полное прощение грехов, то скрытую враждебность.
Но затем, где-то к исходу второй ночи, я понял, что не только я ощущаю
дискомфорт. Мистер Берман тоже ошалел от буйств и тихо сидел в прихожей и
читал газеты, похлебывая коньячок и посасывая сигареты. Он часто выходил,
звонил с улицы, и пока Лулу, матерый и здоровенный мужик, удостаивал
вниманием девиц из заведения и ни одна из них не могла бы сказать, что
внимания хоть одной досталось маловато, тот же Ирвинг поднимался наверх раз
или два и единственное, что могло хоть как-то сказать, что он расслабился,
был его снятый пиджак и приспущенный галстук. Я понял, что Ирвингу это тоже
скоро наскучило и он развлекал себя тем, что закатав рукава, смешивал и
разносил напитки всем страждущим. И я понял, что близкое окружение мистера
Шульца чего-то ожидает. На самом деле публичный дом и пирушка в нем уже на
второй день превратилась не в собственно пирушку друзей и коллег, сделавших
важное дело, и поэтому гуляющих, а в некое торжество, долженствующее
показать всем остальным гангстерам города, что Голландец вернулся. В общем,
это была извращенная презентация продолжения деятельности мистера Шульца
после краткого перерыва.
Вскоре даже босс стал искать более тихого места в заведении, чтобы
передохнуть от шума и гама. Я проходил как-то мимо ванной, с открытой дверью
и увидел его, сидящим в ней в пене, во рту - сигара, в глазах - блеск, мадам
Магси терла ему спину мочалкой. Между ними шел неспешный дружеский разговор,
будто и не было синяка у ней под глазом.
Он увидел меня и позвал к себе.
- Заходи, малыш! - пригласил он к себе. Я зашел и присел на край
унитаза. - Вот, Магси, познакомься, это - мой протеже! Билли, вы еще не
познакомились? - Мы покачали головами. - А ты знаешь, кто такая Магси? Ты
знаешь, сколько лет мы с ней вместе? Я расскажу. Еще с тех времен, когда
Винс Колл бегал за мной с пистолетом по всему Бронксу, и никак не мог найти.
А я, думаешь, где все это время сидел?
- Где?
- У меня тогда заведение было на Ривер-сайде, - вставила мадам.
- Колл был идиот, - продолжил мистер Шульц, - Он ничегошеньки не знал о
том, как можно классно проводить время в заведениях. Он даже не знал, как
они выглядят. И вот пока он бегал, как волк, по киношкам, барам, складам и
бильярдным, кретин, я купался в перинах с достойными девочками из Магсиного
дома. Вот так же сидел в ванной и так же мне терли спину.
- Точно! - подтвердила Магси.
- Магси - баба что надо!
- Спасибо за комплимент, - ответила она.
- Куколка, принеси мне пива! - попросил ее мистер Шульц, откидываясь
назад.
- Сейчас, - сказала она, вытерла руки о полотенце и вышла, закрыв
дверь.
- Ну как, веселишься, парень?
- Да, сэр.
- Очень важно выветрить воздух провинции из твоих легких, - сказал он,
улыбнувшись. Он закрыл глаза. - И вернуть тебя в прежнюю струю. Здесь лучше
и безопаснее. Она что-нибудь сказала?
- Кто?
- Кто, кто, - передразнил он.
- Мисс Престон?
- Думаю, таково было настоящее имя леди.
- Она сказала, что вы пришлись ей по вкусу.
- Не врешь?
- И что у вас есть класс.
- Ого! Узнаю ее стиль, - сказал он, он довольно улыбнулся, польщенный.
И продолжил с закрытыми глазами, - В лучшем чем наш мире, если таковые есть
на самом деле, я люблю представлять, что женщины - это как ракушки на
морском побережье. Везде, везде, куда ни кинь глаз. Розовые ракушки и
раковины, приставляешь ухо и слушаешь океан. Но все дело, вся неприятность в
том... - Он покачал головой.
Пар от горячей воды и замкнутое пространство ванной, обложенной
плиткой, сделали что-то с его голосом, даже если он говорил тихо, звуки
раздавались звонко, будто мы были в пещере. Он уставился в потолок.
