страшно медленно переливался в кружки.
Вкус был ужасный, и мы закусили барбарисками. Мы жевали их вместе с
прилипшей к ним оберточной бумагой.
Тонечка сказала: "На здоровье!"
Латыш Балодис подмигнул ей и спрашивает Фиделя:
- Ты бы мог?
А Фидель ему и отвечает:
- За миллион и то с похмелья... Когда мы вышли, было уже темно. Над
лесобиржей и в поселке зажглись огни.
Мы прошли вдоль конюшни, где стояли телеги без лошадей. Фидель затя-
нул: "Мы идем по Уругваю!.." А Балодис схватил гитару и ударил ее об де-
рево. Обломки мы кинули в прорубь.
Я поглядел на звезды. У меня закружилась голова... В этот момент Фи-
дель полез на телеграфный столб. Да еще с перочинным ножом в зубах. Па-
рень он был технически грамотный и рассчитывал что-нибудь испортить. Он
забирался выше и выше. Тень от него стала огромной. Неожиданно он крик-
нул: "Мама!" - и упал с десятиметровой высоты. Мы бросились к нему. Но
Фидель поднялся, отряхнул снег и говорит:
- Падать - не залазить!..
Стали искать нож. Балодис говорит:
- Видно, ты его проглотил.
- Пусть, - сказал Фидель, - у меня их два...
Потом мы отправились в казарму. Навстречу выехал хлебный фургон. Мы
пошли вперед, не сворачивая. Водитель затормозил, свернул и поломал
чью-то ограду...
Когда мы вернулись, служебный наряд чистил оружие. Мы зашли в столо-
вую и поели холодного рассольника. Фидель хотел помочиться в бачок, ко-
торый стоял на табурете. Но мы с Балодисом ему отсоветовали.
Потом мы зашли в ленкомнату. Расселись вокруг стола. Он был накрыт
кумачовой скатертью. Кругом алели стенды, плакаты и лозунги. Наверху
мерцала люстра. В углу лежала свернутая трубкой новогодняя "Молния"...
- Скоро ли коммунизм наступит? - поинтересовался Фидель.
- Если верить газетам, то завтра. А что?
- А то, что у меня потребности накопились.
- В смысле - добавить? - оживился Балодис.
- Ну, - кивнул Фидель. Я говорю:
- А как у тебя насчет способностей?
- Прекрасно, - ответил Фидель, - способностей У меня навалом.
- Матом выражаться, - подсказал Балодис.
- Не только, - ответил Фидель.
Он начал расставлять шахматное фигуры. Я положил голову на скатерть.
А Балодис стал разглядывать фотографии членов Политбюро ЦК. Потом он
сказал:
- Вот так фамилия - Челюсть!
Тут в ленкомнату заглянул старшина Евченко.
- Ложились бы, хлопцы! - сказал он. А Фидель как закричит:
- Почему кругом несправедливость, старшина? Объясните, почему? Вор,
положим, сидит за дело. А мы-то за что пропадаем?!
- Кто же виноват? - говорит старшина. Я говорю:
- Если бы мне показали человека, который виноват... На котором вина
за все мои горести... Я бы его тут же придушил...
- Шли бы спать, - произнес Евченко. Тут мы встали и ушли не попрощав-
шись. А Фидель - тот даже задел старшину. Покурили, сидя во дворе на
бревнах. Затем направились в хозчасть.
- Боб, иди в зону, - сказал Фидель, - и принеси горючего. А то мотор
глохнет.
- Давай, - подхватил Балодис, - в кильдиме шнапса нет, а у зеков -
сколько угодно. Дадут без разговоров, вот увидишь. Знают, что и мы в
долгу не останемся.
Он потянул Фиделя за рукав:
- Дай папиросу.
- Курить вредно, - заявил Фидель, - табак отрицательно действует на
сердце.
- Нет, полезно, - сказал Балодис, - еще полезней водки. А вредно зна-
ешь что? На вышке стоять.
- Самое вредное, - говорит Фидель, - это политзанятия. И когда бежишь
в противогазе.
- И строевая подготовка, - добавил я...
В зону меня не пустили. Контролер на вахте спрашивает:
- Ты куда?
- В зону, естественно.
- По личному делу?
- Нет, - говорю, - по общественному.
- За водкой, что ли?
- Ну.
- Поворачивай обратно!
- Ого, - говорю, - вот это соцзаконность! Значит - пускай ее выпьет
какой-нибудь рецидивист? И совершит повторное уголовно наказуемое дея-
ние?..
