их, но все же отлично от науки. Таким образом, задача философии оказывается в
том, чтобы в каждом конкретном случае находить инстанцию, способную измерить
истинностное значение противоположных мнений -- либо выбирая некоторые мнения,
более мудрые чем другие, либо признавая за каждым из мнений свою долю истины. В
этом всегда и заключался смысл так называемой диалектики, превратившей философию
в одну нескончаемую дискуссию12. Это очевидно уже у Платона: мерой истинности
каждого из соперничающих мнений считаются универсалии созерцания, позволяющие
возвысить эти мнения до знания; правда, сохраняющиеся у Платона противоречия (в
так называемых апоретических диалогах) вынудили уже Аристотеля переориентировать
диалектическое исследование проблем на универсалии коммуникации (топики). У
Канта проблема опять-таки состоит в отборе или сортировке противоположных
мнений, но уже благодаря универсалиям рефлексии, и только Гегелю пришла мысль
воспользоваться соперничающими мнениями для извлечения из них сверхнаучных
пропозиций, способных к самодвижению, самосозерцанию, саморефлексии,
самокоммуникации в себе самих и в абсолюте (спекулятивная про-
_______________
12 Ср.: Brehier, "La notion de probleme en philosophie", Etudes de philosophie
antique, R U. F.
105
легитимация через паралогию
позиция, где мнения становятся моментами концепта). Однако при всех высоких
стремлениях диалектики, несмотря на весь талант се мастеров, мы вновь впадаем в
убогое положение, которое Ницше обозначал как искусство плебса или дурной вкус в
философии: концепт сводится к пропозициям как простым мнениям, план имманенции
утопает в ложных восприятиях и дурных чувствах (иллюзиях трансцендентности или
универсалиях), образцом знания служит всего лишь мнение, объявляемое высшим
(Urdoxa), а концептуальных персонажей заменяют профессора или главы школ.
Диалектика притязает на открытие собственно философской дискурсивности но она
может это делать лишь путем сочленения мнений. Сколько бы она ни преодолевала
мнение ради знания, мнение все равно пробивается и пробивается назад. Какие бы
ресурсы ни предоставляла ей Urdoxa, философия все равно остается доксографией.
От нее веет той же тоской, что и от средневековых "диспутов" и "Quodlibet'ов",
из которых мы узнаем, что думал каждый ученый доктор, не зная, почему он так
думал (не зная События), и которые до сих пор можно найти во многих историях
философии, где рассматриваются различные решения (скажем, субстанция по
Аристотелю, Декарту, Лейбницу...), но так и не выясняется, в чем сама проблема,
ибо она просто скалькирована с пропозиций, служащих ей ответами.
Философия по природе парадоксальна, но не потому, что отстаивает наименее
правдоподобные мнения или принимает мнения взаимно противоречивые, а потому, что
она пользуется фразами стандартного языка, чтобы выразить нечто выходящее за
рамки мнения и даже вообще предложения. Концепт -- это, конечно, некоторое
решение, но проблема, на которую он отвечает, заключается в условиях его
интенсиональной консистенции, в отличие от науки, где она заклю-
106
Ж. Делез / Ф. Гваттари
чается в условиях референции экстенсиональных пропозиций. Если концепт есть
решение проблемы, то условия этой философской задачи лежат в предполагаемом ею
плане имманенции (к какому бесконечному движению отсылает он в образе мысли?), а
неизвестные величины заключены в мобилизуемых ею концептуальных персонажах
(какой именно это персонаж?). Концепт как познавательное средство имеет смысл
лишь по отношению к образу мысли, к которому он отсылает, и к концептуальному
персонажу, в котором он нуждается; другой образ и другой персонаж (например,
вера и Следователь) потребуют и других концептов. Решение не может обладать
смыслом независимо от задачи, определяемой через се условия и неизвестные
величины, но и условия и величины эти также не могут иметь смысла вне
зависимости от решений, определяемых как концепты. Все эти три ин-станции
взаимно проникают друг друга, но по природе они различны; они существуют и
сосуществуют, но не исчезают одна в другой. По словам Бергсона, внесшего столь
важный вклад в понимание того, что такое философская проблема, верно поставить
задачу -- значит уже решить ее. Но это не означает, что проблема -- всего лишь
тень или эпифеномен своих решений, что решение -- это всего лишь избыточное
повторение проблемы или аналитическое следствие из нее. Вернее будет сказать,
что все три деятельности, из которых состоит конструирование, все время сменяют
одна другую, накладываются одна на другую, выходят вперед то одна, то другая;
первая заключается в творчестве концептов как видов решения, вторая -- в
начертании плана и движения на нем как условий задачи, третья -- в изобретении
персонажа как неизвестной величины. Задача как целое (частью которого является и
само решение) всегда состоит в том, чтобы, осуществляя третью из этих
деятельностей, одновре-
107
легитимация через паралогию
менно конструировать и две первых. Мы видели, как у Платона и Канта мысль,
"первичное", время оформлялись разными концептами, способными предопределять
решения, -- в зависимости от пресуппозиций, определяющих разные проблемы; ибо
одни и те же термины могут встречаться дважды и даже трижды -- первый раз в
решениях-концептах, второй раз в предполагаемых проблемах, третий раз в
персонаже как посреднике-заступнике, но всякий раз они принимают особую,
специфическую форму.
