что-то говорит ему по-эстонски. На родном языке инструктор обращается
только к собакам.
Слева колонну охраняет распятый на берданке ефрейтор Петров. За этот
фланг можно быть спокойным. Людям известно, что значит модернизированный
АК в руках такого воина, как Фидель.
Мы переходим холодную узкую речку. Следим, чтобы заключенные не спря-
тались под мостками. Выводим бригаду к переезду. Ощущая запах вокзальной
гари, пересекаем железнодорожную насыпь. И направляемся к лесоповалу.
Так называется участок леса, окруженный символической непрочной изго-
родью. На уровне древесных крон торчат фанерные сторожевые вышки.
Охрану несет караульная группа. Возглавляет се сержант Шумейко, кото-
рый целыми днями томится, ожидая ЧП.
Мы заводим бригаду в сектор охраны. После этого наши обязанности ме-
няются.
Пахапиль становится радистом. Он достает из сейфа Р-109. Выводит гиб-
кую, как бамбуковое удилище, антенну. Затем роняет в просторный эфир та-
инственные нежные слова:
- Алло, Роза! Алло, Роза! Я - Пион! Я - Пион! Вас не слышу. Вас не
слышу!..
Фидель с гнусным шумом двигает ржавые штыри в проходном коридоре. Он
считает карточки. Берет ключи от пирамиды. Осматривает сигнальные "Янта-
ри" и "Хлопушки". Трогает, хорошо ли растоплена печь. Превращается в
контролера хозяйственной зоны.
Зеки разводят костры. Шоферы лесовозов выстраиваются за соляркой. Пе-
рекликаются на вышках часовые. Сержант Шумейко, чью личность мы впервые
оценили после драки на Койне, тихо засыпает. Хотя наш единственный топ-
чан предназначен для бойца, свободного от караула.
Двенадцать сторожевых постов утвердились над лесом. Начинается рабо-
чий день.
Вокруг - дым костров, гул моторов, запах свежих опилок, перекличка
часовых. Эта жизнь медленно растворяется в бледном сентябрьском небе.
Гулко падают сосны. Тягачи волокут их, подминая кустарник. Солнце ос-
лепительными бликами ложится на фары машин. А над лесоповалом в простор-
ном эфире беззвучно мечутся слеза:
- Алло, Роза! Алло, Роза! Я - Пион! Я - Пион! Часовые на вышках! Сиг-
нализация в порядке! Запретная полоса распахана! Воры приступили к рабо-
те! Прием! Вас не слышу! Вас не слышу!..
Контролер пропустил меня в зону. Сзади неприятно звякнул штырь. У
костра расконвоированный повар Галимулин заряжал чифирбак. Я прошел ми-
мо, хотя употребление чифира было строго запрещено. Режимная инструкция
приравнивала чифиристов к наркоманам. Однако все бакланье чифирило, и мы
это знали. Чифир заменял им женщин.
Галимулин подмигнул мне. Я убедился, что мой либерализм зашел слишком
далеко. Мне оставалось только пригрозить ему кондеем. На что Галимулин
вновь одарил меня своей басурманской улыбкой. Передние зубы у него от-
сутствовали.
Я прошел мимо балана, любуясь желтым срезом. Уступил дорогу тягачу, с
шумом ломавшему ветки. Защищая физиономию от паутины, вышел через лес к
инструментальной мастерской.
Зеки раскатывали бревна, обрубали сучья. Широкоплечий татуированный
стропаль ловко орудовал багром.
- Поживей, уркаганы, - крикнул он, заслонив ладонью глаза, - отстаю-
щих в коммунизм нс берем! Так и будут доходить при нынешнем строе...
Сучкорубы опустили топоры, кинули бушлаты на ^УДУ веток. И опять же-
лезо блеснуло на солнце.
Я шел и думал:
"Энтузиазм? Порыв? Да ничего подобного. Обычная гимнастика. Кураж...
Сила, которая легко перешла бы в насилие, Дай только волю..."
Переговариваясь с часовыми, я обогнул лесоповал вдоль запретки. Пры-
гая с кочки на кочку, миновал ржавое болото. И вышел на поляну, тронутую
бледным утренним солнцем.
У низкого костра спиной ко мне расположился человек. Рядом лежала
толстая книга без переплета. В левой руке он держал бутерброд с томатной
пастой.
- А, Купцов, - сказал я, - опять волынишь?! В крытку захотел?
В отголосках трудового шума, у костра - зек был похож на морского
разбойника. Казалось, перед ним штурвал, и судно движется навстречу вет-
ру...