- Я думаю, что ты влюбляешься в кого-нибудь... я имею в виду, что
влюбиться можно в юности, когда молодой, вот как ты, когда еще не знаешь,
что весь мир - это огромный бордель. Просто влюбляешься и живешь этим. А
потом, всю оставшуюся жизнь ты думаешь о ней. Смотришь, идет девочка,
похожая на нее, или напоминает ее, или... И ты думаешь, как обнять ее,
прижать к себе, зацеловать. Наши первые любови случаются с нами, когда мы
глупы и неопытны. Когда мы не знаем, что на свете есть кое-что получше.
Потом что-то происходит и постепенно она становится той, которую мы потом
ищем всю оставшуюся жизнь. Так?
- Да, - ответил я.
- Она, конечно, мадам шикарная. Вовсе не простушка, дорогая женщина. У
нее такой милый рот, - сказал он, затягиваясь сигарой. - Кстати, ты знаешь
выражение "летний роман"? Увы, увы, наш роман был немного глубже, чем просто
"летний". И у нас у обоих были свои жизни, к которым надо возвращаться. - Он
взглянул на меня, чтобы поглядеть на мою реакцию. - У меня - бизнес. И я
живу только потому, что я живу этим бизнесом.
Он сел в ванне, белые хлопья пены осели на его волосатых плечах.
- Только вспомнишь, кого я пережил, с кем боролся - мороз по коже идет!
Каждый день! Воры, сводники. Все, что делаешь, все над чем работаешь - они
крадут или пытаются украсть. Большой Жюли. Мой дорогой Бо, мой славный Бо.
Ну и все тот же Колл, я уже говорил о нем. Знаешь чего стоит верность? Чего
стоит верность человека в наши дни? Столько золота, сколько он весит! Взять
того же Винсента Колла. Уже чем я не был ему хорош! Внес за него залог, его
выпустили. А он взял и не явился в суд. И залог мой тю-тю! Ты не знаешь эту
историю? Я сам такие штуки не практикую. Я для людей порядочный бизнесмен,
меня даже можно на улице встретить. Что мне было делать с этим идиотом?
Только объявлять войну. Так и пришлось прятаться от него в публичном доме.
По правде сказать, это было не очень по-мужски. Но мне нужно было выиграть
время. И однажды этого идиота ловят и сажают на несколько суток в тюрьму. Я
понял - вот он, мой шанс. Но он тоже знал, что мы охотимся за ним и поэтому
пригласил свою сестру. Вышел с ней из ворот под ручку, ее ребенка на руки
взял. Ты понял, что я имею в виду? Пришлось нам уйти ни с чем - с детьми мы
не воюем. Это тебе на памятку. Но для него ничего святого не было, ему на
все наплевать. Где-то через неделю я пошел к своей маме на Батгейт-авеню,
разумеется, один, разумеется с цветами. Неужели я к маме пойду со своими
орлами? Конечно, один. У мамы другая жизнь, я никогда не обижал ее, поэтому
я купил цветы и пошел один. Иду по улице, народу полно, кланяюсь знакомым,
все хорошо. А этот, не знаю как его еще назвать, сел в машину с опущенными
шторками и ждал меня. Наверно, шестым чувством я понял, а может по глазам
одного человека напротив - он смотрел вбок от меня, что-то не так. Я нырнул
за стойку с апельсинами, попутно задел еще что-то, овощи покатились по
земле, дыни лопались, а я упал за стойкой прямо на сливы и груши. Были
выстрелы, я стал весь мокрый, думал, что они попали в меня. Я же плюхнулся
со всей своей дури прямо на сливы! Потом раздался вой какой-то женщины,
потом завизжали дети, черт подери, это жилой квартал, в общем, сам знаешь.
Машина быстро уехала, я выглянул из-за стойки и увидел одну женщину, она
кричала что-то по-итальянски, рядом с ней детская коляска, перевернутая, а
на тротуаре младенец, весь в крови. Эти ублюдки промазали и убили младенца!
Боже мой! Затем кто-то показал на меня пальцем, мол, стреляли в него, мол,
он виноват, все стали орать на меня, проклинать меня, будто я убил ребенка!
