рального кодекса...
Милый Бог! За что ты меня ненавидишь? Хотя я и гопник, но перед зако-
ном чист. Ведь не крал же я, только пью... И то не каждый день-Милый
Бог! Совесть есть у тебя или нет? Если ты не фрайер, сделай, чтобы капи-
тан Прищепа вскорости лыжи отбросил. А главное, чтобы не было этой тос-
ки... Как ты думаешь, Бог есть?
- Маловероятно, - сказал Алиханов.
- А я думаю, что пока все о'кей, то, может быть, и нет его. А как
прижмет, то, может быть, и есть. Так лучше с ним заранее контакт устано-
вить...
Фидель наклонился к Алиханову и тихо произнес:
- Мне в рай попасть охота. Я еще со Дня Конституции такую цель поста-
вил.
- Попадешь, - заверил его Алиханов, - в охране у тебя не много конку-
рентов.
- Я и то думаю, - согласился Фидель, - публика у нас бесподобная. Во-
рюги да хулиганы... Какой уж там рай... Таких и в дисбат не примут... А
я на этом фоне, может, и проскочу как беспартийный...
...К десяти часам перепилась вся рота. Очередную смену набрали из
числа тех, кто мог ходить. Старшина Евченко уверял, что мороз отрезвит
их.
По казарме бродили чекисты, волоча за собой автоматы и гитары.
Двоих уже связали телефонным проводом. Их уложили в сушилке на груду
тулупов.
В ленинской комнате охранники затеяли игру. Она называлась "Тигр
идет". Все уселись за стол. Выпили по стакану зверобоя. Затем ефрейтор
Кунин произнес:
- Тигр идет!
Участники игры залезли под стол.
- Отставить! - скомандовал Кунин. Участники вылезли из-под стола.
Снова выпили зверобоя. После чего ефрейтор Кунин сказал:
- Тигр идет!
И все опять залезли под стол.
- Отставить! - скомандовал Кунин... На этот раз кто-то остался под
столом. Затем -второй и третий. Затем надломился сам Кунин. Он уже не
мог произнести: "Тигр идет!" Он дремал, положив голову на кумачовую ска-
терть...
Около двенадцати прибежал инструктор Воликов с криком:
- Охрана, в ружье!
Его окружили.
- На питомнике девка кирная лежит, - объяснил инструктор, - может, с
высылки забрела...
В нескольких километрах от шестого лагпункта был расположен поселок
Чир. В нем жили сосланные тунеядцы, главным образом - проститутки и фар-
цовщики. На высылке они продолжали бездельничать. Многие из них были
уверены, что являются политическими заключенными...
Парни толпились возле инструктора.
- У Дзавашвили есть гандон, - сказал Матыцын, - я видел.
- Один? - спросил Фидель.
- Тоже мне, доцент! - рассердился Воликов. - Личный гандон ему пода-
вай! Будешь на очереди...
- Банальный гандон не поможет, - уверял Матыцын, - знаю я этих, с вы-
сылки... У них там гонококки, как псы... Вот если бы из нержавейки...
Алиханов лежал и думал, какие гнусные лица у его сослуживцев.
"Боже, куда я попал?!" - думал он.
- Урки, за мной! - крикнул Воликов.
- Люди вы или животные?! - произнес Алиханов. Он спрыгнул вниз. -
Попретесь целым взводом к этой грязной бабе?!
- Политику не хаваем! - остановил его Фидель. Он успел переодеться в
диагоналевую гимнастерку.
- Ты же в рай собирался?
- Мне и в аду не худо, - сказал Фидель. Алиханов стоял в дверном про-
еме.
- Всякую падаль охраняем!.. Сами хуже зеков!.. Что, не так?!..
- Не возникай, - сказал Фидель, - чего ты разорался?!.. И помни, в
народе меня зовут - отважным...
- Кончайте базарить, - сказал верзила Герасимчук.
И вышел, задев Алиханова плечом. За ним потянулись остальные.
Алиханов выругался, залез под одеяло и раскрыл книгу Мирошниченко
"Тучи над Брянском",..
Латыш Балсдис разувался, сидя на питьевом котле. Балодис монотонно
дергал себя за ногу. И при этом всякий раз бился головой об угол желез-
ной кровати.
Балодис служил поваром. Главной его заботой была продовольственная
кладовая. Там хранились сало, джем и мука. Ключи Балодис целый день но-
сил в руках. Засыпая, привязывал их шпагатом к своему детородному орга-
ну. Это не помогало. Ночная смена дважды отвязывала ключи и воровала
продукты. Даже мука была съедена...
