мужчины разбивали лагерь, потом возились с лошадьми, разжигали большой
костер. Видимо, им не хотелось без хорошего костра встречать ночь новой
весны. За скромным ужином Букама с Ланом едва перемолвились словом-другим.
Морейн же набросилась на дорожный хлеб и вяленое мясо, стараясь скрыть свой
волчий голод, - ведь за весь день у нее во рту и крошки не было. Рин был
даже мил, а когда улыбался, на щеках у него появлялись ямочки, но болтал он
без умолку, и Морейн не подвернулось возможности упомянуть ни о "Небесных
вратах", ни об Айз Седай. Когда же она наконец ухитрилась хотя бы спросить,
зачем он едет в Чачин, Рин погрустнел.
- Где-то же суждено человеку умереть, - тихо произнес он и, забрав свои
одеяла, ушел устраиваться на ночлег. Первым караулить взялся Лан. Он уселся,
скрестив ноги, рядом с Рином, и когда Букама, потушив костер, расстелил свои
одеяла возле Лана, Морейн сплела вокруг каждого из троих малого стража из
Духа, Потоки Духа она могла удерживать и во сне, и если кто-то из ее
спутников ночью двинется с места, малый страж разбудит ее незаметно для них.
Это означало, она будет просыпаться всякий раз, как они будут сменяться на
часах, но тут уж ничего не попишешь. Одеяла Морейн лежали в стороне, и когда
она укладывалась, Букама что-то проворчал. Его слов Морейн не слышала, но
ответ Лана долетел до ее ушей.
- Я скорей Айз Седай доверюсь, Букама. Спи и не тревожься.
Пламя гнева, которое Морейн старательно гасила в себе, вспыхнуло вновь.
Он швырнул ее в ледяной пруд и не извинился! И он еще... Она направила Силу,
сплетя вместе Воздух и Воду, прибавив и чуток Земли. Толстый столб воды
поднялся над прудом, вытягиваясь вверх и сверкая в лунном сиянии, выгнулся
аркой. И обрушился на глупца, посмевшего распустить свой язык!
Букама и Рин, кляня все на свете, вскочили на ноги, но Морейн не
успокоилась, пока не досчитала до десяти, и лишь тогда остановила поток.
Высвобожденная вода расплескалась по лагерю. Морейн ожидала увидеть мокрого,
полузамерзшего мужчину, которому требуется преподать урок. Действительно, он
промок до нитки, рядом на земле бились рыбки. Но он стоял на ногах. И в руке
его сверкал обнаженный меч.
- Исчадья Тени? - не веря своим словам, воскликнул Рин, а Лан громко
ответил:
- Возможно! Защищай женщину, Рин! Букама, возьми запад, восток - мой!
- Нет, это не Исчадия Тени! - остановила Морейн мужчин. Они изумленно
уставились на нее. Жаль, что в лунном свете ей плохо видно выражение их лиц,
но неверные тени облаков в подспорье - прибавят ей таинственности. Морейн
постаралась придать своему голосу как можно больше холодного спокойствия Айз
Седай. - Мастер Лан, крайне неразумно выказывать к Айз Седай нечто иное, чем
уважение.
- Айз Седай? - прошептал Рин. Несмотря на сумрак, на его лице ясно
читалось благоговение. Или же то был страх?
Больше никто не промолвил ни слова, лишь Букама с ворчанием перенес свою
постель подальше от размокшей земли. Рин с четверть часа молча перетаскивал
свои одеяла, мелко кланяясь всякий раз, стоило Морейн повернуть голову в его
сторону. Лан, тот и не пытался обсохнуть. Он начал было подыскивать себе
другое место, но потом сел там же, где и сидел прежде, прямо в грязную лужу.
Морейн сочла бы это знаком покорности, если бы не взгляд Лана, брошенный на
нее, - на сей раз он почти встретился с ней глазами. Если это называется
покорностью, то людей смиреннее королей на земле не сыщешь.
Морейн не забыла вновь сплести вокруг мужчин малых стражей. Что, вообще
говоря, после раскрытия своего звания было просто необходимо. Но уснула она
не сразу - нужно было о многом подумать. Первое - ни один из троих не
поинтересовался, почему она ехала за ними. И он успел встать! Когда же
Морейн сморил сон, размышляла она, как ни странно, о Рине. Какая жалость,
что Рин ее боится. Он обаятелен, и она ничего против него не имеет. Лишь бы
другим не болтал о своем желании увидеть ее без одежды.
