и родили во мне это желание. Не знаю точно откуда, из сердца ли, из мозга,
просто изо рта, слетели слова:
- Она его знает. Лично с ним не знакома, но где-то его встречала.
Правда, даже сам факт встречи она не помнит. Говорит, что часто была пьяна и
поэтому не помнит всех, кого встречала. Но тогда, около церкви, она
почувствовала, при знакомстве с ним, что он посмотрел на нее и узнал ее.
Поэтому она уверена, что видела его раньше.
Тишина, наступившая за моими словами, была просто пронзительной. Было
слышно тяжелое дыхание мистера Шульца, его прошиб пот и ударил мне в нос.
Все до боли знакомо: и его голос, и его мысли, и его характер. Он что-то в
мгновение ока решил для себя, между двумя вздохами, будто оставляя за собой
право решать, а стоит ли дышать дальше вообще.
- Где она встречала его? - спросил он, очень спокойно.
- Где-то где она бывала с Бо, - ответил я.
Он откинулся назад на стуле и посмотрел на мистера Бермана. Затем
засунул большие пальцы в жилетку и широко улыбнулся.
- Отто! Слышал ли ты его слова? Ты ощупываешь в полной темноте дорогу,
а ребенок приходит и ведет тебя.
Тут он резко подпрыгнул на стуле и с размаху врезал мне. Я даже не
понял локтем или кулаком, потому что мгновенно слетел со стула, комната
покачнулась, искры посыпались из глаз, мне показалось, что раздался взрыв,
что комната начала на меня падать, я увидел взметнувшийся вверх потолок, пол
прыгнул ко мне, я перелетел через стул навзничь и грохнулся вниз. Я
совершенно ошалел от неожиданности и мне даже не захотелось вставать, потому
что казалось, что пол уйдет из-под ног. Затем я почувствовал дикую боль в
боку, затем еще и еще. Это был мистер Шульц дающий мне пинков ногой. Я
попробовал перекатиться, заорал, заскрипели стулья, послышались голоса. Его
еле оттащили от меня. Ирвинг и Лулу аккуратно поставили меня на ноги. Я
внезапно осознал, что они кричали ему, когда он в ярости расправлялся со
мной: "Это ребенок, босс, всего лишь ребенок!"
Я еще дрожал от страха, когда он стряхнул их руки с себя и сказал:
- Все нормально, ребята! Все нормально.
Голландец рывком поправил воротник рубашки, дернул вниз пиджак и сел на
свой стул. Лулу посадил меня бережно на мой. Я чувствовал недомогание.
Мистер Берман подвинул мне стакан вина и я отпил немного, держа стекло двумя
руками. В ушах звенело, бок пронзала острая боль, каждый раз когда я вдыхал
воздух в грудь. Я сел по возможности прямо, так иногда нам само тело велит
принять правильную позицию, чтобы хоть немного облегчить боль. Я стал
осторожно дышать, стараясь не двигаться.
- Теперь, малыш, слушай! - сказал мистер Шульц, - Это за то, что не
сказал мне раньше. Слышал эту суку и промолчал!
Я кашлянул, боль снова пронзила левый бок. Я глотнул еще вина.
- До этого не было случая, - ответил я, солгав ему в лицо. Мне надо
было прокашляться, изменить голос, иначе бы он что-нибудь заподозрил. Я
хотел звучать обиженно. - Я все время куда-то бегал по поручениям.
- Позволь мне закончить, пожалуйста. Сколько денег осталось от тех
десяти тысяч?
Дрожащими руками я достал из кошелька пять тысячедолларовых бумажек и
положил их на белый стол.
- Отлично! - сказал он, беря четыре и придвигая одну мне, - Это тебе.
За месяц вперед. Отныне твоя зарплата 250 в неделю. И это справедливо. Ты
заслужил взбучки, но ты заслужил и зарплаты. - Он оглядел присутствующих. -
Я почему-то ни от кого не слышу хоть слова о нашем дорогом собрате, который
был настолько любезен, что приехал ко мне один раз за сотни миль.
Все промолчали. Мистер Шульц разлил всем вино и выпил свою порцию
смачно крякнув.