- А я не пошел, - гордо сказал Балодис.
- Почему? - Алиханов захлопнул книгу.
- У меня под Ригой дорогая есть. Не веришь? Анеле зовут. Любит меня -
страшно.
- А ты?
- И я ее уважаю.
- За что же ты ее уважаешь? - спросил Алиханов.
- То есть как?
- Что тебя в ней привлекает? Я говорю, отчего ты полюбил именно ее,
эту Анеле? Балодис подумал и сказал:
- Не могу же я любить всех баб под Ригой...
Читать Алиханов не мог. Заснуть ему не удавалось. Борис думал о тех
солдатах, которые ушли на питомник. Он рисовал себе гнусные подробности
этой вакханалии и не мог уснуть.
Пробило двенадцать, в казарме уже спали. Так начался год.
Алиханов поднялся и выключил репродуктор-
Солдаты возвращались поодиночке. Алиханов был уверен, что они начнут
делиться впечатлениями. Но они молча легли.
Глаза Алиханова привыкли к темноте. Окружающий мир был знаком и про-
тивен. Свисающие темные одеяла. Ряды обернутых портянками сапог. Лозунги
и плакаты на стенах.
Неожиданно Алиханов понял, что думает о женщине с высылки. Вернее,
старается не думать об этой женщине.
Не задавая себе вопросов, Борис оделся. Он натянул брюки и гимнастер-
ку. Захватил в сушилке полушубок. Затем, прикурив у дневального, вышел
на крыльцо.
Ночь тяжело опустилась до самой земли. В холодном мраке едва угадыва-
лась дорога и очертание сужающегося к горизонту леса.
Алиханов миновал заснеженный плац. Дальше начинался питомник. За ог-
радой хрипло лаяли собаки на блокпостах.
Борис пересек заброшенную железнодорожную ветку и направился к мага-
зину.
Магазин был закрыт. Но рядом жила продавщица Тонечка с мужем-электро-
монтером. Еще была дочь, приезжавшая только на каникулы.
Алиханов шел на свет в полузанесенном окне.
Затем постучал, и дверь отворилась. Из узкой, неразличимой от
пьянства комнаты вырвались звуки старомодного танго. Алиханов, щурясь от
света, вошел. Сбоку косо возвышалась елка, украшенная мандаринами и про-
дуктовыми этикетками.
- Пей! - сказал электромонтер. Он подвинул надзирателю фужер и тарел-
ку с дрогнувшим холодцом.
- Пей, душегуб! Закусывай, сучья твоя порода! Электромонтер положил
голову на клеенку, видимо совершенно обессилев.
- Премного благодарен, - сказал Алиханов.
Через пять минут Тонечка сунула ему бутылку вина, обернутую клубной
афишей.
Он вышел. Грохнула дверь за спиной. Мгновенно исчезла с забора неле-
пая, длинная тень Алиханова. И вновь темнота упала под ноги.
Надзиратель положил бутылку в карман. Афишу он скомкал и выбросил.
Было слышно, как она разворачивается, шурша.
Когда Борис снова шел мимо вольеров, псы опять зарычали.
На питомнике было тесно. В одной комнате жили инструкторы. Там висели
диаграммы, графики, учебные планы, мерцала шкала радиоприемника с изоб-
ражением кремлевской башни. Рядом были приклеены фотографии кинозвезд из
журнала "Советский экран". Кинозвезды улыбались, чуть разомкнув губы.
Борис остановился на пороге второй комнаты. Там на груде дрессировоч-
ных костюмов лежала женщина. Ее фиолетовое платье было глухо застегнуто.
При этом оно задралось до бедер. А чулки были спущены до колен, Во\осы
ее, недавно обесцвеченные пергидролем, темнели у корней. Алиханов подо-
шел ближе, нагнулся.
- Девушка, - сказал он.
Бутылка "Пино-гри" торчала у него из кармана.
- Ой, да ну иди ты! - Женщина беспокойно заворочалась в полусне.
- Сейчас, сейчас, все будет нормально, - шептал Алиханов, - все будет
о'кей...
Борис прикрыл настольную лампу обрывком служебной инструкции. Припом-
нил, что обоих инструкторов нет. Один ночует в казарме. Второй ушел на
лыжах к переезду, где работает знакомая телефонистка...
Дрожащими руками он сорвал красную пробку. Начал пить из горлышка.
