вившегося в дверях:
- Отставить! Я кому говорю - отставить!.. Опустив глаза, я сказал ка-
питану Токарю все. Он выслушал меня, расправил гимнастерку и неожиданно
заговорил быстрым старческим шепотом:
- Я с них вычту. Непременно вычту. Я за Брошку в Котласе тридцать рэ
уплатил...
Вечером капитан Токарь напился. Он буйствовал в поселковом шалмане.
Порвал фотографию лошади. Ругал последними словами жену. Такими словами,
которые давно уже значение потеряли. А ночью шел куда-то мимо электрос-
танции. И пытался, роняя спички, закурить на ветру...
Рано утром я вновь подметаю крыльцо. Потом - мимо грязных сугробов -
к воротам.
Я иду под луной, откровенной и резкой, как заборная надпись. Жду ка-
питана - стройного, тщательно выбритого, невозмутимого. Прикладываю руку
к виску. Затем роняю ее, как будто совершенно обессилев. И наконец, уч-
тивым, задорным, приязненным голосом спрашиваю:
- Ну как, дядя Леня?..
Прошло двадцать лет. Капитан Токарь жив. Я тоже. А где этот мир, пол-
ный ненависти и страха? Он-то куда подевался? И в чем причина моей тоски
и стыда?..
II июня 1982 года. Нью-Йорк
Этот большой кусок я переправил через Ричарда Нэша. А ведь он почти
что коммунист, Тем не менее занимается нашими вздорными рукописями. Все
дико запуталось на этом свете.
На КПП сидели трое. Опер Борташевич тасовал измятые, лоснящиеся кар-
ты. Караульный Гусев пытался уснуть, не вынимая изо рта зажженной сига-
реты. Я ждал, когда закипит обложенный сухарями чайник.
Борташевич вяло произнес:
- Ну, хорошо, возьмем, к примеру, баб. Допустим, ты с ней по-хороше-
му: кино, бисквиты, разговоры... Цитируешь ей Гоголя с Белинским... Ка-
кую-нибудь блядскую оперу посещаешь... Потом, естественно, в койку, А
мадам тебе в ответ; женись, паскуда! Сначала загс, а потом уж низменные
инстинкты... Инстинкты, видишь ли, ее не устраивают. А если для меня это
святое, что тогда?!..
- Опять-таки жиды, - добавил караульный.
- Чего - жиды? - не понял Борташевич.
- Жиды, говорю, повсюду. От Райкина до Карла Маркса... Плодятся, как
опята... К примеру, вендиспансер на Чебью. Врачи - евреи, пациенты -
русские. Это по-коммунистически?
Тут позвонили из канцелярии. Борташевич поднял трубку и говорит:
- Тебя.
Я услышал голос капитана Токаря:
- Зайдите ко мне, да побыстрей.
- Товарищ капитан, - сказал я, - уже, между прочим, девятый час.
- А вы, - перебил меня капитан, - служите Родине только до шести?!
- Для чего же тогда составляются графики? Мне завтра утром на службу
выходить.
- Завтра утром вы будете па Ропче, Есть задание начальника штаба -
доставить одного клиента с роп-чинской пересылки. Короче, жду...
- Куда это тебя? - спросил Борташевич.
- Надо с Ропчи зека отконвоировать.
- На пересуд?
- Не знаю.
- По уставу нужно ездить вдвоем.
- А что в охране делается по уставу? По уставу только на гауптвахту
сажают. Гусев приподнял брови:
- Кто видел, чтобы еврей сидел на гауптвахте?
- Дались тебе евреи, - сказал Борташевич, - надоело. Ты посмотри на
русских. Взглянешь и остолбенеешь.
- Не спорю, - откликнулся Гусев... Неожиданно закипел чайник. Я пе-
реставил его на кровельный лист возле сейфа.
- Ладно, пойду...
Борташевич вытащил карту, посмотрел и говорит:
- Ого! Тебя ждет пиковая дама. Затем добавил:
- Наручники возьми.
Я взял...
Я шел через зону, хотя мог бы обойти ее по тропе нарядов. Вот уже год
я специально хожу по зоне ночью. Все надеюсь привыкнуть к ощущению стра-
ха. Проблема личной храбрости у нас стоит довольно остро. Рекордсменами
в этом деле считаются литовцы и татары.
Возле инструменталки я слегка замедлил шаги. Тут по ночам собирались
чифиристы.
Жестяную солдатскую кружку наполняли водой. Высыпали туда пачку чаю.
Затем опускали в кружку бритвенное лезвие на длинной стальной проволоке.
