как губы лошади, и специальных штанов, блестевших особым кавалерийским
цветом на том месте где происходило соединение задницы с седлом. Форма
сидела на мисс Дрю как влитая, на мистере же Шульце - все выглядело смешно,
его мощность фигуры терялась и контуры выступали угловато, даже мистер
Берман захотел сказать ему об этом.
Время, действительно принадлежавшее мне и я от него был в восторге -
только раннее утро. Я вставал раньше всех, заимев привычку покупать местную
газетенку "Онондага-Сигнал" в киоске за углом. Эту газету я читал за
завтраком в одном кафе, которое я нашел на соседней улице. Женщина-хозяйка
пекла замечательные булочки, но я не открывал этих секретов никому. Кроме
меня орган онондагской общественной жизни никто не читал, газета была
слишком тупа со своими новостями с ферм, житейскими советами на каждый день
и прописными мудростями, но они вставляли колонку комиксов про любимого мной
"Фантома" и это давало мне хоть какую-то связь с реальной жизнью. Однажды
утром я прочитал передовую статью о покупке мистером Шульцем одной
разорившейся фермы и бесплатной отдаче ее в руки бывших хозяев. Вернувшись к
отелю я увидел, что количество потрепанных автомобилей в округе прибавилось
на порядок, окружая вход, сидели на корточках мужчины в комбинезонах и
женщины в халатах. Время от времени из толпы, внутрь отеля или поверх его,
устремлялась пара внимательных глаз. Иногда несколько пар одновременно. Я
заметил, что эти люди если были худы, то были очень худы, а если толсты - то
очень толсты. Мистер Шульц был дружелюбен с ними, он выходил на ступени и
обычно подзывал кого-нибудь, садился с ним за угловым столом в ресторане
отеля, будто это был его офис, слушал внимательно и задавал вопросы. Не
знаю, сколько еще закладных он выкупил, наверняка больше ни одной, но что-то
они от него получали. Или месячную сумму выкупа, или, что больше похоже на
правду, пару долларов "чтобы волк у самой двери не сидел", как он выразился.
Работала такая механика следующим образом: босс все выслушивал, приглашал
страждущего на следующий день, а потом уже Аббадабба Берман в своем
маленьком офисе на шестом этаже вручал коричневый конверт с деньгами. Мистер
Шульц не хотел походить на Господа Бога наяву, в этом он проявлял величайший
такт.
Мне до сих пор непонятно, как такая красивая местность могла быть такой
ощутимо бедной? Я путешествовал по округе, спускался вниз по речке,
переходил мост, бродил по полям, каждый раз забредая все дальше и дальше, и
обнаружил, что никакого вреда от неба, от цветов и деревьев мне не будет. Я
встречал иногда дома, сараи, даже коров, но и от них исходило спокойствие
умиротворенности. Посещали философские мысли о бренности всего земного, о
том, что жизнь каждого города когда-нибудь заканчивается и возникает
потребность в хорошей дороге. Телеграфные столбы вдоль свежего асфальта, со
звенящими от пробегающего в проводах электричества, звали, белая краска,
разграничивающая середину дороги, виднелась на каждом мало-мальски опасном
повороте или спуске, светилась рачительным отношением к пути. Я привык к
соломенному запаху полей и неожиданно-острым волнам аромата навоза, изредка
кучками появлявшимся на дороге. То, что я раньше слушал как тишину, на деле
оказалось наполненным звуками природы: ветром, шорохом, гуканьем, скрипами,
всем, что было невидимо. Я ощутил, после нескольких таких экскурсий, как
надо слышать жизнь и чувствовать ее, перед тем, как ты научишься видеть ее,
будто зрение самое нелепое из способностей человека воспринимать мир. А
поучиться у развернувшегося передо мной таинственного ландшафта было чему; к
примеру, не возникало дискомфорта между простотой земли и огромной
бездонностью неба, общее впечатление портил только безыскусный вид
человеческих жилищных времянок, их вставленность в природу. Поэтому я начал
сворачивать в леса, от дорог подальше, залезал в такие уголки, где,
казалось, не могло быть никого, кроме меня. И однажды, на каменистой тропе,
в стороне от цивилизации, я услышал неземной гул, который по приближении
становился все явственнее, все слышнее, и стал напоминать гудение танковой
армии. Я поднялся на взгорок и увидел облако пыли, вздымающееся с далеких
полей. Опустив глаза вниз, увидел, что подо мной стоят, у края леса, черные
трактора и грузовики бедняков-фермеров. Вся округа шевелилась, трактора ели
землю, вытряхивая пыль в воздух, шла уборка томатов, за тракторами шли
грузовики, принимая с лент помидоры в свои кузова, за ними шли люди,
наклонялись к земле и поднимали оставшиеся овощи и складывали их в заплечные
мешки, которые они, впрочем, волочили за собой, некоторые даже тащились на
четвереньках: мужчины, женщины, дети. В нескольких я признал учеников
воскресной школы.