Затем резко обернулся - вино пролилось на гимнастерку. Женщина лежала с
открытыми глазами. Ее лицо выражало чрезвычайную сосредоточенность. Нес-
колько секунд молчали оба.
- Это что? - спросила женщина. В голосе ее звучало кокетство, подав-
ляемое нетрезвой дремотой.
- "Пино-гри", - сказал Алиханов.
- Чего? - удивилась женщина.
- "Пино-гри", розовое крепкое, - добросовестно ответил надзиратель,
исследуя винную этикетку.
- Один говорил тут - пожрать захвачу...
- У меня нет, - растерялся Алиханов, - но я добуду... Как вас зовут?
- По-разному... Мамаша Лялей называла. Женщина одернула платье.
- Чулок у меня все отстЯгивается. Я его застЯгиваю, а он все отстЯги-
вается да отстЯгивается... Ты чего?
Алиханов шагнул, наклонился, содрогаясь от запаха мокрых тряпок, вод-
ки и лосьона.
- Все нормально, - сказал он.
Огромная янтарная брошка царапала ему лицо.
- Ах ты, сволочь! - последнее, что услышал надзиратель...
Он сидел в канцелярии, не зажигая лампы. Потом выпрямился, уронив ру-
ки. Звякнули пуговицы на манжетах.
- Господи, куда я попал, - выговорил Алиханов, - куда я попал?! И чем
все это кончится?!..
Невнятные ускользающие воспоминания коснулись Алиханова.
...Зимний сквер, высокие квадратные дома. Несколько школьников окру-
жили ябеду Вову Машбица. У Вовы испуганное лицо, нелепая шапка, рейту-
зы...
Кока Дементьев вырывает у него из рук серый мешочек. Вытряхивает на
снег галоши. Потом, изнемогая от смеха, мочится... Школьники хватают Во-
ву, держат его за плечи... Суют голову в потемневший мешок... Мальчик
уже не вырывается. В сущности, это не больно...
Школьники хохочут. Среди других - Боря Алиханов, звеньевой и отлич-
ник...
...Галоши еще лежат на снегу, такие черные и блестящие. Но уже видны
разноцветные палатки спортивного лагеря за Коктебелем. На веревках су-
шатся голубые джинсы. В сумерках танцуют несколько пар. На песке стоит
маленький черный и блестящий транзистор.
Борис прижимает к себе Галю Водяницкую. На девушке мокрый купальник.
Кожа у нее горячая, чуть шершавая от загара. Галин муж, аспирант, сидит
на краю волейбольной площадки. Там, где место для судей. В его руке бе-
леет свернутая газета.
Галя - студентка индонезийского отделения. Она шепотом произносит не-
понятные Алиханову индонезийские слова. Он, тоже шепотом, повторяет за
ней:
- Кером даш ахнан... Кером ланав... Галя прижимается к нему еще тес-
нее.
- Ты можешь не задавать вопросов? - говорит Алихаков. - Дай руку!
Они почти бегут с горы, исчезают в кустах. Наверху - бесформенный си-
луэт аспиранта Водяницкого. Потом - его растерянный окрик:
- Э.э?!..
Воспоминания Алиханова стали еще менее отчетливыми. Наконец замелька-
ли какие-то пятна. Обозначились яркие светящиеся точки. Похищенные у от-
ца серебряные монеты... Растоптанные очки после драки на углу Литейного
и Кирочкой... И брошка, ослепительная желтая брошка в грубом, анодиро-
ванном корпусе.
Затем Алиханов снова увидел квадрат волейбольной площадки, белеющий
на фоне травы. Но теперь он был собой, и женщиной в мокром купальнике, и
любым посторонним. И даже хмурым аспирантом с газетой в руке...
Что-то неясное происходило с Алихановым. Он перестал узнавать
действительность. Все близкое, существенное, казавшееся делом его рук,
представлялось теперь отдаленным, невнятным и малозначительным. Мир су-
зился до размеров телеэкрана в чужом жилище.
Алиханов перестал негодовать и радоваться. Он был убежден, что пере-
мена в мире, а не в его Душе.
Ощущение тревоги прошло. Алиханов бездумно выдвинул ящик письменного
стола. Обнаружил там хлебные корки, моток изоляционной ленты, пачку ва-
нильных сухарей. Затем - мятые погоны с дырочками от эмблем. Две разби-
тые елочные игрушки. Гибкую коленкоровую тетрадь с наполовину вырванными
листами. Наконец - карандаш.
И тут Алиханов неожиданно почувствовал запах морского ветра и рыбы.