Мне пришлось сбежать оттуда, иначе меня бы разорвали. После этого я
совершенно точно знал, что убью этого подонка. Это стало для меня вопросом
чести, я поклялся убить его. А вся пресса обвинила меня, так и так, из-за
Голландца Шульца убит невинный младенец, а все потому, что он в войне с
Коллом, с этим психом. Все шишки посыпались на меня, я принял все, что
должно было посыпаться на Колла. Будто я не предупреждал никого, не говорил
никому, что надо за ним следить. Поскольку стреляли в меня и промахнулись,
то я и виноват. Будто мне надо было специально подставлять себя под пулю
вместо ребенка! Но началось-то все с этого идиота! Я что ли сбежал от суда.
Десять тысяч залога, моих личных денег, достались правительству Соединенных
Штатов. Затем она начал трясти мои грузовики, мои точки - какую ошибку я
допустил, что нанял его к себе на работу! В общем я поклялся, что достану
его - это был вопрос восстановления мира и спокойствия на земле. Так, как я
его понимаю. И знаешь что я придумал?
Раздался стук в дверь, вошла мадам с двумя бутылками пива и двумя
стаканами на подносе.
- Рассказываю про Винса! - сказал он ей, - Все было очень просто. Все
гениальное просто. Я вспомнил, что он и Оуни Мадден очень много между собой
говорили.
- О, Оуни! Это был джентльмен! - воскликнула мадам, прикуривая.
- Согласен! - прокомментировал Шульц и продолжил, - Поэтому я пришел к
выводу, что у Колла что-то есть на него. Иначе зачем такому джентльмену
общаться с отбросами улицы. И это оказалось нетрудно. Я послал Аби Ландау в
офис к Оуни. И тот сидел с ним весь вечер рядом. Когда Колл наконец ему
позвонил, то Аби сказал, ты, мол, потолкуй с ним подольше, главное, чтобы
тот не вешал трубку. А у нас на улице был полицейский, который и помог нам
определить номер, с которого Колл и звонил. В общем, он звонил из автомата с
одного бара. Через пять минут мы на машине домчались до этого бара. Они
сидели у фонтана и смотрели за обстановкой. Но мой Томпсон произвел на них
впечатление и они тут же удрали, и больше их никто не видел. Мой парень
прошил телефонную будку насквозь, и верх, и низ, Винс даже дверь не мог
открыть от неожиданности и выпал из будки, сломав ее. А Аби в это время
сидел в офисе Оуни и слушал что происходит. Сначала был разговор, потом
выстрелы, потом - тишина. Он повесил трубку и говорит, мол, спасибо мистер
Мадден, извините за беспокойство. Так мы сделали Колла, и да пребудет его
вшивая плоть в аду на времена вечные!
Мистер Шульц замолк, тяжело дыша от воспоминаний. Он взял с подноса
бутылку и всосался в нее. Я утешился мыслью, что люди обычно переживают
любую потерю до тех пор, пока они остаются самими собой.
На следующее утро я спустился вниз и немедленно понял, что что-то
случилось. Женщины исчезли, будто их и не было, двери во все комнаты были
нараспашку. Я услышал звук работающего пылесоса, в кухне возился с кофе
Ирвинг. Когда он разлил напиток по чашкам, я пошел следом за ним и перед
одним из номеров дверь захлопнулась у меня перед носом. Но я увидел, что
комната полна народу, около дюжины мужчин, все одеты и все трезвы.
Мне велели прогуляться и я отправился на улицу. Это было в районе
Семидесятых, на полпути от Коламбас-авеню до Бродвея, дома впритык друг к
другу, ступени, двери, замки, зашторенные окна, и снова - ступени, двери,
замки. Ни аллей, ни пустых площадок, одна сплошная стена жилых домов. Вскоре
я устал от однообразия вида сплошного камня, да и немного подзамерз, ведь я
просидел в закрытом помещении два дня и три ночи никуда не выходя. Пришла
настоящая хлябкая осень, дул противный пронизывающий ветер, поднимающий с
тротуаров мусор и опадающую с редких деревцев листву. Мне показалось, что
меня преследует холод, север и безнадежность, что никуда я из этого города
не уезжал, но и своим его не ощущал. Из щелей плит вдоль дорог лезла
враждебная мне трава, тоже пожелтевшая, на каждом углу сидело по стае что-то
ищущих на асфальте голубей, телефонные провода оккупировали воробьи -
маленькие ищейки матери-природы.
Разумеется, я был обижен столь бесцеремонным отсечением меня от явно