- Ты ходишь за водкой. Общаешься с контингентом. А потом он использу-
ет тебя в сомнительных целях.
- Кто это - он?
- Контингент... У тебя должен быть антагонизм по части зеков. Ты дол-
жен их ненавидеть. А разве ты их ненавидишь? Что-то не заметно. Спраши-
вается, где же твой антагонизм?
- Нет у меня антагонизма. Даже к тебе, мудила...
- То-то, - неожиданно высказался контролер и добавил: - Хочешь, я те-
бе из личных запасов налью?
- Давай, - говорю, - только антагонизма все равно не жди...
Я шел в казарму спотыкаясь. В темноте миновал заснеженный плац. Ока-
зался в сушилке, где топилась печь. На крючьях висели бушлаты и полушуб-
ки.
Фидель рванулся ко мне, опрокинул стул. Когда я сказал, что водки
нет, он заплакал.
Я спросил:
- А где Балодис? Фидель говорит:
- Все спят. Мы теперь одни.
Тут и я чуть не заплакал. Я представил себе, что мы одни на земле.
Кто же нас полюбит? Кто же о нас позаботится?..
Фидель шевельнул гармошку, издав резкий, пронзительный звук.
- Гляди, - сказал он, - впервые беру инструмент, а получается не ху-
до. Что тебе сыграть, Баха или Моцарта?..
- Моцарта, - сказал я, - а то караульная смена проснется. По рылу
можно схлопотать... Мы помолчали.
- У Дзавашвили чача есть, - сказал Фидель, - только он не даст. Пош-
ли?
- Неохота связываться.
- Почему это?
- Неохота, и все.
- Может, ты его боишься?
- Чего мне бояться? Плевал я...
- Нет, ты боишься. Я давно заметил.
- Может, я и тебя боюсь? Может, я вообще и Когана боюсь?
- Когана ты не боишься. И меня не боишься. А Дзавашвили боишься. Все
грузины с ножами ходят. Если что, за ножи берутся. У Дзавашвили вот та-
кой саксан. Не умещается за голенищем...
- Пошли, - говорю.
Андзор Дззвашвили спал возле окна. Даже во сне его лицо было красивым
и немного заносчивым. Фидель разбудил его и говорит:
- Слышь, нерусский, дал бы чачи... Дзавашвили проснулся в испуге. Так
просыпаются все солдаты лагерной охраны, если их будят неожиданно. Он
сунул руку под матрас. Затем вгляделся и говорит:
- Какая чача, дорогой, спать надо!
- Дай, - твердит Фидель, - мы с Бобом по-хмеляемся.
- Как же ты завтра на службу пойдешь? - говорит Андзор.
А Фидель отвечает:
- Не твоих усов дело. Андзор повернулся спиной. Тут Фидель как закри-
чит:
- Как же это ты, падла, русскому солдату чачи не даешь?!
- Кто здесь русский? - говорит Андзор. - Ты русский? Ты - не русский.
Ты - алкоголист! Тут и началось. Андзор кричит:
- Шалва! Гиго! Вай мэ! Арунда!..
Прибежали грузины в белье, загорелые даже на Севере. Они стали так
жестикулировать, что у Фиделя пошла кровь из носа,
Тут началась драка, которую много лет помнили в охране. Шесть раз я
падал. Раза три вставал. Наконец меня связали телефонным проводом и от-
несли в ленкомнату. Но даже здесь я все еще преследовал кого-то. Связан-
ный, лежащий на шершавых досках. Наверное, это и был тот самый человек.
Виновник бесчисленных превратностей моей судьбы...
...К утру всегда настроение портится. Особенно если спишь на холодных
досках. Да еще связанный телефонным проводом.
Я стал прислушиваться. Повар с грохотом опустил дрова на кровельный
лист. Звякнули ведра. Затем прошел дневальный. А потом захлопали двери,
и все наполнилось особым шумом. Шумом казармы, где живут одни мужчины и
ходят в тяжелых сапогах.
Через несколько минут в ленкомнату заглянул старшина Евченхо. Он,
наклонившись, разрезал штыком телефонный провод.
- Спасибо, - говорю, - товарищ Евченко. Я, между прочим, этого так не
оставлю. Все расскажу корреспонденту "Голоса Америки".
- Давай, - говорит старшина, - у нас таких корреспондентов - целая
зона.
Потом он сказал, что меня вызывает капитан Токарь.
Я шел в канцелярию, потирая запястья. Токарь встал из-за стола. У ок-
на расположился недавно сменивший меня писарь Богословский.
