Услышал довоенное танго и шершавые звуки индонезийских междометий. Разг-
лядел во мраке геометрические очертания палаток. Вспомнил ощущение горя-
чей кожи, стянутой мокрыми, тугими лямками...
Алиханов закурил сигарету, подержал ее в отведенной руке. Затем круп-
ным почерком вывел на листе из тетради:
"Летом так просто казаться влюбленным. Зеленые теплые сумерки бродят
под ветками. Они превращают каждое слово в таинственный и смутный
знак..."
За окном начиналась метель. Белые хлопья косо падали на стекло из
темноты.
- Летом так просто казаться влюбленным, - шептал надзиратель,
Полусонный ефрейтор брел коридором, с шуршанием задевая обои.
"Летом так просто казаться влюбленным..." Алиханов испытывал тихую
радость. Он любовно перечеркнул два слова и написал:
"Летом... непросто казаться влюбленным..." Жизнь стала податливой. Ее
можно было изменить движением карандаша с холодными твердыми гранями и
рельефной надписью - "Орион"...
- Летом непросто казаться влюбленным, - снова и снова повторял Алиха-
нов...
В десять часов утра его разбудил сменщик. Он пришел с мороза, красно-
лицый и злой.
- Всю ночь по зоне бегал, как шестерка, - сказал он, - это - чистый
театр... Кир, поножовщина, изолятор набит бакланьем...
Алиханов тоже достал сигарету и пригладил волосы. Целый день он про-
ведет в изоляторе. За стеной будет ходить из угла в угол рецидивист Ана-
ги, позвякивая наручниками...
- Обстановка напряженная, - говорил сменщик, раздеваясь. - Мой тебе
совет - возьми Гаруна. Он на третьем блокпосту. Спокойнее, когда пес ря-
дом...
- Это еще зачем? - спросил Алиханов.
- То есть как? Может, ты Анаги не боишься?
- Боюсь, - сказал Алиханов, - очень даже боюсь... Но все равно Гарун
страшнее...
Накинув телогрейку, Алиханов пошел в столовую.
Повар Балодис выдал ему тарелку голубоватой овсяной каши. На краю
желтело пятнышко растаявшего масла.
Надзиратель огляделся.
Выцветшие обои, линолеум, мокрые столы...
Он захватил алюминиевую ложку с перекрученным стеблем. Сел лицом к
окну. Вяло начал есть. Тут же вспомнил минувшую ночь. Подумал о том, что
ждет его впереди... И спокойная торжествующая улыбка преобразила его ли-
цо.
Мир стал живым и безопасным, как на холсте. Он приглядывался к надзи-
рателю без гнева и укоризны.
И казалось, чего-то ждал от него...
11 марта 1982 года. Нью-Йорк
Простите, что задержал очередную главу. Отсутствие времени стало кош-
маром моей жизни. Пишу я только рано утром, с шести и до восьми. Дальше
- газета, радиостанция "Либерти"... Одна переписка чего стоит. Да еще -
младенец... И так далее.
Развлечение у меня единственное - сигареты. Я научился курить под ду-
шем...
Однако вернемся к рукописи. Я говорил о том, как началась моя злос-
частная литература.
В этой связи мне бы хотелось коснуться природы литературного твор-
чества. (Я представляю себе вашу ироническую улыбку.
Помните, вы говорили: "Сережу мысли не интересуют..." Вообще, слухи о
моем интеллектуальном бессилии носят подозрительно упорный характер. Тем
не менее - буквально два слова.)
Как известно, мир несовершенен. Устоями общества являются корыстолю-
бие, страх и продажность. Конфликт мечты с действительностью не утихает
тысячелетиями. Вместо желаемой гармонии на земле царят хаос и беспоря-
док.
более того, нечто подобное мы обнаружили в собственной душе. Мы жаж-
дем совершенства, а вокруг торжествует пошлость.
Как в этой ситуации поступает деятель, революционер? Революционер де-
лает попытки установить мировую гармонию. Он начинает преобразовывать
жизнь, достигая иногда курьезных мичуринских результатов. Допустим, вы-
водит морковь, совершенно неотличимую от картофеля. В общем, создает но-
вую человеческую породу. Известно, чем это кончается...
