медленно, так, словно от этого зависело многое:
"Двадцать восьмое февраля. Четверг. Пятьсот шестьдесят лет назад ро-
дился Абдуррахман Джами. Имя этого выдающегося деятеля персидской
культуры..."
- Егоров, проснись, - сказала Катя, - вода замерзла. Капитан беспо-
койно заворочался во сне.
- Павел, в умывальнике - лед...
- Нормально, - сказал капитан, - вполне нормально... При нагревании
образуется лед... А при охлаждении... Не так... При охлаждении - лед. А
При нагревании - дым... Третий закон Ньютона. В чем я отнюдь не уве-
рен...
- Снегу намело до форточки. Павел, не спи...
- Осадки, - реагировал Егоров, - ты лучше послушай, какой я сон ви-
дел. Как будто Ворошилов подарил мне саблю. И этой саблей я щекочу майо-
ра Ковбу...
- Павел, не кривляйся.
Капитан быстро поднялся, выкатил из угла холодные черные гантели. При
этом он сказал:
- Век тренируйся, а кита не перепьешь... И все равно не будешь таким
сильным, как горилла...
- Павел!
- Что такое?! Что случилось? Егоров подошел к ней и хотел обнять. Ка-
тя вырвалась и громко заплакала. Она вздрагивала и кривила рот.
- А плакать зачем? - тихо спросил Егоров. - Плакать не обязательно.
Тем более - рыдать...
Тогда Катя закрыла лицо руками и сказала медленно-медленно. Так, что-
бы не помешали слезы:
- Я больше не могу.
Помрачнев, капитан достал сигарету. Молча закурил.
За окнами бродило серое морозное утро. Голубоватые длинные тени лежа-
ли на снегу.
Егоров медленно оделся, накинул ватник, захватил топор. Снег взвизги-
вал под его лыжными ботинками.
"Ведь где-то есть иная жизнь, - думала Катя, - совсем иная жизнь...
Там земляника, костры и песни... И лабиринты тропинок, пересеченных кор-
нями сосен... И реки, и люди, ожидающие переправы... Где-то есть серьез-
ные белые книги. Вечно ускользающая музыка Баха... Шорох автомобильных
колес... А здесь - лай собак. Пилорама гудит с утра до вечера. А теперь
еще и лед в умывальнике..."
Катя подышала на стекло. Егоров ставил чурбан. Некоторое время приг-
лядывался к сучкам. Потом коротко замахивался и резко опускал топор,
слегка наклонив его...
По радио звучал "Турецкий марш". Катя представила себе турецкое войс-
ко. Как они бредут по глубокому снегу в тяжелых чалмах. Пробираются от
АХЧ к инструменталке. Их ятаганы примерзли к ножнам, чалмы обледенели...
"Боже, - подумала Катя, - я теряю рассудок!"
Егоров вернулся с охапкою дров. Обрушил их возле печки. Затем вьпгул
из кармана тюремный мескрь с фиксатором, отнятый при шмоне. Стал щепать
лучину...
"Раньше я любила зиму, - думала Катя, - а теперь ненавижу. Ненавижу
мороз по утрам и темные вечера. Ненавижу лай собак, заборы, колючую про-
волоку. Ненавижу сапоги, телогрейки... и лед в умывальнике..."
- Молчи, - сказала она, - я ненавижу твою правоту!
- Как это? - не понял Егоров, затем сказал: - Ну, хочешь, привезу из
Вожаеля яблок, шампанского, позовем Женьку Борташевича с Ларисой...
- Твой Борташевич стрижет за обедом ногти.
- Тогда Вахтанга Кекелидзе. У него папаша - князь.
- Кекелидзе - пошляк!
- То есть?
- Ты не знаешь.
- Почему не знаю, - сказал капитан, - я знаю. Я знаю, что он к тебе
цеплялся. У грузин такой порядок. Парень холостой... Неприятно, конеч-
но... Можно и в рыло заехать...
- Женщине это необходимо.
- Что именно?
- Чтобы за ней ухаживали.
- Родить тебе надо, - сказал капитан... Хриплый, вибрирующий лай на
питомнике усилился. Среди других голосов выделялся один нарастающий
тембр.
- Почему меня не раздражали чайки, - сказала Катя, - или дикие утки?
Я не могу, не могу, не могу переносить этот лай...
- Это Гарун, - сказал Егоров.
- Ужас...
