безостановочно в течение двух часов. Я сидел за ширмой - это был муслин,
натянутый на зеленого цвета металлические опоры. Экран-ширму можно было
закатать вверх и закрепить специальными резиновыми защелками. Я сидел и
писал, слова Голландца отпечатывались на ширме бликами света - или мне так
кажется после стольких лет - я писал и писал, прерываясь, чтобы вытащить
зубами стержень карандаша. Так или иначе, что-то пропущено, что-то осталось
- вот его подлинные слова записанные мной за два часа после полудня 24
октября 1935 года. Я был с ним рядом, пока он не ушел в мир иной.
"О, мама, мама, - говорил он, - Прекрати, прекрати! Пожалуйста,
побыстрее, посильнее и жестче, жестче. Пожалуйста, жестче. Беру свои слова
назад. С правописанием у тебя порядок. Какой там номер в твоей книжке, Отто?
13780? О, дерьмо! Когда он доволен, то от него не жди быстроты. Но ты ведь
даже не встретил меня? Перчатка будет впору. Я сказал. О'кей, я знаю. Кто
меня застрелил? Разумеется, сам босс! Кто меня застрелил? Никто. Пожалуйста,
Лулу, затем моя очередь? Я не кричу, я достаточно спокоен. Спроси ребят из
департамента юстиции. Зачем они пристрелили меня, зачем? Я не знаю. Честно.
Я - честный человек. Я пошел в туалет. Я был в туалете и только достал... -
пришел парень. Шел прямо на меня. Да и дал мне. Да, да, прямо в грудь. От
полноты чувств. Сын своего отца? Пожалуйста, погромче. Сколько хороших,
сколько плохих? Ну, ты не прав - у меня с ним ничего общего. Он же
натуральный ковбой, все семь дней в неделю. Ни бизнеса, ни дел, ни друзей,
ничего, только что подберет и только то, что ему надо. Прошу тебя, пристрели
меня. Патрон прямо с завода. Я хочу гармонии. Понимаешь, гармонии. Нет
ничего честнее, чем гулять по Бродвею, иду и млею! Да я готов с тобой под
венец идти! Хоть в пожарники пойду. Нет, нет, нас только десять, и еще
десять миллионов от тебя осталось. Поэтому, подбоченясь, выходи и выбрасывай
белый флаг! Пожалуйста, поднимите меня, дайте пройти, полиция, это
коммунистическая чепуха! Я не хочу, чтобы он стоял у меня на пути, зачем мне
война? По тротуару опасно, на дороге - медведи, я их всех перестрелял. Дайте
мне силу, я выброшу его в окно, выдеру ему глаза! Я только крепчаю, а эти
поганые крысы поют с ним в одну дуду! Мама, не плачь, не рыдай! Есть кое-что
о чем нельзя говорить. Помогите подняться, друзья. Берегитесь, стрельба по
целям! Такая стрельба спасла ему жизнь. Извините, я забыл, я - не защита, я
- не свидетель. Почему бы ему не отойти просто в сторону и позволить мне
докончить начатое? Мама, помоги приподняться. Не бросай меня. Мы пойдем
далеко и будет нам хорошо. Они же англичане, черт его знает, кто лучше - мы
или они? Дайте кукле крышу, сэр! Ради бога! Ты вообще можешь играть в
мальчиков и девочек, брать всех за яйца и играть с ними! Она показала мне,
что мы все дети. Нет, нет, нет. Я смущен и говорю нет. Пацан никогда не
стонал, не ревел, не жаловался. Ты меня слышишь? Возьми денег в секретном
месте. Они нам потребуются. Посмотри на последние бухгалтерские отчеты, куда
пошли деньги, откуда пришли. То, что в книге - ерунда. Как я люблю ящики со
свежими фруктами! Эй, охрана, еще раз на ногу наступи! Уши заложило? Раздави
их, всех этих китайцев и гитлеров! Мама - вот самое святое, не позволяй
сатане уводить тебя в сторону. За что, большой босс пристрелил меня? Дай мне
встать. Если ты можешь встать, то ты сможешь разбежаться и прыгнуть прямо в
озеро. Я знаю, кто такие французы, все оглядываются и оглядываются. Память
совсем плоха. Деньги приходят и уходят. Меня шатает. Ты не делаешь ему
ничего плохого, ничего против него не имеешь, и получается, что все хорошо.
