77
план имманенции
кими движениями или чертами того или иного образа мысли и социоисторическими
движениями или чертами той или иной эпохи? Решение этих проблем может
продвинуться вперед лишь при том условии, что мы откажемся от узко исторического
взгляда на "до" и "после" и будем рассматривать не столько историю философии,
сколько время философии. Это стратиграфическое время, где "до" и "после"
обозначают всего лишь порядок напластований. Некоторые дороги (движения)
обретают свой смысл и направление лишь в качестве спрямлений или окольных путей
по отношению к уже исчезнувшим; переменная кривизна может предстать только
преобразованием одной или нескольких других; тот или иной пласт или страница
плана имманенции с необходимостью оказывается выше или ниже других, а образы
мысли не могут возникать в каком угодно порядке, так как в них внутренне
заложена переориентация, непосредственно заметная лишь на фоне прежнего образа
(да и для концептов определяющая их точка конденсации предполагает либо
раздробление прежней точки, либо слияние нескольких прежних). Умственный пейзаж
не меняется на протяжении веков как придется: если ныне плоская и сухая почва
являет тот или иной вид и текстуру -- значит, еще недавно здесь возвышалась
гора, а там протекала река. Правда, на поверхность могут выходить и очень
древние пласты, пробиваясь сквозь покрывшие их образования и непосредственно
воздействуя на нынешний пласт, которому они сообщают новую кривизну. Более того,
в разных областях плана напластования могут быть неодинаковыми и чередоваться в
различном порядке. Таким образом, философское время -- это время всеобщего
сосуществования, где "до" и "после" не исключаются, но откладываются друг на
друга в стратиграфическом порядке. Это и есть бесконечное становление философии,
которое
78
Ж. Делез /Ф. Гваттари
пересекается с ее историей, но не совпадает с нею. Жизнь философов и наиболее
внешние моменты их творчества подчиняются обычным законам временной
последовательности; однако их имена сосуществуют между собой и блистают либо
путеводными звездами, помогающими нам вновь и вновь проходить по составляющим
концепта, либо направляющими ориентирами того или иного пласта или страницы; их
свет не перестает доходить до нас, подобно свету угасших звезд, еще ярче чем
прежде. Философия -- это становление, а не история, сосуществование планов, а не
последовательность систем.
Поэтому планы могут то разделяться, то соединяться -- правда, это бывает и к
добру и не к добру. Всем им свойственно реставрировать трансцендентность и
иллюзию (они не в силах удержаться от этого), но также и ожесточенно бороться с
ними, причем каждый план делает и то и другое по-своему. Существует ли "лучший"
план, который не выдавал бы имманентность Чему-то = х, и не изображал бы больше
ничего трансцендентного? Можно сказать, что "настоящий" План имманенции -- это
нечто такое, что должно быть мыслимо и не может быть мыслимо. Очевидно, это и
есть немыслимое в мысли. Это основа всех планов, имманентная каждому мыслимому
плану, которому не дано самому ее помыслить. Это самое сокровенное в мысли, и в
то же время абсолютно внешнее. Будучи внешним, он отдаленнее любого внешнего
мира, потому что он еще и внутреннее, которое глубже любого внутреннего мира;
такова имманентность, "сокровенность как Внешнее, внешнее, ставшее удушающим
вторжением внутрь, и взаимопревращение одного и другого"15. Челночный ход плана
-- бесконечное движение.
__________________
15 Blanchot, L'entretien infini, Gallirnard, p. 65. О немыслимом и мысли см.:
Foucault, Les mots et les chases, Gallirnard, p. 333--339. Ср. также "внутреннюю
даль" у Мишо.