Что в этой ситуации предпринимает моралист? Он тоже пытается достичь
гармонии. Только не в жизни, а в собственной душе. Путем самоусовер-
шенствования. Тут очень важно не перепутать гармонию с равнодушием...
Художник идет другим путем. Он создает искусственную жизнь, дополняя
ею пошлую реальность. Он творит искусственный мир, в котором благо-
родство, честность, сострадание являются нормой.
Результаты этой деятельности заведомо трагичны. Чем плодотворнее уси-
лия художника, тем ощутимее разрыв мечты с действительностью. Известно,
что женщины, злоупотребляющие косметикой, раньше стареют...
Я понимаю, что все мои рассуждения достаточно тривиальны. Недаром
Байль и Генис прозвали меня "Трубадуром отточенной банальности". Я не
обижаюсь. Ведь прописные истины сейчас необычайно дефицитны.
Моя сознательная жизнь была дорогой к вершинам банальности. Ценой ог-
ромных жертв я понял то, что мне внушали с детства. Но теперь эти про-
писные истины стали частью моего личного опыта.
Тысячу раз я слышал: "Главное в браке - общность духовных интересов".
Тысячу раз отвечал: "Путь к добродетели лежит через уродство",
Понадобилось двадцать лет, чтобы усвоить внушаемую мне банальность.
Чтобы сделать шаг от парадокса к трюизму.
В лагере я многое понял. Постиг несколько драгоценных в своей ба-
нальности истин.
Я понял, что величие духа не обязательно сопутствует телесной мощи.
Скорее - наоборот. Духовная сила часто бывает заключена в хрупкую, неук-
люжую оболочку. А телесная доблесть нередко сопровождается внутренним
бессилием.
Древние говорили;
"В здоровом теле - соответствующий дух!"
По-моему, это не так. Мне кажется, именно здоровые физически люди ча-
ще бывают подвержены духовной слепоте. Именно в здоровом теле чаще царит
нравственная апатия.
В охране я знал человека, который не испугался живого медведя. Зато
любой начальственный окрик выводил его из равновесия.
Я сам был очень здоровым человеком. Мне ли не знать, что такое душев-
ная слабость...
Вторая усвоенная мною истина еще банальнее. Я убедился, что глупо де-
лить людей на плохих и хороших. А также - на коммунистов и беспартийных.
На злодеев и праведников. И даже - на мужчин и женщин.
Человек неузнаваемо меняется под воздействием обстоятельств. И в ла-
гере - особенно.
Крупные хозяйственные деятели без следа растворяются в лагерной шуше-
ре. Лекторы общества "Знание" пополняют ряды стукачей. Инструкторы физ-
культуры становятся завзятыми наркоманами. Расхитители государственного
имущества пишут стихи. Боксеры-тяжеловесы превращаются в лагерных "ду-
нек" и разгуливают с накрашенными губами.
В критических обстоятельствах люди меняются. Меняются к лучшему или к
худшему. От лучшего к худшему и наоборот.
Со времен Аристотеля человеческий мозг не изменился. Тем более не из-
менилось человеческое сознание.
А значит, нет прогресса. Есть - движение, в основе которого лежит не-
устойчивость.
Все это напоминает идею переселения душ. Только время я бы заменил
пространством. Пространством меняющихся обстоятельств...
Как это поется:
"Был Якир героем, стал врагом народа..."
И еще - лагерь представляет собой довольно точную модель государства.
Причем именно Советского государства. В лагере имеется диктатура проле-
тариата (то есть - режим), народ (заключенные), милиция (охрана). Там
есть партийный аппарат, культура, индустрия. Есть все, чему положено
быть в государстве.
Советская власть давно уже не является формой правления, которую мож-
но изменить. Советская власть есть образ жизни нашего государства.
То же происходит и в лагере. В этом плане лагерная охрана - типично
советское учреждение...
Как видите, получается целый трактат. Может быть, зря я все это пишу?
Может, если этого нет в рассказах, то все остальное - бесполезно?..
Посылаю вам очередные страницы. Будет минута, сообщите, что вы о них
думаете.
У нас все по-прежнему. Мали" в супермаркете переходит ст беспомощнос-
ти на грузинский язык. Дочка презирает меня за то, что я не умею водить
автомашину.
Только что звонил Моргулис, просил напомнить ему инициалы Лермонтова.
Лена вам кланяется...
