было. Купив пригорошню металлических игрушечных машин и
мотоциклов с полицейскими, припаянными к ним, я раздал их детям. В одежной
лавке я нашел соломенную шляпу для мамы, упаковал ее в огромную коробку,
пошел на почту и отправил ее в Нью-Йорк самой дорогой посылкой. В ювелирной
лавке я купил карманные часы за доллар.
Через стеклянное окно аптеки я увидел Лулу и Микки - они сидели на
парапете фонтанчика и прихлебывали молочный коктейль через тростинку. Они
тянули белую жидкость и время от времени взглядывали, сколько еще осталось
продукта в бокале, сколько еще им осталось мучаться, чтобы выполнить приказ
- тратить деньги как можно больше. Мне жутко понравилось, что не я один
занят такой же проблемой - тратой денег. Когда они вышли из аптеки, я
немного последил за ними, для практики. На какое-то время их внимание
привлек трактор на витрине, затем они нашли газетный киоск и зашли в него, я
бы мог сказать им, что свежих газет из Нью-Йорка там нет, но не сказал.
Когда они вышли оттуда, то одновременно зажгли две сигары. Сигары
поиздержались в продаже с десяток лет и вспыхнули как факелы. Лулу сплюнул,
разъяренный, глядя на пламень, Микки пришлось его успокаивать. Пришлось им
купить пятидесятифунтовый мешок с луком и бросить его в мусорный бак.
Последним их пунктом был магазин военной одежды, где они осматривали