79
план имманенции
Пожалуй, в этом и заключается высший жест философии -- не столько мыслить
"настоящий" План имманенции, сколько показывать, что он наличествует,
немыслимый, в каждом плане. А тем самым и мыслить его -- как внешнее и
внутреннее по отношению к мысли; внешнее, которое не снаружи, и внутреннее,
которое не внутри. То, что не может быть и вместе с тем должно быть мыслимо,
было однажды помыслено, подобно тому как однажды воплотился Христос, дабы тем
самым показать возможность невозможного. Таким Христом философов является
Спиноза, а другие величайшие философы скорее лишь апостолы, которые то ближе, то
дальше от этого таинства. Спиноза -- бесконечное становление-философом. Он
показал, составил, помыслил "лучший" план имманенции -- то есть самый чистый,
который не отдается во власть трансцендентности и не привносит вновь
трансцендентного, который внушает меньше всего иллюзий, дурных чувств и
ошибочных восприятии...
3. концептуальные персонажи
пример V
Cogito Декарта сотворено как концепт, однако у него есть пресуппозиции. Не в том
смысле, в каком один концепт предполагает другие (например, "человек"
предполагает "животное" и "разумное"). Здесь пресуппозиции имплицитны,
субъективны, преконцептуальны и формируют образ мысли: все знают, что значит
мыслить. Все обладают возможностью мыслить, все желают истины... А есть ли
что-то другое, кроме этих двух элементов -- концепта и плана имманенции, то есть
образа мысли, который должны занять концепты одной группы ( cogito и сочетаемые
с ним концепты)? Есть ли в случае Декарта что-то иное, кроме сотворенного cogito
и предполагаемого образа мысли? Да, есть и нечто иное, несколько таинственное,
появляющееся или проявляющееся по временам, обладающее зыбким существованием
где-то между концептом и преконцептуальным планом, движущееся между тем и
другим. В
легитимация через паралогию 81
данном случае это Идиот: именно он говорит "Я", именно он провозглашает cogito,
но он же и обладает субъективными пресуппозициями, то есть чертит план. Идиот --
это частный мыслитель, противостоящий публичному профессору (схоласту):
профессор все время ссылается на школьные концепты (человек -- разумное
животное), частный же мыслитель формирует концепт из врожденных сил, которыми по
праву обладает каждый сам по себе (я мыслю). Таков весьма странный тип персонажа
-- желающий мыслить и мыслящий самостоятельно, посредством "естественного
света". Идиот -- это концептуальный персонаж. Теперь мы можем точнее ответить на
вопрос о том, имелись ли у cogito предшественники. Откуда взялся этот персонаж
идиота -- может быть, он возник в христианской атмосфере, но в качестве реакции
против "схоластической" организации христианства, против авторитарной церковной
организации? А может быть, его следы найдутся уже у блаженного Августина? Быть
может, свою полную значимость концептуального персонажа он получил у Николая
Кузанского -- в силу чего этот философ близко подошел к cogito, хоть еще и не
добился его кристаллизации в концепт1. Во всяком случае, история философии
должна включать в себя изучение подобных персонажей, их перемен в разных планах,
их разновидностей в разных концептах. А сама философия непрестанно порождает
концептуальных персонажей, дает им жизнь.
Идиот возникает вновь уже в иную эпоху, в ином
____________________
1 Об идиоте (профане, отдельном частном лице в противоположность технику и
ученому) в его отношениях к мысли см.: Nicolas de Cuse, Idiota (CEuvres choisies
par M. dc Gandillac, Ed. Aubier). Эти три персонажа повторяются и у Декарта
(Евдокс-идиот, Полиандр-техник и Эпнстемон -- публичный ученый): Descartes, La
recherche de la verite par la lumiere naturelle (CEuvres phiiosophiques, Ed.
Alquie, Gamier, II). О причинах, по которым Николай Кузанс-кий не дошел до
cogito, cM.:Gandillac, p. 26.
