же концепты сочленяются между собой, так что другие сочленения тоже меняют свою
природу. Многозначность концепта зависит только от соседства (их может быть
несколько у одного концепта). Концепты -- это сплошные массы без уровней,
ординаты без иерархии. Оттого столь важны в философии вопросы "что поместить в
концепт, и с чем его соположить?" Какой концепт следует поместить рядом с этим,
и какие со-
118
Ж. Делез / Ф. Гваттари
ставляющие вложить в каждый из них? Таковы вопросы творчества концептов. У
пресократиков в качестве концептов брались природные стихии -- они трактовались
сами по себе, независимо от всякой референции, и изыскивались лишь верные
правила соседства между ними и между их возможными составляющими. Если ответы
разных философов при этом разнились, то потому, что эти стихийные концепты
составлялись ими по-разному -- как внутри себя, так и снаружи. Концепт имеет
характер не парадигматический, а синтагматический, не проективный, а
коннективный, не иерархический, а окольно-проселочный, не референтный, а
консистентный. Отсюда с необходимостью следует, что философия, наука и искусство
не организуются более как разные уровни одной и той же проекции и даже не
различаются как порождения общей матрицы, но полагаются и восстанавливаются
непосредственно во взаимной независимости друг от друга, в разделении труда,
требующем между ними отношений сочленения.
Следует ли делать отсюда вывод о радикальной противоположности между фигурами и
концептами? Чаще всего в попытках определить их разницу выражаются лишь
произвольные суждения, которые ограничиваются принижением одного из двух членов
оппозиции: то концептам приписывают авторитет разумности, в то время как фигуры
отбрасываются во мрак иррациональности и ее символов, то сами фигуры наделяются
исключительным достоинством духовной жизни, тогда как концепты списываются по
разряду искусственных движений мертвого рассудка. Однако у них, по-видимому,
есть общий план имманенции, где между ними проявляются странные сближения5. В
ки-
_________
5 Некоторые авторы ныне заново, на новой основе, ставят этот характерно
философский вопрос, избавляясь от гегельянских или хайдеггерианских стереотипов.
О еврейской философии см. труды Левинаса и вокруг него (Les cahiers de la nuit
surveillee, nЗ3, 1984); об исламской философии, в русле работ Корбена, см.:
Jambet, La logiqiie des Orientaux, Ed. du Seuil; об индуистской философии, в
русле работ Массон-Урссля, см.: Roger-Pol Droit, L'oubli de I'lnde, P.U.F; о
китайской философии -- Francois Cheng, Vide et plein, Ed. du Seuil, и Francois
Jullien, Proces on creation, Ed. du Seuil; о японской философии см.: Rene de
Ceccaty et Nakamura, Mille ans de litterature japonaise, и их же
комментированный перевод монаха Догена, Ed. do la Difference.
119
тайской мысли в плане как бы начертаны возвратно-поступательные
диаграмматические движения мысли-Природы -- Инь и Ян, а гексаграммы представляют
собой сечения плана, интенсивные ординаты этих бесконечных движений с их
составляющими из сплошных и прерывистых черт. Однако подобные соответствия не
отменяют разделительной границы, пусть и трудноразличимой. Дело в том, что
фигуры -- это проекции на план, откуда следует наличие чего-то
вертикально-трансцендентного; напротив того, следствием концептов являются
только соседства и соединения в одной плоскости. Разумеется, в ходе
проецирования трансцендентности осуществляется "абсолютизация имманентности",
как это уже показывал Франсуа Жюльен для китайской мысли. Но та имманентность
абсолюта, к которой обращена философия, -- совсем другая. Можно сказать лишь,
что фигуры тяготеют к концептам, бесконечно сближаясь с ними. Христианство XV --
XVII вв. толковало impresa как оболочку "concetto", но это concetto еще не
приобрело консистенции и зависело от способа своего изображения или даже
сокрытия. Периодически встающий вопрос "существует ли христианская философия?"