Никакое правило и никакая дискуссия неспособны сказать нам заранее, правильно ли
выбран данный план, данный персонаж, данный концепт, ибо удачность или
неудачность каждого из трех определяется двумя другими, однако каждый из трех
должен быть сконструирован сам по себе -- первый сотворен, второй изобретен,
третий начертан. Бывают проблемы и решения, сконструированные так, что о них
можно сказать "неудачно" или "удачно", -- но это выясняется лишь постепенно по
их взаимоадаптации. При конструировании утрачивает смысл всякая дискуссия,
которая лишь замедляла бы необходимые конструктивные шаги; отвергаются также и
всякие универсалии -- созерцание, рефлексия, коммуникация рассматриваются как
источники так называемых "ложных проблем", которые возникают из окружающих план
иллюзий. Только это лишь и можно сказать заранее. Иногда кажется, будто мы нашли
решение, но новое, сперва не замеченное искривление плана заставляет все
переделывать и ставить новые проблемы, целый строй новых проблем, продвигаясь
вперед рывок за рывком и добиваясь появления, сотворения новых концептов (и даже
не зная, не попали ли мы скорее в новый план, отделяющийся от прежнего). Иногда,
наоборот, между, казалось бы, соседними концептами вклинивается новый, в свою
очередь требуя определить и новую про-
108
Ж. Делез / Ф. Гваттари
блему, возникающую подобно вставной доске на раздвижном столе имманентности.
Таким образом, философия живет в условиях перманентного кризиса. План работает
рывками, концепты возникают пачками, а персонажи движутся прыжками.
Проблематичным по своей природе является соотношение между этими тремя
инстанциями.
Нельзя сказать заранее, верно ли поставлена та или иная проблема, подходит ли к
случаю то или иное решение, жизнеспособен ли тот или иной персонаж. Дело в том,
что каждая из трех философских деятельностей находит себе критерий лишь в двух
других, и поэтому философия развивается в форме парадокса. Философия состоит не
в знании и вдохновляется не истиной, а такими категориями, как Интересное,
Примечательное или Значительное, которыми и определяется удача или неудача.
Причем узнать это невозможно, пока не проведешь конструирование. О многих книгах
по философии следовало бы сказать, что они не ложны (ибо это значит ничего не
сказать), а незначительны и неинтересны, -- именно потому, что они не творят
концепта, не привносят нового образа мысли, не порождают мало-мальски стоящего
персонажа. Одни лишь профессора могут, да и то не всегда, писать на полях
"неверно", у читателей же скорее вызывает сомнение значительность и
интересность, то есть новизна того, что им предлагается, читать. Это категории
Остроумия. По словам Мелвилла, выдающийся романный персонаж должен быть
Оригинальным, Уникальным; так же и концептуальный персонаж. Даже будучи
антипатичен, он должен оставаться примечательным; даже репульсивный концепт
обязан быть интересным. Когда Ницше конструировал концепт "нечистой совести", он
мог усматривать в этом самую отвратительную вещь на свете и тем не менее
восклицал: вот тут-то человек становится интересен! -- и дей-
109
легитимация через паралогию
ствительно, он считал, что сотворил новый концепт человека, подходящий для
человека, соотнесенный с новым концептуальным персонажем (жрецом) и с новым
образом мысли (волей к власти, понятой в негативном аспекте нигилизма)...13
Для критики точно так же требуются новые концепты (концепты критикуемой вещи),
как и для самого позитивного творчества. У концептов должны быть неправильные
контуры, соответствующие их живой материи. Что по природе своей неинтересно?
Неконсистентные концепты -- то, что Ницше называл "бесформенной и жидкой
концептуальной размазней", -- или же, напротив, концепты слишком правильные,
окаменелые, от которых остался один скелет? В этом отношении самые универсальные
концепты, представляемые нам в виде вечных форм или ценностей, оказываются
самыми скелетоподобными и наименее интересными. Нельзя ничего свершить ни в
позитивной сфере, ни в области критики или истории, ограничиваясь манипуляциями
со старыми, готовыми концептами, похожими на скелеты-пугала для творчества, и не
замечая, что древние философы, у которых взяты эти концепты, сами делали то
самое, в чем современным пытаются помешать, -- они творили свои концепты, а не
просто отскабливали и отчищали старые кости, как критики и историки в наше
время. Даже история философии совершенно неинтересна, если не ставит перед собой
задачу оживить дремлющий концепт, сыграть его заново на новой сцене, хотя бы и
обернув его против него самого.
________
13 Ницше, "Генеалогия морали", I, · 6.
4
геофилософия
Понятия субъекта и объекта не позволяют подойти вплотную к существу мысли. Мысль
-- это не нить, натянутая между субъектом и объектом, и не вращение первого
вокруг второго. Мысль осуществляется скорее через соотношение территории и
земли. Кант меньше, чем полагают, находился в плену категорий объекта и
субъекта, так как в его идее коперниковской революции мысль непосредственно
соотносится с землей;
Гуссерль требует, чтобы у мысли была почва, которая бы наподобие земли не
двигалась и не покоилась, как первичная интуиция. Между тем мы видели, что земля
все время осуществляет на месте движение детерриториализации, тем самым
преодолевая границы любой территории: она является и детерриториализующей и
детерриториализуемой. Она сама по себе отождествляется с движением тех, кто
массами покидает свою территорию, -- лангуст, чередой движущихся по морскому
дну, паломников и странствующих рыцарей, скачущих вдоль уходящей в бесконечность
линии не-
геофилософия
111
бес. Земля -- это не стихия среди прочих стихий, она замыкает все стихии в
единых объятиях, зато пользуется той или другой из них, чтобы
детерриториализовать территорию. Движения детерриториализации неотделимы от
территорий, открывающихся вовне, а процессы ретерриториализации неотделимы от
земли, которая восстанавливает территории. Таковы две составляющих -- территория
и земля, а между ними две зоны неразличимости -- детерриториализация (от
территории к земле) и детерриториализация (от земли к территории). Невозможно
сказать, что из двух первично. Спрашивается, в каком смысле Греция явилась
территорией философа или землей философии.
Государства и Города-полисы нередко определяли как территориальные образования,