***
Лан понимал, что эта поездка в Чачин будет из тех, которые ни за что не
забудешь, и подозрения оправдались. Дважды налетала гроза, холодные струи
хлестали вперемешку с ледяной крупой, и это еще было не самое худшее. Букама
сердился, потому что Лан отказался дать положенную клятву этой коротышке,
объявившей себя Айз Седай, но Букама понимал, в чем причина, и не настаивал.
Просто ворчал всякий раз, когда Лан оказывался поблизости: мол, Айз Седай
она или нет, приличный человек должен вести себя подобающим образом. Можно
подумать, он не разделял соображений Лана. Рин сидел как на иголках, смотрел
на нее круглыми глазами, то суетился, то принимался шутить и сыпать
комплиментами вроде "кожа как белоснежный шелк" и "глубокие омуты ее глаз" -
словно льстивый придворный, увивающийся за дамой. В общем, вел себя так,
будто не мог решить, то ли он очарован, то ли испуган, вот и метался между
двумя крайностями, что не укрылось от ее глаз. Ничего хорошего в этом не
было, но Рин прав: кайриэнок Лан повидал и в одежде, и без, и каждая
пыталась втянуть его в какую-нибудь интригу, вовлечь в заговор, а то и не в
один. Как-то он провел десять особенно незабываемых дней на юге Кайриэна, и
его тогда раз шесть едва не убили и дважды чуть не женили. Кайриэнка и
впридачу Айз Седай! Хуже не придумаешь!
Назвалась она Элис, и в том, что имя это настоящее, Лан сомневался не
меньше, чем в кольце Великого Змея, которое она продемонстрировала, тем паче
что потом вновь запрятала кольцо в свой поясной кошель со словами, что никто
не должен знать, что она Айз Седай. И характер у этой особы еще тот...
Обычно Лану было все равно, вспыльчив человек или, наоборот, холоден с ним,
будь то мужчина или женщина. Но у этой Элис сердце точно кусок льда. В
первую ночь он сел в лужу в знак того, что осознает свою вину. Раз уж им
продолжать путь вместе, лучше все раздоры закончить сейчас же и с честью.
Пусть видит, что он готов примириться. Только вот она об этом и думать не
желала.
Ехали они быстро, в деревнях надолго не задерживались и ночевали больше
под звездами - заплатить за ночлег в гостинице никто из путников не мог, тем
более за четверых, да еще с лошадьми. Лан спал, когда получалось, да и то
урывками. Всю вторую ночь она сама не сомкнула глаз до рассвета и ему не
дала. Стоило Лану клюнуть носом, как на него обрушивались резкие удары
розог. На третью ночь в его одежду и в сапоги каким-то неведомым образом
густо набился песок. Что сумел, Лан вытряс, но потом весь день песчинки
скрипели на зубах и царапали кожу. А на четвертую ночь... Он никак не мог
понять, как она сумела напустить ему под белье муравьев и как ей удалось
заставить их всех кусать его разом. Нет сомнений, все это ее рук дело. Когда
он открыл глаза, она стояла над ним и, кажется, удивилась, что он не
закричал. Понятно, она ожидала от него чего-то, какой-то реакции, но он не
понимал, чего именно. Наверняка не обещания защиты. Хватило бы и клятвы
Букамы, да и кроме того, она дала им денег. Она, видно, не понимала, что
предложение заплатить все равно что оскорбление.
