убийство. Неотвратимое и лаконичное, как телеграмма. Жертва ведь тоже из их
мира. Конкуренция, ничего не поделать. Поэтому его убийство - это некий
знак, некое послание нескольким людям, которым мистер Шульц таким образом
кое-что сообщил. В то же время способ убийства, парикмахерской бритвой,
предполагал для всех остальных: полиции, криминальных репортеров, ребят из
налоговой инспекции и джентльменов из городской управы из комиссии по
надзору за фактами коррупции в эшелонах власти, а в общем для всех
остальных, кроме, собственно, гангстеров, что оно было совершено кем-то
другим, почерк был явно не Голландца - скорее негритянский способ
умервщления или сицилианский - ярко выраженная вендетта, но как бы там ни
было, оно состоялось и выводы могли делаться разные.
Все это могло служить утешением для меня, но я начал сожалеть, что в
момент принятия решения меня выслали из штаб-квартиры и я не слышал
приговор. Я забеспокоился о себе - мое собственное положение внутри банды
изменилось без моего ведома, или, что еще хуже, я переоценил и себя, и это
пресловутое положение! А было ли оно вообще? Я шагал назад по 3-ей авеню,
чувствуя повторение прилива тошноты и тягу к близости к мистеру Шульцу. Мое
ощущение было странным. Тогда, после убийства пожарного инспектора, я был
зелен лицом от переживаний - может мне не надо было принимать все так близко
к сердцу? Может, думал я, по их мнению, мне еще не хватает мужской силы
выносить подобное спокойно? Я побежал. Пересекая тени и участки, открытые
солнцу, вприпрыжку, через две ступени, мчался по лестнице в свою квартиру -
думая, что они послали за мной, а меня дома - нет!
Но послания не оказалось. Мама занималась прической. Она взглянула на
меня с любопытством, руки вверху, поддерживающие копну волос, во рту - две
булавки. Я едва мог дождаться, пока она уйдет на работу. Она была всегда
раздражающе медлительна, будто ее время гораздо длиннее прочего, и она могла
варьировать им в свое собственное удовольствие. Наконец дверь за ней
закрылась. Я бросился к вновь приобретенному чемоданчику, спрятанному в углу
шкафа, к моему кожаному подержаному товарищу, и начал паковать то, чем был я
в новой жизни: костюм, ботинки, рубашка, галстук, очки с простыми стеклами,
белье, носки. Туда же отправились зубная щетка и порошок. Я все еще не купил
настоящую книгу в настоящем магазине, но в городе это не составит особого
труда. Кошмарную коляску пришлось выкатить в комнату мамы - иначе нельзя
было достать пистолет, он лежал под кроватью. Оружие ушло на самое дно
багажа. Я захлопнул чемодан, закрепил ремни и стал ждать. Я был уверен, что
они явятся по мою душу именно сегодня, именно утром. Я уже не хотел этого,
мне даже не пришло в голову, что я мог ошибаться. Иначе зачем мистер Берман
велел мне купить новую одежду? Чтобы отпустить меня восвояси?
Я уже много чего знал. Я был толков, я знал, что происходит сейчас и
что произойдет потом, я даже знал больше этого.
Единственное, что было мне неизвестно - срок. Когда они придут? Откуда
они вообще узнают, где я нахожусь? На этой мысли я заметил полицейскую
машину, крадущуюся к моему дому, моему подъезду. В голове тут же
запаниковало мое сокровенное естество: "Вот! Вот оно! Уже поздно! Они уже
окружили меня!" И когда из распахнувшейся двери машины вышел тот самый
полисмен с хитромудрой физиономией, который рассматривал меня несколько дней
назад на ступенях приюта, я осознал, что такое есть закон, сила униформы и
отчаянное чувство отстраненности от будущего. Как бы ни был ты ловок и
шустр, если такой момент наступает - то ужас сковывает все члены, все
покрывает картина подступившей катастрофы, ты становишься зверем, пойманным
в перекрестье безжалостных лучей света! Я потерял способность соображать. Он
тем временем вошел в подъезд и стал подниматься. Я даже слышал его шаги.
