заикается, говоря на каком-то языке, -- это мыслитель, который делает
косноязычным весь язык в целом и превращает это косноязычие в черту самой мысли
как речи; и тогда интерес в том, "какова же эта мысль, которая не может не быть
косноязычной". Или еще пример: если говорят, что концептуальный персонаж -- это
Друг, или Судья, или Законодатель, то при этом речь идет не о каком-то частном,
публичном или юридическом его состоянии, но о принадлежащем по праву мысли и
только мысли. Косноязычный, друг или судья не утрачивают своего конкретного
существования, напротив, они приобретают еще и новое существование, становясь
внутренними предпосылками мысли, которые требуются для ее реального
осуществления вместе с тем или иным концептуальным персонажем. Не двое друзей
упражняются в мышлении, но сама мысль требует, чтобы мыслитель был другом, --
тогда, разделившись в самой себе, она сможет осуществиться. Сама мысль требует
такого разделения мысли между друзьями. Здесь действуют не эмпирические --
психологические или социальные -- детерминации, еще менее того абстракции, но
персонажи-заступники, кристаллы или зачатки мысли.
Даже если здесь является точным слово "абсолютный", не следует считать, что
детерриториализации и ретерриториализации мысли трансцендентны по отношению к
аналогичным психосоциальным процессам; однако они к ним и не сводимы и не
являются продуктом их абстракции, их идеологическим выражением. Скорее между
ними имеет место сопряжение, система постоянных отсылок и опосредований. Черты
концептуальных персонажей соотносятся с исторической эпохой и средой, где они
возникают, и оценить эти отношения можно только с помощью психосоциальных типов.
Но и обратно, физические и ум-
92
Ж. Делез / Ф. Гваттари
ственные движения психосоциальных типов, их патологические симптомы, реляционные
позиции, способы существования, юридические статусы становятся доступными для
чисто мыслительного и мыслимого определения, которое отрывает их от исторических
состояний вещей того или иного общества и от опыта тех или иных индивидов,
превращая их в черты концептуальных персонажей, или в события мысли,
происходящие в начертанном ею себе плане или же посредством сотворенных ею
концептов. Концептуальные персонажи и психосоциальные типы отсылают друг к
другу, сопрягаются между собой, но никогда не совпадают.
Никакой перечень концептуальных персонажей не может быть исчерпывающим, так как
они постоянно нарождаются вновь и в разных планах имманенции дают разные
варианты. В данном же плане персонаж составляется из смешения разного рода черт.
Как мы полагаем, бывают черты патические: таков Идиот, желающий мыслить
самостоятельно, причем этот персонаж способен мутировать, принимать другой
смысл. Но здесь же и Безумец, особый тип безумца -- мыслитель-каталептик или
"мумия", обнаруживающий в мысли невозможность мыслить. Или же вдохновенный
маньяк, одержимый бредом, допытывающийся до того, что предшествует мысли, до
Уже-наличного в самой мысли... Философию нередко сопоставляли с шизофренией; но
одно дело, когда шизофреник -- это концептуальный персонаж, который интенсивно
живет в мыслителе и заставляет его мыслить, а другое дело, когда это
психосоциальный тип, который вытесняет живого человека и похищает его мысль.
Причем иногда они оба сопрягаются, смыкаются друг с другом, как будто
сверхсильному событию соответствует сверхтруднопереносимое жизненное состояние.
93
легитимация через паралогию
Бывают черты реляционные: таков "Друг" -- но такой друг, который соотносится со
своим другом лишь через любимую вещь, вызывающую между ними соперничество.
