Китае, благо там уже было налицо столько его составляющих? География не просто
дает материю переменных местностей для истории как формы. Подобно пейзажу, она
оказывается не только географией природы и человека, но и географией ума. Она
отрывает историю от культа закономерности, давая проявиться фактору ни к чему не
сводимой случайности. Она отрывает историю от культа первоначал, утверждая
могущество "среды" (по словам Ницше, философия обрела у греков не начало свое, а
среду, окружение, окружающую атмосферу; философ перестает быть подобен
комете...). Она отрывает ее от структур, заменяя их начертанием линий,
устремленных в бесконечность, которые проходят через греческий мир, пересекая
все Средиземное море. Наконец, она отрывает историю от нее самой, открывая
становления, которые не принадлежат истории, даже если в нее и вливаются;
история философии в Греции не должна скрывать, что греки каждый раз должны были
сначала стать философами, так же как философы должны были стать греками.
"Становление" -- это не история; история еще и поныне обозначает лишь комплекс
предпосылок (пусть и очень недавних), от которых нужно отвернуться, чтобы стать,
то есть сотворить нечто новое. Греки сумели это сделать, но нельзя отвернуться
раз и навсегда. Философия не может быть сведена к своей истории, потому что
философия постоянно отрывается от этой истории, дабы творить новые концепты,
которые вливаются в историю, а не проистекают из нее. Как нечто может проистечь
из истории? Без истории
геофилософия
125
становление оставалось бы неопределенным, необусловленным, однако само
становление не исторично. Психосоциальные типы принадлежат истории, а
концептуальные персонажи -- становлению. Событие как таковое нуждается в
становлении как в элементе неисторического. Неисторическое, пишет Ницше,
"подобно окутывающей атмосфере, где единственно и может зародиться жизнь, чтобы
вновь исчезнуть с уничтожением этой атмосферы". Это как бы миг благодати, и
"какие деяния человек был бы способен осуществить, не будучи предварительно
окутанным этим облаком неисторического?"7 Появление философии в Греции --
результат скорее случайности, чем закономерности, скорее атмосферы или среды,
чем первоначала, скорее становления, чем истории, скорее географии, чем
историографии, скорее благодати, чем природы.
Почему же философия пережила Грецию? Нельзя сказать, чтобы капитализм,
проходящий через все средневековье, был следствием греческого полиса (даже сами
формы коммерции трудно сравнимы между собой). Но капитализм, опять-таки под
действием случайных причин, вовлек Европу в удивительную относительную
детерриториализацию, которая первоначально заставила ее вернуться к
городам-полисам и которая тоже совершалась на путях имманентности.
Территориальные производства оказались соотнесены с общей имманентной формой,
способной к пробегу через моря, -- это "богатство вообще", "труд как таковой" и
их встреча в форме товара. Конструируя концепт капитализма, Маркс точно
определяет две его главных составляющих (голый труд и чистое богатство) и их
зону неразличимости, где богатство поку-
______
7 Ницше, "Несвоевременные размышления": "О пользе и вреде истории для жизни",
·1.0 философе-комете и о "среде", которую он обрел в Греции, см.: Nietzsche, La
naissance de la philosophie, Gallimard, p. 37.
126
Ж. Делез / Ф. Гваттари
пает труд. Почему капитализм -- на Западе, а не в Китае III или даже VIII века?8
Потому что на Западе эти составляющие были на подъеме, медленно приспосабливаясь
друг к другу, тогда как на Востоке им мешали дойти до конца. Только на Западе
очаги имманентности расширялись и распространялись. Социальное поле здесь
определялось уже не внешним пределом, который, как в империях, ограничивает его
сверху, а внутренними имманентными пределами, которые все время смещаются,
увеличивая систему в целом, и по мере своего смещения воспроизводят себя9.
Внешние препятствия оказываются не более чем технологическими, а сохраняются
одни лишь внутренние соперничества. Таков мировой рынок, доходящий до самого
края земли и собирающийся распространиться на целую галактику; даже небесные
пространства становятся горизонтальными. Это не продолжение предпринятого
греками, а его возобновление в невиданных прежде масштабах, в иной форме и с
иными средствами, но все же при этом вновь реализуется сочетание, впервые
возникшее у греков, -- демократический империализм, колонизаторская демократия.
Таким образом, европеец может рассматривать себя не как один из многих
психосоциальных типов, а как Человека по преимуществу, как это делал в свое
время и грек, -- но с гораздо большей силой экспансии и воли к миссионерству,
чем у грека. По словам Гуссерля, народы, даже враждуя между собой, группируются
по типам, у которых есть территориальный "дом" и семейное родство, -- таковы,
_______
8См.: Balazs, La bureaucratie celeste, Gallimard, ch. XIII.
9 Маркс, "Капитал", III, 3, заключение: "Капиталистическое производство
постоянно стремится преодолеть эти имманентные пределы, но оно преодолевает их
только при помощи средств, которые снова ставят перед ним эти пределы, притом в
гораздо большем масштабе... Настоящий предел капиталистического производства --
это сам капитал..." [К.Маркс, Ф.Энгельс, Собр соч. в 9 тт., т. 9, ч. 1. М.,
1988, с. 242. -- Прим. перев.]
127
например, народы Индии; одна лишь Европа, несмотря на соперничество составляющих
ее наций, несла себе самой и другим народам "побуждение ко все большей и большей
европеизации", так что в западной цивилизации все человечество в целом роднится
между собой, как это уже случилось в Греции10. Тем не менее трудно поверить,
чтобы эту тайну специфически европейского трансцендентального субъекта можно
было объяснить подъемом "философии и совключенных с нею наук". Бесконечное
движение мысли, которое Гуссерль называет Голосом, должно было сопрячься с
великим относительным движением капитала, который все время
детерриториализовался, дабы обеспечить тем самым власть Европы над другими
народами и их ретерриториализацию в Европе. Таким образом, связь между
капитализмом и новоевропейской философией такая же, как и между античной
философией и Грецией: это соединение абсолютного плана имманенции с
относительной социальной средой, которая также действует на путях имманентности.