Я умираю. Ну давай же, вытащи меня отсюда, я с ума схожу. Где она? Где она?
Нет, встать мне не дадут - одежду гладят. Ботинки сушат. Дай их мне. Я -
болен, принеси воды. Открой и сломай, чтобы я мог дотронуться до тебя.
Микки, помоги забраться в машину. Я не знаю, кто бы это мог сделать. Кто
угодно! Сними ботинки с меня, пожалуйста, там на подошве - запонка. Папа
видит все и я ему верю. Я знаю, что мне делать с моей коллекцией бумаг. Нам
с тобой, шляпам, не понять чего они стоят! Но коллекционер оценит. Бесценные
бумаги. Деньги - это тоже бумага и ее место в сортире. Гляди - темный,
темный лес. Я поворачиваюсь... Билли, смотри. Я так болен. Найди одного
парня, по имени Джимми Валентайн, это свой человек. Присматривай за мамой. А
тебе я говорю, что бить его нельзя. Полиция, заберите меня отсюда. С судом я
сам разберусь. Давай, открывай ящики с мылом. Выбирай лотерейный билет!
Труба пышет дымом. Хочешь говорить, говори с мечом. Вот тебе канадский суп
на алтаре. Я хочу платить. Я готов. Всю жизнь я ждал. Ты меня слышишь? Пусть
меня оставят одного."
Одновременно со стрельбой в Ньюарке, в Манхэттэне и Бронксе тоже
кое-кого достали. Два трупа, один из них, Микки, шофер, настоящее имя Майкл
О'Хэнли. Троих смертельно ранили, остальные по предположениям рассеялись.
Все это я прочитал в утренних газетах, ожидая поезда в Нью-Йорк. Про меня
нигде ничего не было сказано, даже хозяин бара ничего не сказал про
мальчишку в куртке. Это радовало. Но крокодиловый портфель я все-таки
спрятал в камеру хранения, а куртку, скатав - выбросил в мусорный ящик.
Хозяин ведь не единственный источник информации для полиции, да и репортеры
не лыком шиты. Когда я все это проделал, я немедленно уехал в госпиталь к
мистеру Шульц, резонно посчитав, что безопаснее места сейчас не найти.
Он умер и я остался на свой страх и риск. Я посмотрел в его лицо, оно
окрасилось в темный цвет сливы, рот слегка приоткрыт, глаза смотрели в
потолок. Я снова ощутил, что он сейчас что-то еще скажет. И даже расслышал
что-то, но оказалось, что и мой рот открыт, будто мы ведем неоконченный
разговор. Так и не оконченный. Его признания и мое прощение, а может и
наоборот. Но так или иначе разговор с мертвым.
Я проковылял, из палаты до выхода незамеченный, не дожидаясь прихода
сестер, на вокзале взял портфель и поехал в Манхэттэн. Там пересел на
троллейбус и к девяти вечера был у себя в квартале. Но прямо домой не пошел.
Я перелез через ограду приюта, незаметно нырнул в подвал к Арнольду, который
слушал какую-то песню по радио, просматривая старые подшивки журналов. Без
обсуждения деталей я попросил его спрятать кое-что на время и он нашел мне
для портфеля самый глубокий бак, накидав в него еще чего-то. Я дал ему
доллар. Тем же путем, что и зашел, я вышел, попетлял по Третьей авеню и
зашагал домой.
Многие недели я просидел потом дома, изредка выходя на свежий воздух.
Не потому, что был болен, для болезней есть таблетки, я почему-то ощущал
себя неимоверно тяжелым. Каждое движение давалось мне с огромным трудом,
даже простое сидение в кресле, тяжело было даже дышать. Я обнаружил, что
постоянно смотрю на телефон, жду звонка, иногда даже беру трубку и слушаю. Я
не расставался со своим оружием, клал его на колени. Сначала я боялся
наступления ночей, ожидая кошмаров, но спал я сном младенца. Между тем осень
окончательно поселилась на улицах Бронкса, ветер трепал окна, неизвестно
откуда взявшиеся листья с деревьев царапали асфальт. А он еще был мертв, все
они были еще мертвы.
Я постоянно думал о последних словах мистера Бермана и о том, что может
они значат что-то большее, чем простой шифр к замку сейфа. Он передал мне
живые слова, они до сих пор что-то значат, если можно так выразиться.