Только на этом холме мне стала ясна стратегия и замысел мистера Шульца.
Я удивился, почему они так легко дают себя одурачить, ведь он даже не
скрывает того что делает, он не пытается кого-либо обмануть, ему этого и не
надо, для всех здешних людей не важно, что в Нью-Йорке он - гангстер первой
величины, для здешних, Нью-Йорк - клоака, а то, что он здесь сидит, так
пусть сидит, раз у него есть дела, зла он никому не делает. Им было даже
наплевать на то, что они знали, почему он делал так или иначе, даже на то,
что он, не скрывая ничего и ни от кого, все равно делал так, как делал.
Разумеется, его цель была ясна всем, но так ведут себя все, кому в той или
иной степени нужно доверие народа, все строят дутые замки, чтобы их было
видно на всю округу.
Однажды за ужином он сказал:
- Знаешь, Отто, я платил судье ровно столько, сколько у меня уходит
здесь на все про все! И судьи такого здесь не сыщешь, только - дешевле. -
сказал он, улыбаясь своей мысли, - Я прав, Отто? Мы работаем напрямую, без
околичностей, свежие яйца прямо с фермы!
Он расхохотался, все в Онондаге шло так, как он и задумал.
Но, судя по виду Аббадаббы Бермана, тот себя чувствовал не в таком
сангвинистическом настроении. "Судьей" именовался мистер Хайнс, человек из
комиссии по делам, связанным с организованной преступностью. До того, как
федеральная служба налогов смешала все карты, мистер Хайнс отправлял тех
полицейских, кто подходил очень близко к делам Шульца, на повышение на
Стэйтен-Айленд, ближе к общегородским делам, а ночных и сменных судей всех
судов района, тех, кто не понимал ситуации, увольнял на пенсию, ну и, как
сливку с пирога, он просто купил выборы на место районного судьи - в итоге
стал самым добросердечным и мягким районным судьей за всю историю города
Нью-Йорка. Вести бизнес стало просто. Но "федералы" запутали все и каждый
начал выворачиваться, как может. Если к этому добавить тот факт, что банда
все-таки не входила естественным элементом в систему и крайне нуждалась в
легитимизации, то на нее нельзя было естественным образом и рассчитывать,
только обычным, бандитским. Третья проблема была мисс Дрю. Мистер Берман не
знал, что она за фрукт и каков ее статус в банде. Да, она была
высококлассной дамой, знала, как правильно делать благотворительность,
знала, как правильно держать вилки и ложки, знала все "можно" в той или иной
ситуации и все "нельзя". Она еще добавляла стиль к образу Голландца, людям
было трудновато поверить очевидности того, что он - простой гангстер. Но
она, в его понимании мира, была величиной X. Мистер Берман объяснил мне, что
в математике, когда ты не знаешь, что значит та или иная величина, не
знаешь, плюс она или минус, ты ее называешь Х. Вместо числа ты присваиваешь
ей букву. У мистера Бермана нет уважения к буквам. Вот и сейчас он глядит на
нее, как на неизвестное. Мисс Дрю, со смехом, правой рукой берет салатницу,
а левой - лезет мистеру Шульцу в ширинку, как бы это незаметно всем
остальным, но мистер Шульц приподнимается и проливает бокал вина на себя,
кашляет в салфетку, краснеет и говорит ей, что она допрыгается, сучка
хренова.