- В этот раз я прощать не собираюсь, - заявил капитан, - хватит! С
расконвоированными пили?
- Кто, я?
- Вы.
- Ну уж, пил... Так, выпил...
- Просто ради интереса - сколько?
- Не знаю, - сказал я, - знаю, что пил из консервной банки.
- Товарищ капитан, - вмешался Богословский, - он не отрицает. Он рас-
каивается... Капитан рассердился:
- Я все это слышал - надоело! В этот раз пусть трибунал решает. Ста-
рой ВОХРы больше нет. Мы, слава Богу, принадлежим к регулярной армии...
Он повернулся ко мне:
- Вы принесли команде несколько ЧП. Вы срываете политзанятия. Задаете
провокационные вопросы лейтенанту Хуриеву. Вчера учинили побоище с нехо-
рошим, шовинистическим душком. Вот медицинское заключение, подписанное
доктором Явшицем...
Капитан достал из папки желтоватый бланк.
- Товарищ капитан, - вставил Богословский, - написать можно что угод-
но.
Токарь отмахнулся и прочел:
- "...Сержанту Годеридзе нанесено телесное повреждение в количестве
шести зубов..." Он выругался и добавил:
- "...От клыка до клыка - включительно..." Что вы на это скажете?
- Авитаминоз, - сказал я.
- Что?!
- Авитаминоз, - говорю, - кормят паршиво,
Зубы у всех шатаются. Чуть заденешь, и привет-Капитан подозрительно
взглянул на дверь. Затем
распахнул ее. Там стоял Фидель и подслушивал.
- Здрасьте, товарищ капитан, - сказал он.
- Ну вот, - сказал Токарь, - вот и прекрасно. Петров вас и отконвои-
рует.
- Я не могу его конвоировать, - сказал Фидель, - потому что он мой
друг. Я не могу конвоировать друга. У меня нет антагонизма...
- А пить с ним вы можете?
- Больше не повторится, - сказал Фидель.
- Достаточно, - капитан поправил гимнастерку, - снимайте ремень. Я
снял.
- Положите на стол.
Я бросил ремень на стол. Медная бляха ударила по стеклу.
- Возьмите ремень! - крикнул Токарь. Я взял.
- Положите на стол! Я положил.
- Ефрейтор Петров, берите оружие и марш к старшине за документами!
- Автомат-то зачем?
- Выполняйте! А то - поменяетесь местами! Тут я говорю:
- Поесть бы надо. Не имеете права голодом морить.
- Права свои вы знаете, - усмехнулся Токарь, - но и я свои знаю...
Когда мы вышли, я сказал Фиделю:
- Ладно, не расстраивайся. Не ты, значит - другой...
Затем мы позавтракали овсяной кашей. Сунули в карманы хлеб. Оделись
потеплее и вышли на крыльцо.
Фидель достал из подсумка обойму, тут же, на ступеньках, зарядил ав-
томат.
- Пошли, - говорю, - нечего время терять. Мы направились к переезду.
Там можно было сесть в попутный грузовик или лесовоз.
Позади оставался казарменный вылинявший флаг, унылые деревья над за-
бором и мутное белое солнце.
Шлагбаум был опущен. Фидель курил. Я наблюдал, как мимо проносится
состав. Мне удалось разглядеть голубые занавески, термос, лампу... Муж-
чину с папиросой... Я даже заметил, что он в пижаме.
Все это было тошно...
Рядом затормозил лесовоз. Фидель махнул рукой шоферу. Мы оказались в
тесной кабине, где пахло бензином.
Фидель поставил автомат между колен. Мы закурили. Шофер повернулся ко
мне и спрашивает:
- За что тебя, парень? Я говорю:
- Критиковал начальство...
Около водокачки дорога свернула к поселку. Я вынул из кармана часы
без ремешка, показал шоферу, говорю:
- Купи.
- А ходят?
- Еще как! На два часа точней кремлевских!
- Сколько?
- Пять колов.
- Пять?!
- Ну - семь.
Шофер остановил машину. Вынул деньги. Дал мне пять рублей. Потом
спросил:
- Зачем тебе на гауптвахте деньги?
- Бедным помогать, - ответил я. Шофер ухмыльнулся. Затем он еще долго
разглядывал часы и прикладывал к уху.
- Тестю, - говорит, - преподнесу на именины, старому козлу...
Мы вышли из кабины. Темнеющая между сугробами лежневая дорога вела к
поселку.
Он встретил нас гудением движка и скрипом полозьев. Обдал сквозняком
пустынных улиц. Собак здесь попадалось больше, чем людей.