- Ты еще волков не слышала. Страшное дело... В печке, разгораясь, ши-
пели дрова. И вот уже запахло мокрым снегом.
- Павел, не сердись.
- Чего сердиться?..
- Привези из Вожаеля яблок.
- Между прочим, лед в умывальнике тает. Катя подошла сзади, обняла
его.
- Ты большой, - сказала она, - как дерево в грозу. Мне за тебя страш-
но.
- Ладно, - сказал он, - все будет хорошо. Все будет просто замеча-
тельно.
- Неужели все будет хорошо?
- Все будет замечательно. Если сами мы будем хорошими...
- А правда, что лед в умывальнике тает?
- Правда, - сказал он, - это нормально. Закон природы...
На питомнике снова залаял Гарун.
- Погоди, - отстранил Катю Егоров, - я сейчас вернусь. Дело минуты...
Катя опустила руки. Вышла на кухню. Приподняла тяжелую крышку умы-
вальника. Там оплывала небольшая глыба льда.
- Действительно - тает, - вслух произнесла
Катя.
Она вернулась, присела. Егорова не было. Катя завела охрипший пате-
фон. Она вспомнила стихи, которые посвятил ей Леня Мак, штангист и неп-
ризнанный гений:
...Видно, я тут не совсем кстати...
Патефон давно затих, шепчет...
Лучше вальса подождем. Катя,
Мне его не танцевать легче...
На питомнике раздался выстрел. Хриплый собачий лай перешел на визг и
затих.
Через несколько минут вернулся капитан. Прошел мимо окон. Он что-то
нес завернутое в брезент.
Катя боялась поднять глаза.
- Ну что, - усмехнулся Егоров, - потише стало? Катя попыталась спро-
сить:
- Что же?.. Куда .же теперь?..
- Это не проблема, - успокоил ее капитан, - вызову шныря с лопатой...
17 мая 1982 года. Принстон
Как вы знаете, Шаламов считает лагерный опыт - полностью негатив-
ным...
Я немного знал Варлама Тихоновича через Гену Айги. Это был порази-
тельный человек. И все-таки я не согласен.
Шаламов ненавидел тюрьму. Я думаю, этого мало. Такое чувство еще не
означает любви к свободе. И даже - ненависти к тирании.
Советская тюрьма - одна из бесчисленных разновидностей тирании. Одна
из форм тотального всеобъемлющего насилия.
Но есть красота и в лагерной жизни. И черной краской здесь не обой-
тись.
По-моему, одно из ее восхитительных украшений - язык.
Законы языкознания к лагерной действительности - неприменимы. Пос-
кольку лагерная речь не является средством общения. Она - не функцио-
нальна.
Лагерный язык менее всего рассчитан на практическое использование. И
вообще, он является целью, а не средством.
На человеческое общение тратится самый минимум лагерной речи:
"...Тебя нарядчик вызывает..." - "...Сам его ищу..." Такое ощущение,
что зеки экономят на бытовом словесном материале. В основном же лагерная
речь - явление творческое, сугубо эстетическое, художественно-бес-
цельное.
Тошнотворная лагерная жизнь дает языку преференцию особой вырази-
тельности.
Лагерный язык - затейлив, картинно живописен, орнаментален и щеголе-
ват. Он близок к звукописи ремизовской школы.
Лагерный монолог - увлекательное словесное приключение. Это - некая
драма с интригующей завязкой, увлекательной кульминацией и бурным фина-
лом. Либо оратория - с многозначительными паузами, внезапными нарастани-
ями темпа, богатой звуковой нюансировкой и душераздирающими голосовыми
фиоритурами.
Лагерный монолог - это законченный театральный спектакль. Это -бала-
ган, яркая, вызывающая и свободная творческая акция,
Речь бывалого лагерника заменяет ему все привычные гражданские укра-
шения. А именно - прическу, заграничный костюм, ботинки, галстук и очки.
Более того - деньги, положение в обществе, награды и регалии.
Хорошо поставленная речь часто бывает единственным оружием лагерного
сторожила. Единственным для него рычагом общественного влияния. Незыбле-
мым и устойчивым фундаментом его репутации,
Добротная лагерная речь вызывает уважение к мастеру. Трудовые заслуги
в лагере не котируются. Скорее - наоборот. Вольные достижения забыты.
Остается - слово.
Изысканная речь является в лагере преимуществом такого же масштаба,
как физическая сила.