На другом столе, вовсе не осчастливленные пребыванием в отеле, сидят
Ирвинг, Лулу и Микки. Они молчат. Когда мистер Шульц повышает голос, Лулу,
не видя в чем дело, автоматически встает и сует руку к пистолету, но
удерживается Ирвингом. Мисс Дрю разбила общность и цельность банды, в банде
теперь - иерархия, четыре главных члена сидят на одном столе, а три не очень
главных - на другом. Требования специфической Онондагской жизни заставляют
босса проводить почти все время с мисс Дрю и со мной, больше с мисс Дрю без
меня, даже я чувствую, как меня используют и мне это не нравится, поэтому я
могу представить, что чувствуют Лулу, Ирвинг и Микки. А мистер Берман должен
всем этим еще и как-то управлять.
Начни нью-йоркская пресса писать о том, что здесь делает пресловутый
Голландец - наша позиция бы поменялась в мгновение ока, но я не мог бы об
этом узнать. А пока все шло, как шло, странно и вольготно, с привкусом
ненастоящести для меня, якобы мистер Шульц и мисс Дрю были мои отец и мать.
Так я подумал, даже не подумал, а ощутил однажды на мессе в католическом
соборе Сент-Барнабас. Она состоялась так рано в воскресенье, что, даже после
нее, мне пришлось тащиться в воскресную протестантскую школу. Он снял на
мессе шляпу, она обернула голову белой льняной шалью, мы сидели на скамье,
торжественные и скорбные, слушали орган, его звучание я просто не
перевариваю, орган, как очень правильный во всем речитатив, вдалбливал в
тебя правильность и еще раз правильность, святой отец в шелковом облачении
качал нечто дымящееся под рисованным Христом распятым на кресте. Нет, я не
так переживал о жизни о своей преступной, были вещи еще хуже. Самые плохие,
что я мог представить - уходя из собора, мистер Шульц поставил свечку за
упокой души Бо Уайнберга и ругнулся про себя.
После службы святой отец вышел поговорить с нами, я не видел до этого
святых отцов на улице, вне службы, он выглядел немного по-земному в своей
рясе. Но священники тоже люди, они тоже все видят, видел и он нас. Его звали
отец Монтень, он говорил с акцентом, он поздоровался со всеми, пожал мне
сердечно руку и затем они с мисс Лолой мисс Дрю начали говорить
по-французски. Он был француз из Канады, на голове немного жестковатых,
тщательно причесанных, вьющихся волос - из-за этого лысым он не выглядел.
Слушая их перепевы, я ощутил себя немым, безъязыким идиотом, толстым от
булочек, потребляемых мной ежеутренне, и огромных кусков мяса, потребляемых
мной в остальное время, очки мои, с простыми стеклами, запотели, я вспомнил,
что я еще хожу в воскресную школу, причесываюсь и ношу вещи, которые мне
заказывает мисс Дрю из Бостона (она перешла ко мне в заботах), я каждый день
моюсь, живу за некий счет, который оплачивает босс, мисс Дрю сделала из меня
своего действительного протеже, она заботится обо мне, будто отвечает за
меня, все так странно. Потом она обернулась ко мне и внимательно взглянула
на меня. Но в ее глазах я не уловил той ощутимой внимательности, она,
казалось, могла позволить себе не ставить задачу отличать реальность от
мечтательности и могла думать и о том и о другом одновременно, а может она
была настолько богатой, что могла позволить себе думать всегда только о том,
что она считает действительным в данный момент, т.е. обо мне... Я уже ничего
не понимал, выжатый мысленно как лимон, я чувствовал себя не ответственным
за себя, я слишком часто улыбался, говорил как сосунок и меня оттеснило
течение жизни к практике быть лживым и неестественным, я стал делать вещи, о
которых и помыслить не мог, разгуливая в куртке с надписью "Шадоуз" по
