Он разжал руку и в изнеможении откинулся на подушку.
Я слишком хорошо понимал, что это значит. Если бы хоть на секунду
возникли у меня какие-нибудь сомнения, один взгляд, брошенный на бледную и
изможденную женщину, объяснил бы мне истинное положение вещей.
- Отойдите лучше, - сказал я этой несчастной. Ему вы помочь не можете.
Пожалуй, он успокоится, если не будет вас видеть.
Она отошла. Через несколько секунд он открыл глаза и тревожно
осмотрелся по сторонам.
- Она ушла? - взволнованно осведомился он.
- Да, да, - ответил я. - Она вас не обидит.
- А я вам говорю, Джем, что она обижает меня, тихо сказал он. - Глаза у
нее такие, что меня охватывает смертельный страх, я чуть с ума не схожу. Всю
прошлую ночь ее большие, широко раскрытые глаза и бледное лицо преследовали
меня, я отворачивался, они были передо мною, и каждый раз, когда я
просыпался, она сидела у кровати и смотрела на меня. - Он притянул меня к
себе и прошептал глухо и тревожно: - Джем, должно быть, это злой дух...
дьявол. Тише! Я это знаю. Будь она женщиной, она бы давным-давно умерла. Ни
одна женщина не вынесла бы того, что вынесла она.
С болью в сердце подумал я о том, как жесток и черств был этот человек
в течение многих лет, если могла им овладеть такая мысль. Мне нечего было
ему ответить, да и кто мог бы принести надежду или утешение жалкому
существу, находившемуся передо мной?
Я просидел у него больше двух часов, а он все время метался, тихонько
вскрикивая от боли или волненья, тревожно размахивая руками и ворочаясь с
боку на бок. Наконец, он погрузился в то полубессознательное состояние,
когда память в смятении переходит от картины к картине и с места на место,
ускользая от контроля разума, но не освободившись от неописуемого ощущения
испытываемых страданий. Убедившись в этом на основании бессвязного бреда и
зная, что в ближайшее время лихорадка вряд ли усилится, я расстался с ним,
обещав несчастной его жене вернуться завтра к вечеру и, в случае
необходимости, провести всю ночь с больным.
Я сдержал слово. За последние сутки произошла потрясающая перемена.
Глаза, хотя и глубоко запавшие, с тяжелыми веками, сверкали, и жутко было
видеть этот блеск. Губы запеклись и потрескались; от жара высохла и стала
шершавой кожа, и дикий, нечеловеческий страх отражался на его лице, еще
резче подчеркивая гибельное действие недуга. Жар был у него очень сильный.
Я занял то же место, что и накануне, и просидел несколько часов,
прислушиваясь к звукам, которые могли потрясти сердце самого бесчувственного
человека, к ужасному бреду умирающего. Я слышал мнение врача и понимал, что
надежды нет никакой: я сидел у смертного одра. Я видел, как в мучительном
жару извивалось это исхудавшее тело, которое несколько часов назад корчилось
на потеху буйной галерки, я слышал пронзительный смех клоуна, переходивший в
тихий шепот умирающего.
Тяжело и трогательно следить за тем, как память обращается к
повседневным занятиям и обязанностям здорового человека, когда перед вами
лежит его слабое и беспомощное тело; но если характер этих занятий резко
противоречит всему, что мы связываем с представлением о могиле или с
возвышенными идеями о смерти, впечатление создается бесконечно более
сильное. Театр и трактир вот о чем бредил несчастный. Чудилось ему - был
вечер, он должен играть в вечернем спектакле, поздно, он торопится выйти из
дому. Зачем его удерживают, не дают уйти?.. Он лишится заработка... Ему
нужно идти. Нет! Его не пускают. Он закрыл лицо горячими руками и тихо
сетовал на собственную свою слабость и жестокость преследователей. Короткая
пауза, и он выкрикнул какие-то вирши - последние им заученные. Он
приподнялся на кровати, вытянул тощие ноги, вертелся, принимая нелепые позы;
он играл роль - он был на сцене. Минутное молчание - и он тихо затянул
припев разухабистой песни. Наконец-то добрался он до старого пристанища: как
жарко в зале! Он был болен, очень болен, ну а сейчас он здоров и счастлив.