"Претендент" и "Соперник" оспаривают друг у друга вещь или концепт, однако и
самому концепту тоже требуется чувствительное и бессознательное (спящее) тело --
таков "Мальчик", также присоединяющийся к концептуальным персонажам. Возможно,
здесь мы попадаем уже в другой план, ибо любовь подобна насилию, принуждающему
мыслить ("Сократ-влюбленный"), тогда как дружество требовало всего лишь немного
доброй воли. Точно так же и "Невеста" не может не занять место среди
концептуальных персонажей, быть может даже ценой собственной погибели, но зато
заставив самого философа "стать" женщиной. Как говорит Киркегор (или же Клейст,
или Пруст), женщина ведь еще лучше друга-знатока. А что, если женщина сама
станет философом? Или же внутри мысли возникнет "Чета", создав такого
концептуального персонажа, как "женатый Сократ"? В конце концов мы, быть может,
и вернемся к "Другу", но лишь в итоге чудовищных испытаний, несказуемых
катастроф, а значит опять-таки в новом смысле, в переживании обоюдной скорби и
обоюдной усталости, формирующих новые права мысли (Сократ, ставший евреем). На
долю двух друзей остались не общение и совместные воспоминания, а напротив,
утрата памяти или речи, способные разверзнуть мысль, сделать ее внутренне
разделенной. Персонажи множатся и разветвляются, сталкиваются друг с другом,
замещают один другого...7
____________________
7 В вышеприведенном изложении подразумеваются (в огрубленном виде): связь Эроса
и "филии" у греков; роль Невесты и Соблазнителя у Киркегора; поэтическая функция
Четы согласно Клоссовскому (Klossowski, Les lois de I'hospitalite, Gallimard);
конституирование женщины-философа согласно Мишель Ле Дефф
94
Ж. Делез / Ф. Гваттари
Бывают черты динамические: "продвигаться", "карабкаться", "спускаться" -- все
это динамизмы концептуальных персонажей; также и "прыгать по-киркегоровски",
"плясать по-ницшевски", "нырять по-мелвилловски" -- это упражнения для
философских атлетов, несводимые одно к другому. Наши сегодняшние виды спорта
находятся в процессе мутации: прежние энергопроизводящие виды деятельности
уступают место другим занятиям, которые, наоборот, подключаются к уже
существующим энергетическим пучкам; и это не только мутация психосоциального
типа, но и в мысль, "скользящую" по новым материям бытия (словно по волнам или
по снегу), проникают новые динамические черты, делая мыслителя похожим на
спортсмена-серфингиста, ставшего концептуальным персонажем;
мы отказываемся от энергетической ценности спортивного типа, стремясь выделить
чистое динамическое различие, которое и выражается в новом концептуальном
персонаже.
Бывают черты юридические, поскольку мысль еще начиная с пресократиков постоянно
требует причитающегося ей по праву и ополчается против Правосудия; но можно ли
сказать, что философия берет себе роль Претендента или даже Истца из суда
греческих трагедий? А потом ведь философу долгое время возбранялось быть Судьей
-- самое большее он мог выступать в качестве ученого доктора, привлеченного к
отправлению божьего правосудия, -- или же сам попадал в подсудимые. Возникли
новый концептуальный персонаж, когда Лейбниц сделал философа Адвокатом божества,
которое отовсюду подвергается опасности? Л странный персонаж, введенный
эмпириками, -- Следователь? Наконец, Кант сделал философа Судьей, тог-
_________________
[](Michele Le Doeuff, L'etude et le rouet, Ed. du Seuil); новый персонаж Друга у
Бланшо.
95
легитимация через паралогию
да как разум образовал собой трибунал, но что здесь перед нами --
законодательная власть судьи, выносящего определения, или же способность
суждения, юриспруденция судьи рефлексирующего? А это два совсем разных
концептуальных персонажа. А иногда мысль вообще опрокидывает весь порядок --
судей, адвокатов, истцов, обвинителей и обвиняемых; так действует Алиса, у
которой в плане имманенции Правосудие равняется Невинности, а Невинный
становится таким концептуальным персонажем, который больше не должен ни в чем
оправдываться, -- это играющее дитя, против которого все бессильны, Спиноза,
после которого не осталось ни одной иллюзии трансцендентности. Быть может, судья
и невинный должны совпасть друг с другом, то есть все должны быть судимы изнутри
-- отнюдь не именем Закона или Ценностей, даже не в зависимости от их
добродетели, но по чисто имманентным критериям их существования ("по ту сторону
Добра и Зла -- это все же не значит по ту сторону хорошего и плохого...").