Выглянув снова наружу, я увидел, что второй полицейский вышел из машины и
стоит облокотившись о дверцу, прямо под спуском пожарной лестницы. Все! Круг
замкнулся! Я подбежал к входной двери и вслушался. Шаги, шаги, а вот и его
дыхание! О, Боже! Полицейский постучал кулаком в дверь, сволочь. Я открыл -
весь дверной проем заполняла его туша. Он промокнул свои серые волосы
платком и, сняв фуражку, провел пальцем по ней изнутри.
- Ну вот, козлик! - сказал он. Под синей формой угадывались все те
штучки, что они носят на себе - дубинка, наручники, пистолет - делающие его
фигуру тяжелой. - Вопросов задавать не надо. Ты нужен. Собирайся и пошли!
Сейчас я попробую вам передать то, что рассказал мне мистер Шульц об
этом убийстве, потому что дословно у меня не получится, я не могу даже
представить по новой, что вот я около него и он мне с доверием, с полным
доверием, рассказывает о самой тайной и никому не ведомой стороне его жизни,
рассказывает взахлеб, гордо и удовлетворенно. Я почти не слушал детали, а
смотрел в это лицо, удивляясь своей беспечности и все-таки расположения к
нему, стараясь увидеть происшедшее его глазами, надеясь, что он не
почувствует мое глубочайшее желание стать на время им самим, говорить со
своим сознанием его голосом, и все-таки не смог. Слушая его душевные
излияния, немой от гордости за то, что он доверял их мне и помня ужас того
утра, я думал о себе, как об идиоте, который позволил усомниться в нем и его
отношении ко мне, потому что, как он сказал, несмотря на честную
импровизацию убийства в парикмахерской, оно все-таки было абсолютно верным и
в точку, будто было спланировано загодя, даже несмотря на то, что все планы
часто рушатся, поэтому порой лучше не иметь планов вообще и он знал тогда,
что бритва - это гениально, она выпрастывала событие в разные концы города и
всем по-разному и поэтому все, что он сделал, срасталось просто идеально и
как любой другой ход в бизнесе, этот - был частично разбавлен удачей,
частично - вдохновением, но, в любом случае, это было просто творение,
правильное с точки зрения бизнеса и неотразимое с точки зрения поэзии
гангстерства, хотя причиной убийства был всего лишь один-единственный
железный мотив - наказание. Он был очень горд убийством. Думаю, ему стало
легче после той неконтролируемой и ничем неоправданной расправы с пожарным
инспектором. Он сказал - и никаких угрызений совести, никаких переживаний,
ничего достойного сожаления как в случае с Бо, ничего личного. Мистер Шульц
наслаждался отдыхом в публичном доме рядом с отелем "Максвелл", а Ирвинг
случайно увидел того парня. Мистер Шульц отмечал возвращение из Сиракуз, где
он отдался в руки правосудия, оставил залог и вышел из зала суда более не
преследуемый всякими сыщиками, ищейками и прочими тварями из налоговой
инспекции. Он праздновал выполнение первой части нового плана и уже распил
первую восхитительную бутылочку вина с девочками, а что может в конечном
итоге быть лучше этого? Так я его риторически вопросил, будто знал, что так
оно и есть на самом деле, будто знал, что воссоздать старую жизнь и старого
Шульца от головы до пят - еще та задача! Поэтому сообщение Ирвинга прошло
как добрый знак, мистер Шульц в порыве вдохновения, чувствуя себя на крыльях
удачи, мог сделать это.
Даже сам заход Голландца по времени в парикмахерскую совпал с
окончанием стрижки - бедный сукин сын уже сидел вымытый, с откинутой
головой, готовый к бритью. Этот вест-сайдский босс держал пистолет на
коленях, под простынкой, а два его громилы были в прихожей, читали газеты,
открытые через стеклянную входную дверь всем взорам. Такова была диспозиция.
Потом один из охранников случайно посмотрел поверх газеты и столкнулся
с взглядом неизвестно откуда взявшегося и улыбающегося Лулу Розенкранца,
щербатый рот и густая бровь которого наводили на определенные размышления.