Поэтому они правдивы. Но правда двояка: незнание полное вряд ли лучше
полного знания. Все знать и не мочь, вот была его ситуация. Короткие взгляды
из-за очков, учитель. Каждым движением, каждым словом - учитель.
Моя мертвая банда поселилась во мне каким-то огромным, наполненным
словами и образами, духом. Что случается с человеком, когда он умирает, куда
деваются его способности? Что получилось, когда Ирвинг исчез? Куда
подевалась его способность завязывать узлы, закатывать штанины вверх? Где
его точность и аккуратность, которыми я так восхищался? Куда они подевались?
Мама вроде и не замечала в каком состоянии я нахожусь, но начала
готовить блюда, которые я любил. Даже делала приборку в квартире. Она
выбросила все свечи и стаканы для них. Забавно, теперь когда кое-кто
действительно умер, она сняла с себя похоронную маску. Но занимало меня не
это. А что мне-то делать? Пойти обратно в школу, сидеть в классе, учить что
скажут? Может быть, может быть, но пока я в трауре, никаких школ.
Время от времени я доставал из кармана листочки, разворачивал их и
читал снова и снова, что говорил в свои последние часы мистер Шульц.
Выматывающая сердце дребедень. Там не было послания мне, не было правды, не
было истории.
Между тем матушка нашла какой-то магазинчик на Батгейт авеню, где
продавались морские ракушки. Купила огромный пакет этих самых даров моря и
принесла домой. Все они были не больше ноготка мизинца; блестящие и
перламутровые. С этой покупкой был связан еще один из ее сумасшедших
проектов, заключавшийся в полном обклеивании телефона этими ракушками. Клей
она нашла в одном моем старом конструкторе аэроплана. Она развела его в
стакане из-под зубных щеток, наносила клей на ракушку и приклеивала ее.
Постепенно весь телефонный аппарат, трубка и даже шнур стали покрыты
розовыми округлостями. Получилось не то чтобы некрасиво - белое, бежевое, с
красными прожилками, в свете дня сооружение блестело одним цветом, вечерами
- другим. Казалось, даже форма телефона как-то изменяется. Когда ракушки
оказались приклеенными к шнуру, вся конструкция приобрела звучание. Я
плакал, вспоминая слова мистера Хайнса о молодой, красивой, беспечной и
храброй иммигрантке. Я подумал о том, что на какое-то время мама привнесла в
жизнь моего отца оттенок благородства, она добавила в их любовь
восхитительную сладость. Но он ушел. Сбежал. Теперь у меня были деньги,
чтобы послать ее в больницу. Но я поклялся, что она останется со мной, что я
всегда буду заботиться о ней. До самой смерти. Но сам я не понимал что
делать с ней. Попросить ее бросить работу? Но почему-то мне нравилась даже
сама идея об этом. Я был очень одинок, не понимая ее увлечений, не разделяя
ее странной любви к свечам, стаканам, игрушкам, старой одежде, ракушкам.
Однажды она приволокла домой аквариум. Еле втащила его по лестнице. Но
видели ли бы вы как сияло ее лицо! Она поставила аквариум возле своего
дивана, наполнила водой и торжественно опустила туда телефон! Как я любил
маму, как красива она была тогда, а я чувствовал себя тогда неблагодарным,
плоховоспитанным сыном. И не мог изменить ее, потому что еще не добыл для
нас обоих справедливости. Денег в портфеле было недостаточно, я чувствовал,
что моих усилий по заполнению недостающих звеньев не хватает, но я еще не
знал, а сколько там точно. Даже один месяц принес мне столько, что мы могли
жить с мамой скромно, но безбедно несколько лет, даже если мы будет тратить
вдвое больше чем зарплата у мамы, у нас будет по меньшей мере все, о чем мы
только можем мечтать, но я страшно переживал по этому поводу - в банк эти
деньги положить было нельзя. Их нельзя было ни в коей мере афишировать, их
можно было тратить только очень осторожно и это подавляло. Я думал, наивный,
что обладание огромными деньгами может полностью изменить мою жизнь. Но
ничего не изменилось. Потом я осознал, что, даже мертвый, мистер Шульц как
бы довлеет надо мной - я считал эти деньги не своими, а его. Я взял их по
инструкции мистера Бермана и теперь просто ждал дальнейших приказаний. Я не