- Вот сейчас мне стало лучше! - сказал он, - С утра все как-то не
клеилось. Я чувствовал, что чего-то не хватает. И я не знаю, как это...
соединиться! Даже не знаю, с чего начинают в таких случаях. Я никогда ни с
кем не соединялся, Отто. И никогда никого ни о чем не просил. Я всегда
работал только на себя. Работал на износ. И получил я все только потому, что
вел себя именно так, а не иначе. Вопреки желаниям других. Ты хочешь, чтобы я
присоединился к ним и стал думать об их прибыли? Их, а не моей? Мне
наплевать на их дела и их прибыли. Потому что все это - дерьмо. Мне и раньше
было наплевать, и сколько там за мной полиции охотится - тоже наплевать. У
меня не было информации. Сейчас она у меня есть.
- Слова мальчишки ничего не значат, Артур, - сказал мистер Берман, - Бо
частенько заваливался в рестораны. И на скачки. И в казино. Ну и что с того?
Мистер Шульц улыбнулся и покачал головой.
- Мой драгоценный Аббадабба. Числа не существуют в мечтаниях. Человек
дает свое слово, а оно оказывается ничего не стоит. Человек работает на меня
годы и в ту минуту, когда я поворачиваюсь к нему спиной, он предает меня. Я
не знаю, кто подал ему такую идею - предать меня! У кого еще в Нью-Йорке
могут быть такие идеи?
Мистер Берман разволновался.
- Артур, он вовсе не дурак, он - бизнесмен. Он сравнивает, он выбирает
правильный путь, он ищет наименьшего сопротивления. Вот тебе и вся
философия. Ему не нужна была девчонка, чтобы понять или узнать, куда делся
Бо. Он оказал тебе уважение своим приездом в Онондагу.
Мистер Шульц отодвинулся от стола. Вынул из кармана четки и начал
перебирать их.
- Остался один-единственный вопрос - кто же все-таки заставил Бо
изменить мне? Твое соединение, или как там.., Отто - это прекрасно. Теперь я
понимаю, что против меня объединился уже целый мир. Человек, который приехал
ко мне, пошел со мной в церковь, человек, который целовал меня и называл
своим братом. Это - любовь? У них нет любви ко мне, а у меня нет любви к
ним. Сицилийский поцелуй смерти, так, Отто?
Девятнадцатая глава
Так я стал следить за Томасом Дьюи, прокурором, специально назначенным,
чтобы покончить с организованной преступностью - будущим районным судьей,
губернатором Нью-Йорка и республиканским кандидатом на пост президента
Соединенных Штатов. Он жил в особняке на Пятой авеню, окна на Центральный
парк, недалеко от отеля "Савой-Плаза". Через неделю я уже прекрасно знал тот
район, вышагивая ежеутренне по аллеям, затем переходил улицу, шагал вдоль
стены, окружавшей деревья, прячась в тень огромных платанов. Иногда
баловался, прыгая по восьмиугольным плитам тротуара, стараясь не наступить
на линии. По утрам солнце вставало и приходило на мою улицу со стороны
других, соседних, оно медленно заливало светом восток, затем простреливало
пространство города. Да, да, я постоянно думал о выстрелах. Они слышались
мне повсюду: в выхлопах грузовиков, я видел их в лучах светила, я читал их
на разрисованных мелками тротуарах. Все было связано с выстрелами в моем
мозгу. Я следил за прокурором, добывая информацию, как его легче убить. По
вечерам солнце прыгало в Вест-Сайд, известняковые здания на Пятой авеню
поблескивали золотом окон и белизной фасадов. Взгляд мой скользил вверх и я
видел, как служанки или задергивают шторы от прямых лучей, или опускают
жалюзи.
