Боссу не хватало воображения, у него самый заурядный ум, Дрю была права, он
- обыкновенный человек. Тем не менее я отчетливо осознавал огромные
возможности по убиению Дрю; мне надо было исхитриться и сломить ситуацию в
свою пользу, найти людей или каким-то иным способом заставить их сделать
так, как надо мне и сломать все планы босса. Я вспомнил о бесстрашных
боевиках из фильмов - у них все-таки были добровольные помощники, со злом в
одиночку не очень-то и поборешься. Прямо передо мной находился лист этого
отеля с перечислением услуг предоставляемых им: массаж, стрижка-бритье,
цветы в любое время суток, круглосуточная отправка телеграмм и т.д. Весь
отель с его штатом в моем распоряжении. Я напрягся, взял телефонную трубку и
голосом, пониженным до приглушенной мягкости, наподобие голосов друзей Дрю,
проинформировал оператора отеля, что желаю иметь на связи мистера Харви
Престона, отель "Савой-Плаза", Нью-Йорк, а если его там не окажется, то
отыскать через службу, где он и обязательно соединить меня с ним. Когда я
положил трубку, руки дрожали - даже у жонглеров это случается. Разумеется,
чтобы найти беспутного Харви, надо время, поэтому я, подумав о том, в какой
он постели и с кем, позвонил в службу отеля и заказал дыню, хлопьев, сливок,
яйца, сосиски и бекон, прибавив после раздумий, тостов, джема, кофе и
датской выпечки. Служба отнеслась к заказу очень уважительно. Хотя я заказал
все подряд по меню завтраков. Я сел на плетеное креслице у окна, спрятал
пистолет за занавесь и стал ждать пищу. Для меня казалось очень важным быть
спокойным, так, садясь в горячую ванну, надо сидеть в ней по возможности без
движений, тогда температура долго не будет снижаться. За рулем будет Микки,
с ним будет Ирвинг, потому что если они хотят точности и аккуратности, а
перед этим терпеливого выслеживания, то кто может это сделать еще, кроме
Ирвинга. Им нужен спокойный уход жертвы в мир иной, без громогласья и
пальбы. Они были по душе мне оба. Они хорошие люди и никому не желают зла.
Они не любят жаловаться. Они могут загодя возражать, но поставленную задачу
обязательно выполнят.
Что сказать Харви? Только бы они его нашли. Только бы рядом с ним был
телефон. Пусть даже белого цвета. Он будет слушать меня, нимало не
озаботившись в течение лета ее безопасностью, имея на руках постоянный и
непрекращающийся поток счетов от нее из некоего места. Я представлюсь
человеком, выражающим от ее имени ее желания. Я буду краток и деловит.
Никакого субъективного чувства в голосе, никаких любовей и нежностей в тоне.
И виноватым перед Харви я не буду себя считать. Но отделяясь от мыслей о
предстоящем разговоре, я подумал о том, что во мне умерло эротическое
чувство к ней, оно растворилось в подступающем ужасе того, что может
случиться, я не мог вспомнить ни того, что у нас было, ни даже самого факта
этого. Я даже не мог представить ее самою. Она меня, как женщина, не
интересовала. Раздался стук в дверь, въехала тележка, покрытая белым льняным
покрывалом, ткань сдернули и тележка превратилась в столик с завтраком. Все
было в серебре. Дыня со льдом - в огромной тарелке из толстого серебра.
Прошлой ночью я прислушался к советам Дрю относительно "чаевых" и с апломбом
отпустил коридорного без них. Я сел поудобней, положив пистолет за спину и
уставился на громадье завтрака - все богатство и разнообразие Батгейт-авеню
пришло ко мне на стол. Я вспомнил о маме. Захотелось надеть ту
ветровку-перевертыш с надписями на разных черно-белых фонах. Мне захотелось
пробежаться по своей улице и поймать взгляд великого Голландца Шульца.
Ближе к полудню, запаковав багаж и оставив его у привратника отеля, я
спросил направление к стадиону, где проходили бега и пошел туда пешком.