Наша рота дислоцировалась между двумя большими кладбищами. Одно было
русским, другое - еврейским. Происхождение еврейского кладбища было за-
гадкой. Поскольку живых евреев в Коми нет.
В полдень с еврейского кладбища доносились звуки траурных маршей.
Иногда к воротам шли бедно одетые люди с детьми. Но чаще всего там было
пустынно и сыро.
Кладбище служило поводом для шуток и рождало мрачные ассоциации.
Выпивать солдаты предпочитали на русских могилах...
Я начал с кладбища, потому что рассказываю историю любви.
Медсестра Раиса была единственной девушкой в нашей казарме. Она мно-
гим нравилась, как нравилась бы любая другая в подобной ситуации. Из ста
человек в нашей казарме девяносто шесть томилось похотью. Остальные ле-
жали в госпитале на Койне.
При всем желании Раю трудно было назвать хорошенькой. У нее были
толстые щиколотки, потемневшие мелкие зубы и влажная кожа.
Но она была добрая и приветливая. Она была все же лучше хмурых девиц
с торфоразработок. Эти девицы брели по утрам вдоль ограды, игнорируя на-
ши солдатские шутки. Причем глаза их, казалось, были обращены внутрь...
Летом в казарму явился новый инструктор - Пахапиль. Он разыскал свое-
го земляка Ханнисте, напоил его шартрезом и говорит:
- Ну, а барышни тут есть?
- И даже много, - заверил его Ханнисте, подрезая ногти штыком от ав-
томата.
- Как это? - спросил инструктор.
- Солоха, Рая и восемь "дунек"...
- Сууре пярасельт! - воскликнул Густав. - Тут можно жить!
Солохой звали лошадь, на которой мы возили продукты. "Дуньками" назы-
вают лагерных педерастов. Рая была медсестрой...
В санчасти было прохладно даже летом. На окнах покачивались белые
марлевые занавески. Еще там стоял запах лекарств, неприятный для
больных.
Инструктор был абсолютно здоров, но его часто видели те, кто ходил
под окнами санчасти. Солдаты заглядывали в окна, надеясь, что Рая будет
переодеваться. Они видели затылок Пахапиля и ругались матом.
Пахапиль трогал холодные щипчики и говорил об Эстонии. Вернее, о Тал-
линне, об игрушечном городе, о Мюнди-баре. Он рассказывал, что тал-
линнские голуби нехотя уступают дорогу автомобилям. Иногда Пахапиль до-
бавлял:
"Настоящий эстонец должен жить в Канаде..." Как-то раз его лицо вдруг
стало хмурым и даже осунулось. Он сказал: "Замолчать!" - и повалил Раю
на койку.
В санчасти пахло больницей, и это многое упрощало. Пахапиль лежал на
койке, обитой холодным дерматином, Он замерз и подтянул брюки.
Инструктор думал о своей подруге Хильде. Он видел, как Хильда идет
мимо Ратуши...
Рядом лежала медсестра, плоская, как слово на заборе. Пахапиль ска-
зал:
- Ты разбила мне сердце...
Ночью он снова пришел. Когда он постучал, за дверью стало чересчур
тихо. Тогда Густав сорвал крючок.
На койке сидел безобразно расстегнутый ефрейтор Петров. Раю инструк-
тор заметил не сразу.
- Вольно! - сказал Фидель, придерживая брюки. - Вольно, говорю...
- Курат! - воскликнул Густав. - Падаль!
- Мамочки! - сказала Рая и добавила:- Выражаться не обязательно.
- Ах ты, нерусский, - сказал Фидель.
- Сука! - произнес инструктор, заметив Раю.
- А что, если мне вас обоих жалко? - сказала Рая. - Что тогда?
- Чтобы все дохли! - сказал инструктор. В коридоре громко запел дне-
вальный:
...Сорок метров крепдешина,
Пудра, тушь, одеколон...
- Ваша жена может приезжать, - сказала Рая, - она такая интересная
дама. Я видела фотку...
- Надо сейчас давать по морде! - крикнул инструктор.
Фидель носил баки. На плече его видна была татуировка: голая женщина
и рядом слова:
"Милэди, я завтра буду с вами!"
- Хромай отсюда, - сказал Фидель. Пахапиль умел драться. С любой по-
зиции он мог достать Фиделя. Его учил боксу сам Вольдемар Хан-сович Ней.