В развитии философии древнюю Грецию связывает с современной Европой, через
посредующий этап христианства, не закономерная непрерывность, но случайное
возобновление одного и того же случайного процесса, уже при новых исходных
данных.
Грандиозная относительная детерриториализация мирового капитализма потребовала
ретерриториализации в новоевропейском национальном государстве, которое нашло
свое завершение в демократии -- новейшем обществе "братьев", капиталистической
версии общества друзей. Как показывает Бродель, капитализм впервые возник в
городах-государствах, но они заходили столь далеко в детерриториализации,
_______
10 Husserl, La cris des sciences europeennes..., Gallimard, p. 333--335 (ср.
комментарии Р.-П.Друа: R.-P.Droit, L'oubli de I'lnde, p. 203-- 204).
Ж. Делез / Ф. Гваттари
128
что новоевропейские имманентные государства должны были умерять их безумный
порыв, настигать и окружать их, осуществляя необходимые ретерриториализации в
виде новых внутренних границ". На этих экономических, политических и социальных
основах капитализм вновь оживляет мир Греции. Это новые Афины. Человек
капитализма -- это не Робинзон, а Улисс, хитрый плебей, заурядный средний
обитатель больших городов, коренной Пролетарий или чужестранец-Мигрант, которые
и начинают бесконечное движение -- революцию. Сквозь весь капитализм проходит не
один, а два клича, равно ведущие к разочарованиям: "Эмигранты всех стран,
соединяйтесь... Пролетарии всех стран..." Па противоположных полюсах западной
цивилизации -- в Америке и России -- прагматизм и социализм разыгрывают
возвращение Улисса, новейшее общество братьев или товарищей, подхватывая мечту
греков и восстанавливая "демократическое достоинство".
Действительно, соединение античной философии с греческим полисом и соединение
новой философии с капитализмом не носят идеологического характера и не просто
продолжают в бесконечность историко-социальные детерминанты, извлекая из них
фигуры духа. Разумеется, есть соблазн усмотреть в философии приятную духовную
коммерцию, специфическим товаром или, точнее, меновой стоимостью которой
предстает концепт, -- так это выглядит с точки зрения бескорыстной
общительности, пищей которой служит беседа в западно-демократическом духе,
способная порождать консенсус мнений и создавать этику коммуникации, подобно
тому как искусство создает его эстетику. Если такое называть философией,
______
11 Braudel, Civilisation materielle et capitalisme, Ed. Armand Colin,
I,p.391-400.
129
то понятно, каким образом концептом завладевает маркетинг, а специалист по
рекламе представляется как главный "концептор", поэт и мыслитель; досаду
вызывает не само по себе это наглое присвоение чужого, а то представление о
философии, которое сделало его возможным. При всей разнице в масштабах, греки
тоже знавали подобный позор с некоторыми из своих софистов. Но, к счастью для
новоевропейской философии, она столь же мало дружна с капитализмом, как античная
философия -- с полисом. Философия доводит до абсолюта относительную
детерриториализацию капитала, она переводит его в план имманенции как движение
бесконечности и уничтожает как внутренний предел, она обращает его против себя
самого, взывая к повой земле и новому пароду. Но тем самым она получает
непропозициональную форму концепта, где уничтожаются и коммуникация, и обмен, и
консенсус, и мнение. Это скорее ближе к тому, что Адорно называл "негативной
диалектикой", и к тому, что Франкфуртская школа обозначала как "утопию".
Действительно, именно в утопии осуществляется смычка философии с ее эпохой --
будь то европейский капитализм или уже греческий полис. И в том и в другом
случае благодаря утопии философия становится политикой и доводит до кульминации
критику своей эпохи. Утопия неотделима от бесконечного движения: этимологически
это слово обозначает абсолютную детерриториализацию, но лишь в той критической
точке, где она соединяется с налично-относительной средой, а особенно с
подспудными силами этой среды. Словечко утописта Сэмюэла Батлера "Erewhon"
означает не только "No-where" (Нигде), но и "Now-here" (здесь-сейчас). Важно
разграничивать не столько так называемый утопический и научный социализм,
сколько разные типы утопии, одним из которых является революция. В утопии, как и
в философии, всегда есть риск ре-
130
Ж. Делез / Ф. Гваттари
ставрации трансцендентности, а порой и надменное утверждение ее, поэтому нужно
различать авторитарные утопии, или утопии трансцендентности, и утопии
либертарные, революционные, имманентные12. Но если мы говорим, что революция как
таковая есть утопия имманентности, то отсюда отнюдь не следует, что это мечта,
нечто нереализуемое или же реализуемое ценой измены себе. Напротив, мы полагаем
революцию как план имманенции, бесконечное движение, абсолютное парение -- но
лишь постольку, поскольку эти ее черты соединяются с наиреальнейшей борьбой
против капитализма здесь и сейчас и упрямо затевают новую схватку всякий раз,
когда прежняя заканчивается изменой. Итак, слово "утопия" обозначает смычку
философии, или концепта, с наличной средой -- политическую философию (возможно
все же, что утопия -- не лучшее слово, в силу того усеченного смысла, который
закрепило за ним общественное мнение).
Не является ошибкой говорить, что революция происходит "по вине философов" (хотя
руководят ею не философы). Если две величайшие революции нашего времени --
американская и советская -- обернулись столь скверно, то это не мешает концепту