Когда они впервые заметили ее позади своего маленького отряда - она
обогнала купеческий караван, сопровождаемый охраной, - Букама высказал
предположение, с какой стати одинокая женщина едет за тремя мужчинами. Если
шестеро вооруженных мужчин днем не сумели убить одного, то, наверное, на это
способна одна женщина под покровом ночного мрака. Разумеется, об Эдейн
Букама и словом не обмолвился. По правде говоря, его предположение не
оправдалось, потому что тогда Лан был бы мертвым, а не мокрым или искусанным
муравьями; но Элис не удосужилась объяснить погоню, сколько Букама ни ждал
от нее объяснений. Эдейн могла подослать женщину с поручением следить за
Ланом, решив, что с ней он будет более беспечен. Поэтому Лан не спускал глаз
с Элис. Но ничего подозрительного Лан за ней не замечал, разве что одно, да
и то с натяжкой: когда их отряд проезжал через деревни, Элис принималась о
чем-то расспрашивать местных жителей, причем держалась подальше от Лана и
его товарищей и умолкала, когда они оказывались поблизости. Впрочем, в двух
днях пути от Чачина она прекратила расспросы. Возможно, узнала, что хотела,
на рынке в деревне под названием Равинда, но даже если и так, то радости
Элис не испытывала. Вечером того дня она обнаружила возле лагеря куст
волдырника, и Лан, к своему стыду, едва не потерял терпение.
Если Канлуум именовали порой городом в холмах, то Чачин можно было
назвать городом в горах. Три самых высоких, пусть и со срезанными вершинами,
пика возносились почти на милю, и в лучах солнца сверкали многоцветные
черепичные крыши и выложенные изразцами стены дворцов. А на самом высоком
пике выше всех зданий красовался Дворец Айздайшар, и над самым большим
куполом над ало-зелеными стенами гордо реял стяг со вставшим на дыбы Красным
Конем. Город окружали три кольцевых вала, перед каждым - ров шириной в сотню
шагов, переброшенную через рвы дюжину мостов сторожили массивные башни.
Движение по мостам было не в пример Канлууму оживленнее, в ворота и из ворот
текли людские потоки и тянулись вереницы повозок, и поскольку Запустение
отстояло от города гораздо дальше, то стражники в плащах с Красным Конем
оказались куда менее придирчивыми, чем в Канлуу-ме. Однако прошло еще немало
времени, пока четверо путников пересекли Мост Восхода.
Едва миновав городские ворота, Лан сразу же потянул поводья.
- Вот мы и в стенах Чачина, - сказал он спутнице. - Обещание исполнено.
Деньги оставьте себе, - прибавил Лан, когда она потянулась за кошелем.
Рин тут же напустился на него, мол, негоже так разговаривать с Айз Седай,
начал с виноватой улыбкой извиняться перед ней, а Букама глухо заворчал, что
у некоторых людей манеры просто-таки свинские. Женщина воззрилась на Лана с
ничего не выражающим лицом; может, она и в самом деле та, за кого себя
выдает? Если такое заявление - неправда, то она многим рискует. А если
правда, то...
Развернув Дикого Кота, Лан галопом поскакал по улице, взбирающейся на
гору; испуганные прохожие, как и кое-кто из верховых, шарахались в стороны.
Букама и Рин нагнали Лана, когда он одолел уже полпути к Айздайшарскому
дворцу. Если Эдейн в Чачине, то она там. Букама и Рин хранили молчание -
весьма мудро с их стороны.
На плоской вершине, полностью заняв площадь гайдов в пятьдесят,
раскинулась сверкающая громада куполов, галерей и переходов, напоминая
небольшой городок. Украшенные эмблемой Красного Коня огромные бронзовые
ворота под красной аркой были распахнуты, и когда Лан назвал себя - Лан
Мандрагоран, а не ал'Лан, - стоявшие в суровой неподвижности стражники с
улыбками поклонились. Прибежали слуги в красно-зеленых ливреях, приняли
поводья лошадей и проводили каждого гостя в подобающие его положению
апартаменты. Букаме и Рину предоставили по небольшой комнате на верхнем
этаже одной из казарм. Лану же отвели три комнаты, стены которых были обиты
шелком и украшены гобеленами; окна спальни выходили во внутренний дворцовый
садик. В распоряжении Лана также оказались две широколицых горничных и
долговязый паренек на посылках.
Несколько ненавязчивых вопросов слугам, и ситуация прояснилась. Королева
Этениелле совершала поездку в глубь страны, но Брис, Принц-Консорт,
находился в резиденции. Как и леди Эдейн Аррел. Упомянув о последней,
женщины улыбнулись: они знали, каким будет его первое желание.
Умылся Лан сам, но одели его горничные. Незачем обижать их из-за того,
что они слуги. У Лана была с собой одна белая шелковая рубашка, с виду не
очень ношеная, и вполне приличная черная шелковая куртка; на ее рукавах