И действительно, бывают черты экзистенциальные: как писал Ницше, философия
изобретает способы существования или жизненные возможности. Оттого бывает
достаточно нескольких житейских анекдотов, чтобы составить портрет той или иной
философии, как сумел это сделать Диоген Лаэртский, написав книгу на любой
случай, как бы "Золотую легенду" философов, -- тут и Эмпедокл со своим вулканом,
и Диоген со своей бочкой... На это можно возразить, указав на сугубо мещанский
быт большинства новоевропейских философов; но разве кантовское устройство для
снимания чулок не вполне адекватно как житейский анекдот всей системе Разума?8
Так же и пристрас-
___________
8 0б этом сложном приспособлении см.: Thomas de Quincey, Les derniers jours
d'Emmanuel Kant, Ed. Ombres.
96
Ж. Делез / Ф. Гваттари
тие Спинозы к паучьим дракам происходит оттого, что они в чистом виде
воспроизводят в себе соотношения модусов в системе Этики как высшей этологии.
Действительно, все эти анекдоты показывают не просто социальный или даже
психологический тип того или иного философа (Эмпедокл-властитель, Диоген-раб),
скорее в них проявляется обитающий в нем концептуальный персонаж. Жизненные
возможности или способы существования могут изобретаться только в плане
имманенции, в котором развертывается мощь концептуальных персонажей. Эти
персонажи укрываются в лице и теле философов, порой придавая им -- особенно их
взгляду-- странный вид, как будто их глазами смотрит кто-то другой. В житейских
анекдотах о философах говорится об отношениях концептуального персонажа с
животными, растениями или камнями -- в подобных отношениях сам философ
становится каким-то неожиданным, обретая трагический и комический размах, какого
не мог бы обрести в одиночку. Именно благодаря нашим персонажам мы, философы,
все время становимся чем-то иным и возрождаемся в виде фигур из общественного
сада или зоопарка.
пример VI
Нам идут на потребу даже иллюзии трансцендентности, составляя источник
анекдотов. Ибо если мы хвастаемся, что нашли в имманентном трансцендентное, на
самом деле мы просто вновь заряжаем план имманенции имманентным же зарядом:
Киркегор совершает прыжок из плана, но при этом зависании, приостановке движения
ему оказываются "возвращены" утраченные невеста или сын, то есть существование в
плане имманенции9. Киркегор сам прямо об этом говорит:
_____________
9Kierkegaard, Crainte et tremblement, Ed. Aubier, p. 68.
97
легитимация через паралогию
для одной трансцендентности достаточно было бы немного "смирения", но тут еще
нужно, чтобы была возвращена и имманентность. Паскаль заключает пари за
трансцендентное существование Бога, но ставка этого пари, то, на что оно
заключено, -- это имманентное существование человека, верящего, что Бог
существует. Только его существование способно покрыть собой план имманенции,
приобрести бесконечное движение, производить и воспроизводить интенсивности,
тогда как существование не верующего в Бога впадает в негативность. В данном
случае можно даже повторить сказанное Франсуа Жюльеном о китайской мысли:
трансцендентность в ней относительна и представляет собой не более чем
"абсолютизацию имманентности"10. У нас нет никакой причины полагать, будто
способы существования нуждаются в трансцендентных ценностях, которые позволяли
бы их сравнивать, отбирать и определять, какой из них "лучше" другого. Напротив,
критерии бывают только имманентными, и та или иная жизненная возможность
оценивается сама в себе по движениям, которые прочерчивает, и по интенсивностям,
которые создает в плане имманенции;
отбрасывается то, что ничего не прочерчивает и не создает. Способ существования
бывает хорошим или плохим, благородным или вульгарным, полным или пустым
независимо от Добра и Зла, вообще от всякой трансцендентной ценности; всегда