Наполните ему стакан. Кто выбил у него стакан из рук? Опять тот же, кто и
раньше его преследовал. Он упал на подушку и громко застонал. Краткий период
забытья, а затем начались его скитания по нескончаемому лабиринту низких
сводчатых комнат таких низких, что иногда приходилось пробираться на
четвереньках; было душно и темно, и куда бы он ни сворачивал - всюду
натыкался на препятствия. Вот какие-то насекомые, мерзкие извивающиеся
твари, таращат на него глаза и кишат в воздухе, жутко поблескивая в глубоком
мраке. Стены и потолок словно движутся - так много на них пресмыкающихся...
склеп раздвигается до необъятных размеров... мелькают страшные тени, а среди
них люди, которых он когда-то знал, но лица их отвратительно искажены
усмешками и гримасами; они прижигают его раскаленным железом, стягивают ему
голову веревками, пока не хлынула кровь; он отчаянно боролся за жизнь.
После одного из таких пароксизмов, когда я с великим трудом удерживал
его в постели, он погрузился, по-видимому, в дремоту. Устав от бессонницы и
напряжения, я на несколько минут закрыл глаза, как вдруг почувствовал, что
кто-то вцепился мне в плечо. Я мгновенно проснулся. Он приподнялся, стараясь
сесть в постели, - лицо его страшно изменилось, но сознание вернулось к
нему, так как он, очевидно, узнал меня. Ребенок, которого давно уже разбудил
его бред, вскочил с постели и, закричав от испуга, бросился к отцу; мать
поспешила схватить его на руки, чтобы отец в припадке безумия не ушиб его,
но в ужасе от происшедшей с больным перемены остановилась, остолбенев, у
кровати. Он судорожно сжал мне плечо и, ударяя себя другою рукою в грудь,
сделал отчаянную попытку заговорить. Попытка не удалась; он простер к ним
руки и снова попробовал заговорить. Из горла вырвались хрипы... глаза
расширились... короткий приглушенный стон... и он упал навзничь мертвый!"
С величайшим удовольствием сообщили бы мы мнение мистера Пиквика о
вышеизложенной истории. Мы нимало не сомневаемся о том, что нам
представилась бы возможность познакомить с ним наших читателей, если бы не
одно злополучное обстоятельство.
Мистер Пикник поставил на стол стакан, который он к концу повествования
держал в руке, и только что собрался заговорить, - ссылаясь на записную
книжку мистера Снодграсса, мы смеем утверждать, что он уже рот открыл, - как
вдруг в комнату вошел лакей и доложил:
- Какие-то джентльмены, сэр.
Можно думать, что мистер Пиквик в тот момент, когда его прервали,
готовился высказать замечания, которые если и не зажгли бы Темзы, то во
всяком случае озарили бы мир, ибо он сурово воззрился на физиономию лакея, а
затем окинул взглядом всю компанию, словно требовал сведений о вновь
прибывших.
- О! - воскликнул мистер Уинкль, вставая. - Это мои приятели. Просите
их! Очень симпатичные люди, добавил, мистер Уинкль, когда лакей удалился.
Офицеры Девяносто седьмого полка, сегодня утром я с ними познакомился при
довольно странных обстоятельствах. Вам они очень понравятся.
Мистер Пиквик немедленно обрел утраченное спокойствие.
Лакей вернулся и ввел в комнату трех джентльменов.
- Лейтенант Теплтон, - сказал мистер Уинкль. Лейтенант Теплтон - мистер
Пиквик; доктор Пейн - мистер Пиквик; мистер Снодграсс - с ним вы уже
знакомы; мой друг мистер Тапмен - доктор Пейн; доктор Слеммер - мистер
Пиквик; мистер Тапмен - доктор Сле...
Тут мистер Уинкль запнулся, ибо на физиономиях как мистера Тапмена, так
и доктора отразилось сильное волнение.
- Этого джентльмена я уже встречал, - с ударением сказал доктор.
- Вот как! - воскликнул мистер Уинкль.
- И... и этого человека тоже, если не ошибаюсь, добавил доктор,
устремив испытующий взгляд на незнакомца в зеленом фраке. - Вчера вечером я
сделал этому субъекту одно весьма настоятельное предложение, которое он счел
уместным отклонить.