Рядом стоял Ирвинг, прижимая палец к своим губам: "Тс-с-с!" Охранник
осторожно прокашлялся, призывая второго к вниманию, они обменялись
взглядами, сложили газеты и встали, в надежде, что их стремительное и
молчаливое согласие послать к чертям свою верность боссу будет должным
образом оценено этими двумя печально известными и решительными в своих
действиях личностями. Лулу и Ирвинг оценили жест и позволили им уйти через
вращающуюся дверь, но только после добровольной отдачи газет. Теперь уже
Лулу и Ирвинг заняли их место, рядом с пальмами, хотя, как говаривал мистер
Шульц, Лулу мог бы и не притворяться - читать-то он не умеет. В то же самое
время парикмахер, кутающий горячим полотенцем довольную мордочку клиента,
видевший и правильно понявший церемонию смены караула, оставил все как есть,
т.е. один нос клиента наружу, извинился и тихо исчез через зеркальную дверь,
ведущую в подсобку, в недра парикмахерской, пронесся к выходу, где встретил
другого парикмахера, на этот раз мистера Шульца, входящего в дверь и
обряженного по-цирюльничьи во все белое, из-под рукавов торчали короткие, но
мускулистые руки покрытые черными волосами, а из воротника - культяпистая,
короткошеяя голова с сине-черной тенью, нещадно, дважды в день, выбриваемых
щек. Голландец подошел к откинувшемуся в кресле клиенту, добавил горячих
полотенец, изображая из себя сверхзаботливого парикмахера, попрыскал их из
какой-то бутылки, стоявшей на столе. Походив вокруг кресла и поцокав от
усердия и рвения обслужить по-высшему, он убедился, что клиент ни о чем не
подозревает, осторожно приподнял простыню с колен, двумя пальцами взял
пистолет и отложил его на столик, брякнув металлом о мрамор, приподнял
полотенце на том месте, где у клиента была кадык, осторожно отвел его,
выбрал, не торопясь, самую острую бритву и решительно рассек глотку от уха
до уха. Когда тонкая полоска крови медленно расширилась в алую улыбку
смерти, а жертва дернулась вопросительно в кресле, чуть плечом и немного
коленями, больше недоуменно, чем обвиняя, мистер Шульц локотком надвинул ему
голову вниз, чтобы не было лишних звуков и новыми порциями полотенец укутал
голову и шею - их было достаточно рядом в тележке с паром. Фигура
превратилась в статую белого цвета, с розовеющими кое-где линиями и пятнами.
Мистер Шульц вытер лезвие, сложил бритву, положил ее себе в нагрудной
карман, взглянул в прихожую, будто за ним наблюдала бесчисленная аудитория,
вытер следы своих пальцев на рукоятке револьвера и вложил его в руку жертве,
сбросил с себя парикмахерское одеяние и вышел через зеркальную дверь в
подсобку, а оттуда - на улицу, оставив на сцене два кресла и один труп,
сочащийся кровью.
- В самом процессе нет ничего страшного, - сказал мне мистер Шульц, по
поводу заголовка передовицы, - Это все газетная трескотня. Попадись им я,
все было бы хуже. Я сделал все красиво и профессионально. Парень умер,
потому что начал шевелиться. Как курица с отрубленной головой. Ты знаешь,
они ведь еще бегают, когда им голову отсекут. Я сам видел.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
Девятая глава
Мы стояли на ступенях здания суда тем первым утром и оглядывали
городок: возвышались холмы, между ними пролегали мосты, расстилалась
пасторальная зеленая равнина с вкраплениями фиолетовых цветов, правильной
формы поля, засаженные чем-то темным, светило солнце с голубого неба,
раздавалось далекое мычание коров с окрестных лужаек - все это легло мне на
душу бесконечно-мягкой осязаемостью природы. А Лулу Розенкранц пробурчал:
- Не знаю... А куда здесь, собственно, пойти, если охота развеяться?
Сам я никогда прежде так близко не соприкасался с природой, если не