Хороший рассказчик на лесоповале значит гораздо больше, чем хороший
писатель в Москве.
Можно копировать Бабеля, Платонова и Зощенко. Этим не без успеха за-
нимаются десятки молодых писателей. Лагерную речь подделать невозможно.
Поскольку главное ее условие - органичность.
Разрешите воспроизвести не совсем цензурную запись из моего армейско-
го блокнота.
"Прислали к нам сержанта из Москвы. Весьма интеллигентного юношу, сы-
на писателя. Желая показаться завзятым вохров-цем, он без конца материл-
ся.
Раз он прикрикнул на какого-то зека:
- Ты что, ебнУлся?!
(Именно так поставив ударение.)
Зек реагировал основательно:
- Гражданин сержант, вы не правы. Можно сказать - ебнулся, ебанулся и
наебнулся. А ебнулся - такого слова в русском литературном языке, уж из-
вините, нет...
Сержант получил урок русского языка".
Фрайер, притворяющийся вором, - смешное и неприличное зрелище. О та-
ких говорят: "Дешевка под законника капает".
Искусство лагерной речи опирается на давно сложившиеся традиции.
Здесь существуют нерушимые каноны, железные штампы и бесчисленные регла-
менты. Плюс - необходимый, творческий изыск. Это как в литературе. Под-
линный художник, опираясь на традицию, развивает черты личного своеобра-
зия...
Как это ни удивительно, в лагерной речи очень мало бранных слов. Нас-
тоящий уголовник редко опускается до матерщины. Он пренебрегает нечис-
топлотной матерной скороговоркой. Он дорожит своей речью и знает ей це-
ну.
Подлинный уголовник ценит качество, а не децибелы. Предпочитает точ-
ность - изобилию.
Брезгливое: "Твое место у параши" - стоит десятка отборных руга-
тельств. Гневное: "Что же ты, сука, дешевишь?!" - убивает наповал. Снис-
ходительное: "Вот так фрайер - ни украсть, ни покараулить" - дезавуирует
человека абсолютно,.,
В лагере еще жива форма словесного поединка, блистательной разговор-
ной дуэли. Я часто наблюдал такие бои - с разминкой, притворной апатией
и внезапными фейерверками убийственного красноречия. С отточенными фор-
мулировками на уровне Крылова и Лафонтена:
"Волк и меченых берет..."
В лагере не клянутся родньти. и близкими. Тут не услышишь божбы и
многословных восточных заверений. Тут говорят:
- Клянусь свободой!..
Следующий отрывок - про того же капитана Егорова. Куска из середины
пропали. Там была история с лошадью - когда-нибудь расскажу. И еще - про
бунт на Вес-ляпе, когда Егорова оглушили лопатой...
В общем, потеряно страниц двенадцать. Все оттого, что наша литература
приравнивается к динамиту. По-моему, это большая честь для нас...
В уборной было чисто и прохладно. Егоров курил, сидя на подоконнике.
За окном пожарные играли в городки. Проехал хлебный фургон и, качнув-
шись, затормозил возле булочной.
Егоров потушил сигарету и вышел. Больничный коридор пересекали сол-
нечные лучи. Тут было много окон - легкие занавески вздрагивали и пока-
чивались.
По коридору шла медсестра. Она была похожа нэ монашку и казалась хо-
рошенькой.
Все больничные медсестры казались хорошенькими. Да они и были хоро-
шенькими. Поскольку они были юными и здоровыми. А кругом - так много
прозрачных белых занавесок, холодного света, и ничего лишнего...
- Ну как? - спросил Егоров.
- Состояние удовлетворительное, - холодно ответила медсестра.
У нее были раскосые глаза, аккуратная челка и голубоватый халат, стя-
нутый на талии.
Медсестры в палатах и регистратуре казались бесчувственными. Ведь они
говорили то, что не каждому приятно слышать...
- Ясно, - сказал капитан, - удовлетворительное - значит плохое?
- Мешаете работать, - выговорила она тоном измученной почтовой служа-
щей.
- Сунуть бы тебя головой в мясорубку, - негромко произнес капитан.
По коридору торопливо шел хирург с четырьмя ассистентами. Они были
выше его ростом. Хирург что-то говорил им, не оборачиваясь.
Егоров стал на дороге.
- Потом, потом, - отстранил хирург, - мы, врачи, суеверны... Он почти