...Зима. Штрафной изолятор. Длинные тени под соснами. Окна, забитые
снегом.
За стеной, позвякивая наручниками, бродит Купцов. В книге нарядов за-
писано: "Отказ".
Я достаю из сейфа матрикул Бориса Купцова. Тридцать слов, похожих на
взрывы: БОМЖ (без определенного места жительства). БОЗ (без определенных
занятий). Гриф ОР (опасный рецидивист). Тридцать два года в лагерях.
Старейший "законник" усть-вымского лагпункта. Четыре судимости. Девять
побегов. Принципиально не работает...
Я спрашиваю:
- Почему не работаешь? Купцов звякает наручниками:
- Сними браслет, начальник! Это золото без пробы.
- Почему не работаешь, волк?
- Закон не позволяет.
- А жрать твой закон позволяет?
- Нет такого закона, чтобы я голодал.
- Ваш закон отжил свое. Все законники давно раскололись. Антипов сту-
чит. Мамай у кума - первый человек. Седой завис на морфине. Топчилу в
Ропче повязали...
- Топчила был мужик и фрайер, зеленый, как гусиное дерьмо. Разве он
вор? Двинуть бабкин "угол" - вот его фортуна. Так и откороновался...
- Ну, а ты?
- А я - потомственный российский вор. Я воровал и буду...
Передо мной у низкого костра сидит человек. Рядом на траве белеет
книга. В левой руке он держит бутерброд...
- Привет, - сказал Купцов, - вот рассуди, начальник. Тут написано -
убил человек старуху из-за денег. Мучился так, что сам на каторгу пошел.
А я, представь себе, знал одного клиента в Туркестане. У этого клиента -
штук тридцать мокрых дел и ни одной судимости. Лет до семидесяти прожил.
Дети, внуки, музыку преподавал на старости лет... Более того, история
показывает, что можно еще сильнее раскрутиться. Например, десять миллио-
нов угробить, или там сколько, а потом закурить "Герцеговину флор"...
- Слушай, - говорю я, - ты будешь работать, клянусь. Рано или поздно
ты будешь шофером, стропалем, возчиком. На худой конец - сучкорубом. Ты
будешь работать либо околеешь в ШИЗО. Ты будешь работать, даю слово.
Иначе ты сдохнешь...
Зек оглядел меня как вещь. Как заграничный автомобиль напротив Эрми-
тажа. Проследил от радиатора до выхлопной трубы. Затем он внятно произ-
нес:
- Я люблю себя тешить...
И сразу - капитанский мостик над волнами. Изорванные в клочья паруса.
Ветер, соленые брызги... Мираж...
Я спрашиваю:
- Будешь работать?
- Нет. Я родился, чтобы воровать.
- Иди в ШИЗО!
Купцов встает. Он почти вежлив со мной. На лице его застыла гримаса
веселого удивления.
Где-то падают сосны, задевая небо. Грохочет лесовоз.
Неделю Купцов доходит в изоляторе. Без сигарет, без воздуха, на по-
лухлебе.
- Ты даешь, начальник, - говорит он, когда я прохожу мимо амбразуры.
Наконец контролер отпускает его в зону. В тот же день у него появля-
ются консервы, масло, белый хлеб. Загадочная организация, тюремный гор-
собес, снабжает его всем необходимым...
Февраль. Узкие тени лежат между сосен. На питомнике лают собаки.
Покинув казарму, мы с Хедояном оказываемся в зоне.
- Давай, - говорит Рудольф, - иди вдоль простреливаемого коридора, а
я тебе навстречу.
Он идет через свалку к изолятору. По уставу мы должны идти вместе.
Надзиратели ходят только вдвоем. Недаром капитан Прищепа говорит: "Двое
- это больше, чем Ты и Я. Двое - это Мы..."
Мы расстаемся под баскетбольными щитами. Зимней полночью они напоми-
нают виселицы. Как только я исчезну за баками свалки, Рудольф Хедоян
вернется. Он закурит и направится к вахте, где тикают ходики. Я тоже мог
бы вернуться. Мы бы все поняли и рассмеялись. Но для этого я слишком ос-
торожен. Если это случится, я буду отсиживаться на вахте каждый раз.
Я надвигаю воркутинский капюшон и распахиваю дверь соседнего барака.
Нестерпимо грохочет привязанный к скобе эмалированный чайник. Значит, в
бараке не спят. Нары пусты. Стол завален деньгами и картами. Кругом -
человек двадцать в нижнем белье. Взглянув на меня, продолжают игру.