Расстояние было около километра, по улице, сплошь застроенной трехэтажными,
темного кирпича, пансионами. Входы всех домов украшали таблички "Парковать
машины здесь", обитатели и хозяева домов стояли на тротуарах и зазывно
махали всем проезжающим мимо машинам. Каждый саратогец старался делать свои
маленькие деньги на чем только можно, даже эти люди. Разумеется, большинство
машин направлялось на бега, а там своя стоянка. Всем помогали выбрать
правильную дорогу несколько полицейских в рубашках с короткими рукавами.
Никто, однако не спешил, черные лимузины медленно ехали своей дорогой,
никаких тебе гудков, никаких обгонов - такое движение резко контрастировало
с нью-йоркским, таким оно было манерным и вальяжным. Я смотрел на поток
автомобилей в поисках "Паккарда", хотя знал, что не увижу его. Даже если они
выехали рано утром, даже если шофер Микки, то дорога все-таки длинна, они
подъедут позже. Вскоре я увидел зеленую крышу, возвышающуюся как замок из
деревьев, и спустя пару минут вышагивал по стадиону. День был праздничным,
люди в своих панамах с зонтиками от солнца радостно проходили сквозь ворота.
Они несли бинокли, мужчины обмахивались программками. Стадион, конечно,
уступал нью-йоркским гигантам, но был тем не менее велик. Полностью
построенный из дерева, выкрашенный зеленой и белой красками, в нем витал дух
старого родового поместья с дорожками обрамленными цветами. Я постоял в
очереди за билетом. Кассир сообщил мне, что по возрасту я должен иметь при
себе взрослого, который и проведет меня. Мне захотелось вытащить пистолет и
сунуть его в ноздрю этому парню, но вместо этого я попросил пожилую пару
взять на себя труд провести меня на бега. Они любезно согласились, хотя и
унижен я был сверх меры ни за что - подумать только, помощника одного из
величайших гангстеров на земле не пускают на бега!
Поднявшись по ступеням к ложам я обозрел беговые дорожки и почувствовал
себя, наконец, на месте. Смотреть вниз на зелень стадиона из-под навеса было
очень приятно, немедленно возникало ощущение, что вот-вот начнется великое
спортивное действо типа футбола или бейсбола. Это чувство всегда
присутствует на стадионах перед началом матчей. Бега не отличались этим от
спорта, то же ожидание, то же предвкушение, то же приподнятое настроение, то
же любование прекрасными лошадиными крупами, устремленными к победе, мнимой
или настоящей, бог знает. Я почувствовал, что могу быть здесь самим собой,
собранным и хладнокровным, и могу встретить то, что нас всех ждет, достойно.
Груз смертельной опасности давил меня, но день был прекрасен, казалось,
все высшее общество окружает меня, приехавшее вместе со мной поиграть на
трепетной нервозности ожидания удачи. Есть и простые люди, простые игроки,
для которых это тоже возможность пощекотать нервишки и выиграть свое
маленькое счастье. Они стояли под навесом ближе всех к беговой дорожке, для
них было выделена отступь трибуны, протянутая вдоль одного прямого, как
стрела, отрезка беговой дорожки, для богатых существовали ложи вверху, они
могли видеть больше со своего высока. Эти самые ложи раскупались загодя
денежными мешками и политиками всех мастей. Если по какой-либо причине места
пустовали, то, за маленькую взятку распорядителям бегов, можно было сесть
там. Но самые прекрасные места были еще выше этих лож, под самым навесом -
там был клуб, там был ресторан, там настоящие игроки могли перед началом
бегов расслабиться за столиками и перекинуться парой слов с себе подобными.
Там я и нашел Дрю за столиком для двоих. Перед ней стоял бокал белого вина.
Разумеется, что бы ни случилось, до тех пор пока она не наиграется
вволю, с бегов ее не уведешь. Знал я и другое, что если даже сообщу об
опасности, которая ее подстерегает сегодня, или выдам свои страхи за ее
жизнь, то на нее это не произведет ни малейшего впечатления - ее глаза будут
блуждать, ее разум будет блуждать, она не поймет меня. Лишь свет в ее глазах
притухнет. Она любила меня, такого раннего и шустрого, любила мою дворовую
сущность, грубоватую и соленую, мою врожденную элегантность и смелость.