означает: способно ли христианство творить концепты в собственном смысле слова?
Скажем, что такое вера, тревога, прегрешение, свобода?.. На примере Паскаля и
Киркегора мы видели, что вера, пожалуй, становится настоя-
120
Ж. Делез / Ф. Гваттари
щим концептом лишь тогда, когда оказывается верой в земной мир, когда начинает
сочленяться, а не проецироваться. Быть может, христианская мысль производит
концепты лишь благодаря своему атеизму -- атеизму, который она выделяет больше,
чем какая-либо иная религия. Для философов атеизм не составляет проблемы, равно
как и смерть Бога; проблемы начинаются лишь потом, когда уже достигнут атеизм
концепта. Удивительно, что так многие философы до сих пор трагически
воспринимают смерть Бога. Атеизм -- это не драма, это бесстрастное спокойствие
философа и неотъемлемое достояние философии. Из каждой религии всегда может быть
извлечен атеизм. Это верно уже для еврейской религии: свои фигуры она подводит
вплотную к концептам, но достигает этой цели лишь у атеиста Спинозы. Причем если
фигуры тяготеют таким образом к концептам, то верно и обратное -- философские
концепты вновь оказываются фигурами, стоит рассматривать имманентность как
имманентность чему-то, будь то объектность созерцания, субъект рефлексии,
интерсубъективность коммуникации; это и есть три "фигуры" философии. Кроме того,
следует заметить, что религия приходит к концепту лишь ценой отречения от себя,
равно же как и философия приходит к фигуре лишь ценой измены себе. Между
фигурами и концептами существует различие в природе, но также и всевозможные
различия в степени.
Можно ли говорить о китайской, индуистской, еврейской, исламской "философии"?
Да, поскольку мышление осуществляется в плане имманенции, который может быть
заселен как фигурами, так и концептами. Однако этот план имманенции является не
собственно философским, а префилософким. На него воздействуют заселяющие его и
реагирующие на него элементы, так что философским он становится только под
геофилософия
121
воздействием концепта; философия подразумевает его, но тем не менее лишь ею же
он и учреждается и развертывается в философском соотношении с не-философией.
Напротив, в случае фигур "префилософское" означает, что сам по себе план
имманенции не обязательно предназначен для творчества концептов и формирования
философии, он может развернуться также в виде разных форм мудрости и религии, и
подобная бифуркация заранее устраняет самую возможность возникновения философии.
Мы отрицаем, что философия есть нечто внутренне необходимое -- и вообще, и
специально у древних греков (другим аспектом этой псевдонеобходимости является
идея "греческого чуда"). И все же философия оказалась достоянием греческой
цивилизации, хоть и была принесена мигрантами. Для зарождения философии
понадобилась встреча греческой среды с планом имманенции мысли. Понадобилось
сопряжение двух совершенно разных движений детерриториализации -- относительного
и абсолютного, из которых первое само уже осуществлялось в имманентности.
Понадобилось, чтобы абсолютная детерриториализация плана мысли прямо соединилась
и сочленилась с относительной детерриториализацией греческого общества.
Понадобилась встреча друга и мысли. Одним словом, философия имела причину, но то
была причина синтетическая и случайная -- встреча, конъюнкция. Сама по себе она
не является недостаточной, но в себе самой она случайна. Даже внутри концепта
эта причина зависит от сочленения составляющих, которое могло бы быть и другим в
случае другого их соседства. Принцип причинности, каким он предстает в
философии, -- это принцип случайной причинности, и формулируется он так:
настоящие причины бывают только случайными, мировая история может быть только
историей случайности.