Конец ее забрасывали на провода высоковольтной линии. Жидкость в кружке
закипала через две секунды,
Бурый напиток действовал подобно алкоголю. Люди начинали возбужденно
жестикулировать, кричать и смеяться без повода.
Серьезных опасений чифиристы не внушали. Серьезные опасения внушали
те, которые могли зарезать и без чифиря...
Во мраке шевелились тени. Я подошел ближе. Заключенные сидели ка кар-
тофельных ящиках вокруг чифирбака. Завидев меня, стихли.
- Присаживайся, начальник, - донеслось из темноты, - самовар уже го-
тов.
- Сидеть, - говорю, - это ваша забота.
- Грамотный, - ответил тот же голос.
- Далеко пойдет, - сказал второй.
- Не дальше вахты, - усмехнулся третий...
Все нормально, подумал я. Обычная смесь дружелюбия и ненависти. А
ведь сколько я перетаскал им чая, маргарина, рыбных консервов...
Закурив, я обогнул шестой барак и вышел к лагерной узкоколейке. Из
темноты выплыло розовое окно канцелярии.
Я постучал. Мне отворил дневальный. В руке он держал яблоко.
Из кабинета выглянул Токарь и говорит:
- Опять жуете на посту, Барковец?!
- Ничего подобного, товарищ капитан, - возразил, отвернувшись, дне-
вальный.
- Что я, не вижу?! Уши шевелятся... Позавчера вообще уснули... - Я не
спал, товарищ капитан. Я думал. Больше это не повторится.
- А жаль, - неожиданно произнес Токарь и добавил, обращаясь ко мне: -
Входите. Я вошел, доложил как положено.
- Отлично, - сказал капитан, затягивая ремень, - вот документы, може-
те ехать. Доставите сюда зека по фамилии Гурин. Срок - одиннадцать лет.
Пятая судимость. Человек в законе, будьте осторожны.
- Кому, - спрашиваю, - он вдруг понадобился? Что, у нас своих рециди-
вистов мало?
- Хватает, - согласился Токарь.
- Так в чем же дело?
- Не знаю. Документы поступили из штаба части. Я развернул путевой
лист. В графе "назначение"
было указано;
"Доставить на шестую подкомандировку Гурина
Федора Емельяновича в качестве исполнителя роли
Ленина..."
- Что это значит?
- Понятия не имею. Лучше у замполита спросите. Наверное, постановку
готовят к шестидесятилетию советской власти. Вот и пригласили гастроле-
ра. Может, талант у него или будка соответствующая... Не знаю. Пока что
доставьте его сюда, а там разберемся. Если что, применяйте оружие. С Бо-
гом!..
Я взял бумаги, козырнул и удалился.
К Ропче мы подъехали в двенадцатом часу. Поселок казался мертвым. Из
темноты глухо лаяли собаки.
Водитель лесовоза спросил:
- Куда тебя погнали среди ночи? Ехал бы с утра. Пришлось ему объяс-
нять:
- Так я назад поеду днем. А так пришлось бы ночью возвращаться. Да
еще в компании с опасным рецидивистом.
- Не худший вариант, - сказал шофер. Затем прибавил;
- У нас в леспромхозе диспетчеры страшнее зеков.
- Бывает, - говорю. Мы попрощались...
Я разбудил дневального на вахте, показал ему бумаги. Спросил, где
можно переночевать?
Дневальный задумался:
- В казарме шумно. Среди ночи конвойные бригады возвращаются. Займешь
чужую койку, могут и ремнем перетянуть... А на питомнике собаки лают.
- Собаки - это уже лучше, - говорю.
- Ночуй у меня. Тут полный кайф. Укроешься тулупом. Подменный явится
к семи...
Я лег, поставил возле топчана консервную банку и закурил...
Главное - не вспоминать о доме. Думать о каких-то насущных проблемах.
Вот, например, папиросы кончаются. А дневальный вроде бы не курит...
Я спросил:
- Ты что, не куришь?
- Угостишь, так закурю.
Еще не легче...
Дневальный пытался заговаривать со мной:
- А правда, что у вас на "шестерке" солдаты коз дерут?
- Не знаю. Вряд ли... Зеки, те балуются.
- По-моему, уж лучше в кулак.
- Дело вкуса...
- Ну ладно, - пощадил меня дневальный, - спи. Здесь тихо...
Насчет тишины дневальный ошибся. Вахта примыкала к штрафному изолято-
ру. Там среди ночи проснулся арестованный зек. Он скрежетал наручниками
и громко пел:
"А я иду, шагаю по Москве..."