82
Ж. Делез / Ф. Гваттари
контексте -- тоже христианском, но русском. Сделавшись славянином, идиот остался
оригиналом -- частным мыслителем, но оригинальность его переменилась. Шестов
обнаруживает у Достоевского зачаток новой оппозиции между частным мыслителем и
публичным профессором2. Прежнему идиоту требовались очевидности, к которым он
пришел бы сам, а покамест он готов был сомневаться во всем, даже в том, что
3+2=5; он ставил под сомнение любые истины Природы. новому идиоту совершенно не
нужны очевидности, он никогда не "смирится" с тем, что 3 + 2 = = 5, он желает
абсурда -- это уже другой образ мысли. Прежний хотел истины, новый же хочет
сделать высшим могуществом мысли абсурд -- то есть творить. Прежний хотел давать
отчет только разуму, новый же, более близкий к Иову чем к Сократу хочет, чтобы
ему дали отчет о "каждой жертве Истории"; это разные концепты. Он никогда не
согласится принять истины Истории. Прежний идиот хотел самостоятельно
разобраться, что поддается пониманию, а что нет, что разумно, а что нет, что
погибло, а что спасено; новый же идиот хочет, чтобы ему вернули погибшее, не
поддающееся пониманию, абсурдное. Это очевидным образом иной персонаж, произошла
мутация. И тем не менее оба идиота связаны тонкой нитью -- как будто первый
должен потерять рассудок, чтобы изначально утраченное им при обретении рассудка
мог найти второй. Декарт, попав в Россию, сходит с ума...
Концептуальный персонаж как таковой может появляться довольно редко или же лишь
намеком. Тем не менее он присутствует и, даже оставаясь неназванным, подспудным,
обязательно должен быть восстановлен читателем. Появляясь, он бывает иногда
наделен лич-
__________________
2 Первоначально эту новую оппозицию Шестов заимствует у Киркегора.См.: Chestov,
Kierkegaard et la philosophie existentielle, Ed. Vrin.
83
легитимация через паралогию
ным именем: так, Сократ-- главный концептуальный персонаж платонизма. Многие
философы писали диалоги, однако есть опасность спутать персонажей диалога с
концептуальными персонажами: они совпадают лишь по имени, а роли у них разные.
Персонаж диалога излагает концепты; в самом элементарном случае один из этих
персонажей, симпатичный, представляет точку зрения автора, тогда как другие,
более или менее антипатичные, отсылают к другим философиям, излагая их концепты
и тем самым препарируя их для критики или изменений, которым собирается
подвергнуть их автор. Напротив того, концептуальные персонажи осуществляют те
движения, которыми описывается авторский план имманенции, и принимают участие
непосредственно в творчестве его концептов. А потому, даже будучи "антипатичны",
они всецело принадлежат начертанному данным философом плану и сотворенным им
концептам; они обозначают собой свойственные этому плану опасности, неверные
восприятия, дурные чувства или даже отрицательные движения, и они сами
одушевляют особые концепты, которые являются конститутивной принадлежностью
данной философии как раз в силу своей репульсивности. Сказанное тем более верно
в отношении позитивных движений плана, аттрактивных концептов и симпатичных
персонажей: здесь поистине имеет место философское Einfuhlung. Причем нередко
эти две группы не так-то легко различить.
Концептуальный персонаж -- это не представитель философа, скорее даже наоборот,
философ предоставляет лишь телесную оболочку для своего главного концептуального
персонажа и всех остальных, которые служат высшими заступниками, истинными
субъектами его философии. Концептуальные персонажи -- "гетеронимы" философа, а
имя самого философа -- просто псевдоним его персонажей. Я -- боль-
84
Ж. Делез / Ф. Гваттари
ше не я, но способность мысли видеть себя самое и развиваться через план,
который в нескольких местах проходит сквозь меня. Концептуальный персонаж не
имеет ничего общего с абстрактным олицетворением, символом или аллегорией,
поскольку он живет, инсистирует. Философ -- это идиосинкразия его концептуальных
персонажей. Судьба философа -- становиться своим концептуальным персонажем или
персонажами, в то время как и сами эти персонажи становятся иными, чем в
истории, мифологии или же повседневном быту (Сократ у Платона, Дионис у Ницше,
Идиот у Кузанца). Концептуальный персонаж -- это становление или же субъект
философии, эквивалентный самому философу, так что Кузанец или даже Декарт должны