122
Ж. Делез / Ф. Гваттари
пример VII
Напрасно искать, как это делали Гегель или Хайдеггер, аналитическую и
необходимую причину, которая связывала бы философию с Грецией. Греки были
свободные люди, и потому они первыми осознали Объект в его отношении к субъекту;
это и есть концепт согласно Гегелю. Но поскольку объект оставался созерцаемым
как "прекрасный", то его отношение к субъекту еще не было определено, и лишь на
позднейших стадиях само это отношение оказалось отрефлексировано, а затем
приведено в движение, то есть включено в коммуникацию. Как бы то ни было, греки
действительно сделали тот первый шаг, начиная с которого все в концепте стало
внутренне развиваться. Восток, конечно, тоже умел мыслить, но он мыслил объект в
себе как чистую абстракцию, пустую универсальность, тождественную простой
особости; недоставало соотнесенности с субъектом как конкретной универсальностью
или универсальной индивидуальностью. Восток не знал концепта, так как
довольствовался ничем не опосредуемым сосуществованием абстрактнейшей пустоты и
тривиальнейшего сущего. И все же нe совсем ясно, чем дофилософская стадия
Востока отличается от философской стадии Греции, так как греческая мысль не
сознавала отношения к субъекту -- она лишь предполагала его, еще не умея его
рефлексировать.
Поэтому Хайдеггер поставил проблему иначе, поместив концепт в различии Бытия и
сущего, а не в различии субъекта и объекта. Грек рассматривается у него не
столько как свободный гражданин, сколько как коренной житель (вообще, вся
рефлексия Хайдеггера о Бытии и сущем сближается с Землей и территорией, как о
том свидетельствуют мотивы "строительства", "обитания"): специфика грека в том,
что он обитал в Бытии, знал его пароль. Детерриториализуясь, грек
ретерриториализовывался в собственном языке и в своем языковом сокровище --
глаголе "быть". Поэтому Восток оказывается нe до философии, а в стороне
геофилософия
123
от нее, так как он мыслил, но не мыслил о Бытии6. И сама философия не столько
шествует по ступеням субъекта и объекта, не столько эволюционирует, сколько
поселяется в некоторой структуре Бытия. По Хайдеггеру, греки не умели
"артикулировать" свое отношение к Бытию; по Гегелю, они не умели рефлексировать
свое oтношение к Субъекту. Но у Хайдеггера нет речи о том, чтобы идти дальше
греков; достаточно лишь воспринять начатое ими движение, приобщаясь к его
повторяющемуся возобновлению. Дело в том, что Бытие в силу своей структуры, и
поворачивается к нам, и отворачивается от нас, и в истории своей Бытие или Земля
как раз постоянно отворачиваются, постоянно детерриториализуются в ходе
технико-мирового развития западной цивилизации, идущей от греков и
ретерриториализуемой в национал-социализме... Гегель и Хайдеггер едины в том,
что отношение Греции и философии они мыслят как первоначало, а тем самым и
отправной пункт внутренней истории Запада, в которой философия необходимо
совпадает со своей собственной историей. Подойдя вплотную к движению
детерриториализации, Хайдеггер все же не сумел быть ему верным, зафиксировав его
раз навсегда между бытием и сущим, между греческой территорией и
западноевропейской Землей, которую греки якобы и называли Бытием.
Гегель и Хайдеггер остаются историцистами, поскольку историю они полагают как
форму внутренней жизни, в которой концепт закономерно развивает или раскрывает
свою судьбу. Закономерность зиждется здесь на абстрагировании исторического
начала, сделанного кольцевым. При этом трудно понять, каким образом происходит
непредсказуемое творчество кон-
_______
6 Ср. у Жана Бофре: "Источник можно найти повсюду и где угодно -- у китайцев,
арабов, индийцев... Но вот перед нами греческий эпизод: у греков оказалась
странная привилегия называть источник "бытием"..." (Ethernite, nЗ 1, 1985).
124
Ж. Делез / Ф. Гваттари
цептов. Философия -- это геофилософия, точно так же как история по Броделю --
это геоистория. Почему философия возникает в Греции в такой-то момент? Вопрос
ставится также, как у Броделя вопрос о капитализме: почему капитализм возникает
в таких-то местах и в такие-то моменты, почему не в такой-то другой момент в