- Повело кота на блядки, - заворчал дневальный. Он посмотрел в глазок
и крикнул:
- Агеев, хезай в дуло и ложись! Иначе финтилей под глаз навешу!
В ответ донеслось:
- Начальник, сдай рога в каптерку! Дневальный откликнулся витиеватым
матерным перебором.
- Сосал бы ты по девятой усиленной, - реагировал зек...
Концерт продолжался часа два. Да еще и папиросы кончились.
Я подошел к глазку и спросил:
- Нет ли у вас папирос или махорки?
- Чы кто? - поразился Агеев.
- Командированный с шестого лагпункта.
- А я думал - студент... На "шестерке" все такие культурные?
- Да, - говорю, - когда остаются без папирос.
- Махорки навалом. Я суну под дверь... Вы случайно не из Ленинграда?
- Из Ленинграда.
- Земляк... Я так и подумал. Остаток ночи прошел в разговорах...
Наутро я разыскал оперуполномоченного Долбен-ко. Предъявил ему свои
бумаги. Он сказал:
- Позавтракайте и ждите на вахте. Оружие при вас? Это хорошо...
В столовой мне дали чаю и булки, Каши не хватило. Зато я получил на
дорогу кусок сала и луковицу. А знакомый инструктор отсыпал мне десяток
папирос,
Я просидел на вахте до развода конвойных бригад.
Дневального сменили около восьми. В изоляторе было тихо. Зек отсыпал-
ся после бессонной ночи.
Наконец я услышал:
- Заключенный Гурин с вещами! Звякнули штыри в проходном коридоре. На
вахту зашел оперативник с моим подопечным.
- Распишись, - говорит. - Оружие при тебе?
Я расстегнул кобуру.
Зек был в наручниках.
Мы вышли на крыльцо. Зимнее солнце ослепило меня. Рассвет наступил
внезапно. Как всегда...
На пологом бугре чернели избы. Дым над крышами поднимался верти-
кально.
Я сказал Гурину:
- Ну, пошли.
Он был небольшого роста, плотный. Под шапкой ощущалась лысина. Заса-
ленная ватная телогрейка блестела на солнце.
Я решил не ждать лесовоза, а сразу идти к переезду. Догонит нас по-
путный трактор - хорошо. А нет, можно и пешком дойти за три часа...
Я не знал, что дорога перекрыта возле Койна. Позднее выяснилось, что
ночью двое зеков угнали трелевочную машину. Теперь на всех переездах си-
дели оперативники. Так мы и шли пешком до самой зоны. Только раз остано-
вились, чтобы поесть, Я отдал Гурину хлеб и сало. Тем более что сало
подмерзло, а хлеб раскрошился.
Молчавший до этого зек повторял:
- Вот так дачка - чистая бацилла! Начальник, гужанемся от души...
Ему мешали наручники. Он попросил:
- Сблочил бы манжеты. Или боишься, что винта нарежу?
Ладно, думаю, при свете не опасно. Куда ему по снегу бежать?..
Я снял наручники, пристегнул их к ремню. Гурнн сразу же попросился в
уборную.
Я сказал:
- Идите вон туда...
Потом он сидел за кустами, а я держал на мушке черный воркутинский
треух.
Прошло минут десять. Даже рука устала.
Вдруг за моей спиной что-то хрустнуло. Одновременно раздался хриплый
голос:
- Пошли, начальник...
Я вскочил. Передо мной стоял улыбающийся Гурин. Шапку он, видимо, по-
весил на куст.
- Не стреляй, земеля...
Ругаться было глупо.
Гурин действовал правильно. Доказал, что не хочет бежать. Мог и не
захотел...
Мы вышли на лежневку и без приключений достигли зоны. В дороге я
спросил:
- А что это за представление? Зек не понял. Я объяснил:
- В сопроводилозке говорится - исполнитель роли Ленина.
Гурин расхохотался:
- Это старая история, начальник. Была у меня еще до войны кликуха -
Артист. В смысле - человек фартовый, может, как говорится, шевелить уша-
ми. Так и записали в дело - артист. Помню, чалился я в МУРе, а следова-
тель шутки ради и записал. В графу - профессия до ареста... Какая уж там
профессия! Я с колыбели - упорный вор. В жизни дня не проработал. Одна-
ко, как записали, так и поехало - артист. Из ксивы в ксиву... Все зампо-
литы меня на самодеятельность подписывают - ты же артист... Эх, встре-
тить бы такого замполита на колхозном рынке. Показал бы я ему свое ис-