В те дни ближе, чем мистер Шульц, не было у меня человека, я по сути
был единственным, кто действовал с ним заодно не только внешне, но и
внутренне. Его самый главный мыслитель, мистер Берман, обнажил свои истинные
мысли, его два верных сторожевых пса засомневались, в его сердце остался я
один. Последним оплотом, последней надеждой. Так я себя чувствовал и должен
признаться, что мне это льстило - быть с ним так глубоко заодно! Он ударил
меня и не раз, но я любил его, простил его, я хотел, чтобы и он любил меня,
и я знал, что он может уйти из моей души сам, никого не спрося. Я не простил
Лулу за сломанный нос, вспоминая про двадцать семь центов, которые мистер
Берман совершенно спокойно забрал у меня, проделав какой-то хитрый
математический трюк еще в том офисе на 149-ой улице, когда я только хотел
быть в организации, ох, мистер Берман, мой ментор, щедро одаривший меня
богатством своего незаурядного ума, заботившийся обо мне, как никто другой
из банды, я не простил и его. Да, за те жалкие мальчишеские 27 центов.
Чтобы следить незаметно, надо по возможности слиться с местностью, где
происходит слежка. Сначала я купил доску с роликами, надел мои дорогие штаны
и рубаху для поло, но через пару дней понял, что это не то. Затем - щенка из
магазинчика неподалеку. Все бы хорошо, но по утрам многие выгуливали своих
собак и мне приходилось останавливаться, выслушивать комплименты от
дружелюбных любителей животных про своего песика, в то время как хозяйские
твари мерзко обнюхивали, что у моего щенка есть под хвостом. Времени на
слежку оставалось маловато, я сдал щенка обратно в магазин. Пришлось взять
напрокат детскую коляску моей мамы и попытаться изобразить из себя старшего
братика, прогуливающего младшего, только что родившегося. Так я нашел
правильный и соответствующий местности образ и камуфляж. У Арнольда
Мусорщика я приобрел по сходной цене куклу, цветастый платок, вместо одеяла,
мелкую сетку, такие я видел у некоторых гувернанток, ими они закрывали лица
малюток от мух и любопытных взглядов и вскоре даже самая любопытная старая
стерва, засунувшая свой нос в коляску, не смогла бы сказать, кто в
действительности там лежит - кукла или настоящий ребенок. Иногда я гулял,
толкая перед собой коляску, иногда сидел на скамейке, прямо перед домом
мистера Дьюи и покачивал сооружение, нимало не заботясь о сломанных
пружинах. Так я узнал, что рано утром на этой улице очень мало людей, здесь
никогда ничего не происходит и что без сомнений, раннее утро - это то самое
время, когда появление мистера Дьюи на улице может поставить точку в его
существовании.
Моя мама почему-то воспылала нежностью к кукле, она решила, что я
присоединился к ее вымышленному миру. Мама перерыла весь свой шкаф, чтобы
найти мои старые детские вещи и одеть куклу по полной выкладке. Так ей
пришлись впору желтые штаники и чепец, которые я носил пятнадцать лет назад.
Я смотрел, как она возится вокруг куклы и думал о невинности в окружении
смертей, как взволнованный пророк, я любил ее за ее сумасшествие. Мама
выбрала уход в другое сознание, чтобы избежать страданий за реальные
убийства, и если у меня еще оставались какие-то сомнения по поводу
правильности работы, выполняемой мной, то стоило только подумать о ней, и я
зависал на тонкой ниточке моих ничем не доказанных, но ощутимых и реальных
для меня, мыслей о том, что если я верю и верю до конца в свою счастливую
судьбу, то она не подведет.
Фактически, коль скоро все зависело только от меня, от информации
исходящей от меня, как от единственного источника, то я решил, что не
позволю им пролить кровь. Я понимаю, что мои слова звучат самоуверенно, и
поэтому извиняюсь перед родственниками мистера Дьюи, перед его наследниками
и друзьями за отвращение, которое они могут испытать, но зачем мне врать -
все, что здесь написано, это дикие и отчаянные попытки детства, брошенного в
жестокость взрослого мира. Таким признаниям можно верить.
Странно, но я испытал сильнейшее сожаление по поводу мистера Бермана.
После моих слов о Дрю и человеке с плохой кожей он, похоже, испытал шок. Вся
его громадина логических умозаключений, все его выстраданные планы, мудрые
предвидения, все одномоментно рухнуло. Мир, в котором правят числа, мир, в
котором они создают новый язык и переписывают книги, попросту исчез. Однажды
он сказал мне, маленький горбун с блестящими идеями:
- Что говорят нам книги? Попробуем переиначить. Возьмем все числа,