Поэтому я ничего не сказал. Лишь поведал, что седьмой забег у меня в кармане
и что я сорву на нем столько, что мне хватит содержать ее в шелках до конца
наших жизней. То, что должно было быть как бы шуткой, прорвалось у меня
каким-то сдавленным голосом, с большим чувством, чем я намеревался, слова
выглядели детским признанием детской любви и ее зеленые глаза наполнились
грустью. Мы посидели в молчании, печальные от нахлынувших воспоминаний и
предстоящих перипетий - она будто знала все, что я не сказал, и так. Знала
своим женским нутром, таинственным и непознаваемым. Я не осмеливался глядеть
на нее, я обернулся на ширь стадиона, на длинную дорожку бегов, обрамляющую
овал зелени центра, на гандикапы, на белую изгородь. Вдали виднелись
огромные поля цветов, пруды с настоящими лебедями, парковая зона, а за ней
уходила вдаль земля этого графства, такая же зеленая и холмистая, как округа
Онондаги. Но я видел только этот стадионный овал, я бегал глазами по кругу,
будто в мире существовал только он и немного другого, что вызывает в памяти
этот круг: пары дизеля в каюте лодки, лодка, Бо - вся наша с ней жизнь с
того момента казалось мне галлюцинацией. И все люди с той поры казались едва
выжившими после огромной порции ледяной воды в легкие, после холода глубин,
после отчаянных молитв к богу. Все еще не были мертвы, но будут.
Один за одним столики занимались людьми. Мы не были голодны, но
заказали холодной форели и салат. Вскоре на поле вышли жокеи в красных
костюмах, зазвучали трубы, лошадки весело прогалопировали мимо трибун,
направляясь в далекий угол стадиона, где были установлены стартовые воротца.
Первый день скачек начался. И так будет каждые полчаса, скачки минут на
двадцать, затем - следующий забег по широкой дорожке. Если нет бинокля, то
практически сразу после старта вся команда стартующих превращается в светлое
пятно пыли, перемещающееся по стадиону. Лишь за минимально короткое время
приблизившись ближе, почти под самые трибуны, можно было различить из этого
пятна отдельных всадников и потные лошадиные морды. Как дьяволы проскакивали
они мимо и ты удивлялся - какая же у них скорость! Вскоре они приближались к
финишу и, пересекая линию, привставали в стременах жокеи, трибуны
аплодировали, ревели, шумели и кричали, пока лошади неслись к финишу. Лишь
только скачка заканчивалась, трибуны смолкали - все как один склонялись к
своим листочкам забегов, будто невидимый хлыст или гонг отдавал всем
команду. Шум стихал мгновенно. Изучение длилось несколько секунд. Затем все
начинали думать над следующим заездом. И только счастливчики, выигравшие,
начинали весело горланить и шуметь, им уже не было никакого дела до
блестящих крупов лошадей, принесших им реальные деньги, разве что владелец
мог подойти к жокею выигравшему забег, отвести его и лошадь в кружок для
победителей и пофотографироваться на память, остальные - так же тихо, как и
в начале, начинали ждать своего часа.
Я понял, что имел в виду мистер Берман, что значили цифры, нарисованные
на боках лошадей. И что значили эти же цифры, расположенные по порядку, на
огромных щитах прямо перед трибунами. Лошади были бегущими числами,
оживотненными цифрами, даже для богачей, купивших их еще совсем молоденькими
и воспитавшими их для скачек, даже для них они были лишь цифрами и числами,
приносящими или не приносящими деньги.
Все это было на самом деле второстепенным, в некотором роде
дополнительные мысли, в то время как я проводил Дрю в ее ложу. Я оставил ее
там и направился искать ту машину, которая должна приехать. Это был великий
день для всех балбесов и искателей мгновенного счастья мира, я видел людей,
