торопился. Я был единственным обладателем и хранителем тайны. Во время учебы
в школе меня посетило некое откровение: мне было дано знать, что я живу в
непростом мире, а в насквозь пропитанном гангстеризмом социуме. Полная
правда об этом вскрылась спустя несколько лет, с началом Второй Мировой. А
пока я закончил школу, затем перешел учиться в Манхэттэн в школу для
избранных и талантливых, а потом прыгнул еще выше в колледж Айви Лиг.
Факультет я вам, разумеется, не назову. В колледже я сам платил за тьютора,
полновесной наличностью, встречаемой с должным пиететом. Окончил я его
отлично, пройдя курс военной подготовки, вскоре оказался в армии США в чине
лейтенанта.
В 1942 году человека с плохой кожей выпустили на свободу, Томас Е.Дьюи,
уже губернатор, простил его и добился его депортации на родину, в Италию.
Вообще губернатор тогда добился еще большей популярности за свою
деятельность по укреплению тылов, очищая Нью-Йорк от саботажников и
пособников Гитлера. Но я в то время был уже за морем, воевал в разных частях
света, богатство мое хранилось невостребованным вплоть до окончания войны в
1945 году. Вот, собственно, и все, что я хотел рассказать в этой книге.
Ядовитый читатель сам вычленит пропущенные мной факты, сам догадается, где я
приукрасил, а где умолчал. До сих пор не стихают споры по факту исчезновения
всего капитала мистера Шульца, никто его так и не нашел. По слухам он был
запечатан в почтовые мешки и не было в этих мешках денег в номинации меньше
чем тысяча долларов. Мое послевоенное я, разумеется, здорово изменилось, я
стал с удивлением ощущать, что отношусь к богатству иначе - как к монументу
стяжательства и дикой пиратской страсти к кладам. Так мы смотрим на старые
портреты или слушаем песни тех, кто давно умер. Впрочем все эти шебуршания
чувств ни в коей мере не повлияли на мою решимость пользоваться кладом и
дальше.
x x x
Я подхожу к самому концу пересказа о моих мальчишечьих приключениях.
Кто я сейчас? Что делаю? Вращаюсь ли в тех же криминальных кругах или нет?
Где и как я живу? Пусть все эти вопросы останутся тайной. У меня есть имя и
оно в достаточной мере известно. Хочу признаться, что на меня оказало
влияние слов мистера Бермана о числах - я не раз пробовал проделать
процедуру им предложенную, собрать все числа, перемешать их, подбросить в
воздух и посмотреть что выйдет. Новый язык, новая книга. Извращенные мысли
человека-числа, увы, не сработали. Разбросав вымысел, клинопись, иероглифы,
буквы, цифры, свет, жизнь, любовь, все рациональное и нерациональное, я не
мог получить ничего нового - все по-прежнему превращалось в того же Билли
Батгейта, в малыша, в толкового парнишку, в мое "я", которое было, есть и
останется неизменным. Я уже не верю, что можно сделать новое.
Каким-то утешением служит эта книга. Я рассказал правду о мистере
Шульце и обо мне, хотя в некоторых деталях, если вы внимательно почитаете
газеты того времени, она отлична от общепринятой. Я сказал правду слов, я
сказал также ту правду, которая живет вне слов.
Мне осталось рассказать совсем немногое. Я специально оставил это для
последних страниц романа, потому что это ключ ко всему в моей памяти.
Событие, не реабилитирующее того мальчика, кем я тогда был, но, возможно,
давшее ему шанс на спасение. Я падаю на колени и благодарю Бога за то, что
он дал мне жизнь и за то, что дал мне радость в жизни, я славлю его и еще
раз благодарю за то, что он позволил мне с достоинством перенести. Весной
следующего года, спустя шесть месяцев после гибели мистера Шульца, мы с
мамой переехали в пятикомнатную квартиру, с окнами на Кларемонт-парк. Мама
могла наслаждаться видом деревьев, дорожек, тропинок и детских площадок.
Одним майским субботним утром раздался стук в дверь и вошедший человек в
униформе шофера серого цвета принес нам плетеную корзину, держа ее двумя
руками за боковые ручки. Я не понял, что там внутри: выстиранное белье, еще
что-то, но мама прошла мимо меня и без слов взяла корзину, будто ждала ее.
Она полностью выздоровела, моя мама, была уверена в себе и шофер, судя по
его лицу, успокоился. Он почему-то был очень взволнован. Она была как
строгая матрона в длинном черном платье, очень шедшем ей, она была причесана
и выглядела очень мило. Она взяла ребенка, кто же еще это мог быть, как не
наш с Дрю сын, я понял это сразу, лишь только взглянул на него, внесла его в
квартиру и положила в ту самую коляску, единственную дорогую ей вещь,
которую она взяла с собой из старой квартиры. В тот самый момент я
почувствовал, что наконец моя жизнь окончательно встала на правильный путь и
мое детство закончилось бесповоротно.
Да, нелегко нам пришлось поначалу, возня с маленькими детьми привносит
в жизнь массу суеты, бутылки, соски, пеленки, все это навалилось сразу. Мама
уже подзабыла материнские штучки, она иногда не знала, что делать, когда
ребенок кричал и размахивал ручонками, но вскоре мы привыкли к нему и все
наладилось. Потом мы ездили с ним в Бронкс и возили его в коляске по
Батгейт-авеню. Он слушал вместе с нами выкрики торговцев, смотрел на ящики с
фруктами, ощущал запахи свежего хлеба, трогал мясо и колбасы в магазинах. С
ним познакомились и владельцы всех лавок, и простые работяги с этой улицы,
все-все. Жизнь с ним как-то снова вернула нас в мирные дни нашего счастья
вдвоем, в ту жизнь, когда еще был мой папа, и когда всей семьей мы
отправлялись за продуктами на неделю на Батгейт-авеню, в эпоху процветания
Голландца Шульца.
КОНЕЦ