- Не торопись, ахуна, - говорит карманник Чалый, - всех пощекочу!
- Жадность фрайера губит, - замечает валютчик Белуга.
- С довеском, - показывает карты Адам.
- Задвигаю и вывожу, - тихо роняет Купцов... Я мог бы уйти. Водворить
на место чайник и захлопнуть дверь. Клубы пара вырвались бы из натоплен-
ного жилья. Я бы шел через зону, ориентируясь на прожекторы возле КПП,
где тикают ходики. Я мог бы остановиться, выкурить сигарету под баскет-
больной корзиной. Три минуты постоять, наблюдая, как алеет в снегу оку-
рок. А потом на вахте я бы слушал, как Фидель говорит о любви. Я бы даже
крикнул под общий смех:
- Эй, Фидель, ты лучше расскажи, как по ошибке на старшину Евченко
забрался...
Для всего этого я недостаточно смел. Если это случится, мне уже не
зайти в барак...
Я говорю с порога:
- Когда заходит начальник, положено вставать. Зеки прикрывают карты.
- Без понта, - говорит Купцов, - сейчас нельзя...
- Это вилы, начальник, - произносит Адам. Остальные молчат. Я протя-
гиваю руку. Сгребаю податливые мятые бумажки. Сую в карманы и за пазуху.
Чалый хватает меня за локоть.
- Руки! - приказывает ему Купцов. И потом, обращаясь ко мне:
- Начальник, остынь!
Хлопает дверь за спиной, гремит эмалированный чайник.
Я иду к воротам. Бережно, как щенка, несу за пазухой деньги. Ощущаю
на своих плечах тяжесть всех рук, касавшихся этих мятых бумажек. Горечь
всех слез. Злую волю...
Я не заметил, как подбежали сзади. Вокруг стало тесно. Чужие тени ки-
нулись под ноги. Мигнула лампочка в проволочной сетке. И я упал, не
расслышав собственного крика...
В госпитале я лежал недели полторы. Над моей головой висел репродук-
тор. В гладкой фанерной коробке жили мирные новости. На тумбочке стояли
шахматные фигуры вперемешку с пузырьками для лекарств. За окнами рассти-
лался морозный день. Пейзаж в оконной раме...
Сухое чистое белье... Мягкие шлепанцы, застиранный теплый халат...
Веселая музыка из репродуктора... Клиническая прямота и откровенность
быта. Все это заслоняло изолятор, желтые огни над лесобиржей, примерзших
к автоматам часовых. И тем не менее я вспоминал Купцова очень часто. Я
не удивился бы, пожалуй, зайди он ко мне в своей лагерной робе. Да еще и
с книгой в руках.
Я не знал, кто ударил меня возле пожарного стенда. И все же чувство-
вал: неподалеку от белого лезвия мелькнула улыбка Купцова, Упала, как
тень, на его лицо...
В шлепанцах и халате я пересек заснеженный двор. Оказавшись в темпом
флигеле, натянул сапоги. Затем приехал в штаб на лесовозе. Явился к под-
полковнику Гречневу. На его столе размахивал копьем чугунный витязь. Тон
был начальственно-фамильярный;
- Говорят, на тебя покушение было?
- Просто сунули шабер в задницу.
- Ну и что хорошего? - спросил подполковник.
- Да так, - говорю, - ничего.
- Как это произошло?
- Играли в буру. Я отнял деньги.
- Когда тебя обнаружили, денег не было.
- Естественно.
- Зачем же ты приключений ищешь?
- Затем, что подобные вещи кончаются резней.
- Товарищ подполковник...
- Резней, товарищ подполковник.
- Это в наших интересах.
- Я думаю, надо по закону.
- Ладно, считай, что я этого не говорил. Ты питерский?
- С Охты.
- В штабе рассказывают такой анекдот. Приехал майор Бережной на Роп-
чу. Дневальный его не пускает. Бережной кричит: "Я из штаба части!" Дне-
вальный в ответ: "А я - с Лиговки!.." Ты приемами самбо владеешь?
- Более или менее.
- Говорят - от топора и лома нет приема... Можно перевести тебя в
другую команду.
- Я не боюсь.
- Это глупо. Отошлем тебя в Синдор...
- А в Синдоре - не зеки? Такое же сучье и беспредельщина.
- Права думаешь качать?
- Не собираюсь.
- Товарищ подполковник.
- Не собираюсь, товарищ подполковник.
- Вот и замечательно, - сказал он, - а то прижмуриться недолго. Габа-