С этими словами доктор грозно посмотрел на незнакомца и шепнул что-то
своему другу, лейтенанту Теплтону.
- Не может быть! - воскликнул этот джентльмен, когда замер шепот. - Я
утверждаю! - возразил доктор Слеммер.
- Вы обязаны рассчитаться с ним сейчас же! - внушительно пробормотал
владелец складного стула.
- Не волнуйтесь, Пейн, - вмешался лейтенант. - Разрешите вас спросить,
сэр, - обратился он к мистеру Пиквику, который был весьма озадачен этой
неучтивой интермедией, - разрешите вас спросить, принадлежит ли этот человек
к вашей компании?
- Нет, сэр, - ответил мистер Пиквик. - Он - наш гость.
- Если не ошибаюсь, он состоит членом вашего клуба? - осведомился
лейтенант.
- Никоим образом, - сказал мистер Пиквик.
- И он не носит значка вашего клуба? - продолжал лейтенант.
- Нет! - отвечал изумленный мистер Пиквик.
Лейтенант Теплтон круто повернулся к своему другу доктору Слеммеру,
слегка пожав плечами, словно не совсем доверял его памяти. У маленького
доктора вид был гневный, но озадаченный, а мистер Пейн злобно взирал на
лучезарную физиономию ничего не подозревавшего мистера Пиквика.
- Сэр! - сказал доктор, внезапно обратившись к мистеру Тапмену, таким
тоном, что этот джентльмен вздрогнул, как будто ему в икру коварно воткнули
булавку. Вчера вечером вы были здесь на балу?
Мистер Тапмен слабо прошептал "да", не спуская в то же время глаз с
мистера Пиквика.
_ Этот человек вас сопровождал? - продолжал доктор, указывая на
незнакомца, оставшегося невозмутимым.
Мистер Тапмен подтвердил этот факт.
_ Итак, сэр, - сказал доктор незнакомцу, - я вас спрашиваю еще раз, в
присутствии этих джентльменов, угодно ли вам вручить мне вашу визитную
карточку и дать мне возможность обращаться с вами, как с джентльменом, или
вы вынудите меня расправиться с вами самолично и незамедлительно?
- Позвольте, сэр! - сказал мистер Пиквик. - Не получив некоторых
объяснений, я не могу допустить дальнейшего развития этой истории. Тапмен,
расскажите, в чем дело.
После такого торжественного призыва к нему лично мистер Тапмен вкратце
изложил суть дела; слегка коснулся вопроса о позаимствованном фраке;
распространился на тему о том, что все произошло "после обеда"; в заключение
добавил несколько покаянных слов и предоставил незнакомцу оправдываться по
мере собственных сил и умения.
Тот, казалось, готов был приступить к делу, как вдруг лейтенант
Теплтон, посматривавший на него с большим любопытством, спросил, не скрывая
презрения:
- Не видал ли я вас в театре, сэр?
- Несомненно, - ответил незнакомец, нимало не смутясь.
- Это странствующий актер! - презрительно сказал лейтенант, обращаясь к
доктору Слеммеру. - Он играет в пьесе, которая идет завтра вечером в
Рочестерском театре для офицеров Пятьдесят второго полка. Вы не можете
требовать от него удовлетворения, Слеммер... это невозможно!
- Никак! - с достоинством заметил Пейн.
- Сожалею, что поставил вас в такое неприятное положение, - обратился
лейтенант Теплтон к мистеру Пиквику. - Разрешите вам сказать, что во
избежание повторения подобных сцен следует быть более осмотрительным в
выборе друзей. Прощайте, сэр! - И лейтенант быстро вышел из комнаты.
- А мне разрешите сказать, сэр, - произнес вспыльчивый доктор Пейн,
что, будь я Теплтоном или будь я Слеммером, я дернул бы за нос вас, сэр, и
всех ваших друзей. Да, сэр, всех. Меня зовут Пейн, сэр, доктор Пейн Сорок
третьего полка. Прощайте, сэр.
Закончив свою речь и произнеся последние два слова на высокой ноте, он
величественно прошествовал вслед за своим другом; за ним по пятам шел доктор
