цели или средстве; это план имманенции, образующий абсолютную почву философии,
ее Землю или же детерриториализацию, ее фундамент, на которых она творит свои
концепты. Требуется и то и другое -- создать концепты и учредить план, так же
как птице нужны два крыла, а рыбе два плавника.
Обычно мысль вызывает к себе равнодушие. И тем не менее не будет ошибкой
сказать, что это опасное занятие. Собственно, равнодушие прекращается именно
тогда, когда эти опасности становятся очевидны-
_________________
5 Одну из самых интересных попыток в современной философии предпринял Франсуа
Ларюэль: он обращается к некоторой Всецелости, которую характеризует как
"нефилософскую" и, странным образом, "научную" и в которой коренится
"философское решение". Такая Всецелость напоминает Спинозу. См.:Francois
Laruelle, Philosophie et nonphilosophie, Ed. Mardaga.
6 Этьен Сурио (Etienne Souriau, L'instauration philosophique, Ed. Alcan, 1939),
чуткий к творческой деятельности философии, писал об учредительном плане,
составляющем почву этого творчества, или "философему", одушевляемую динамизмами
(с. б2--б3).
57
ми, зачастую же они остаются скрытыми, малозаметными, неизбежными издержками
предприятия. В силу того, что план имманенции префилософичен и работает уже не с
концептами, в нем требуется экспериментировать на ощупь, и при его начертании
пользуются средствами не вполне благовидными, не вполне благоразумными и
рациональными. Это могут быть средства из разряда грез, патологических
процессов, эзотерических опытов, опьянения или трансгрессии. В плане имманенции
нужно стремиться к линии горизонта -- из такого похода возвращаются с опаленными
глазами, пусть даже это глаза духа. Даже и у Декарта есть своя греза. Мыслить --
всегда значит идти колдовским путем. Таков, скажем, план имманенции у Мишо, с
его неистовыми бесконечными движениями и скоростями. Чаще всего такого рода
средства не проявляются в итоге мышления, каковой должен пониматься лишь сам по
себе и на холодную голову. Но тогда "опасность" получает другой смысл --
опасность очевидных последствий, наступающих тогда, когда чистая имманентность
вызывает резкое инстинктивное осуждение со стороны общественного мнения, и это
осуждение еще удваивается из-за природы создаваемых концептов. Ибо мы можем
мыслить, лишь становясь чем-то иным, немыслящим, -- животным, растением,
молекулой, элементарной частицей, которые пересматривают нашу мысль и дают ей
новый толчок.
План имманенции -- это как бы срез хаоса, и действует он наподобие решета.
Действительно, для хаоса характерно не столько отсутствие определенностей,
сколько бесконечная скорость их возникновения и исчезновения; это не переход от
одной определенности к другой, а, напротив, невозможность никакого соотношения
между ними, так как одна возникает уже исчезающей, а другая исчезает едва
наметившись.
58
Ж. Делез / Ф. Гваттари
Хаос -- это не инертно-стационарное состояние, не случайная смесь. Хаос
хаотизирует, растворяет всякую консистенцию в бесконечности. Задача философии --
приобрести консистенцию, притом не утратив бесконечности, в которую погружается
мысль (в этом отношении хаос обладает как физическим, так и мысленным
существованием). Придать консистенцию, ничего не потеряв из бесконечности, --
это далеко не та же задача, что в науке, которая стремится придать хаосу
референции ценой отказа от бесконечных движений и скоростей и изначального
ограничения скорости; в науке первенствует свет, то есть относительный горизонт.
Напротив того, философия исходит из предположения или из учреждения плана
имманенции -- в его переменной кривизне и сохраняются те бесконечные движения,
которые возвращаются обратно к себе в процессе постоянного взаимообмена, но
одновременно и высвобождают другие сохраняющиеся движения. Тогда делом концептов
является намечать интенсивные ординаты этих бесконечных движений, то есть
движения сами по себе конечные, но с бесконечной скоростью формирующие
переменные контуры, вписанные в план. Осуществляя сечение хаоса, план имманенции
призывает к созданию концептов.
На вопрос: "Может ли и должна ли философия рассматриваться как явление
древнегреческой цивилизации?" -- первым ответом был сочтен такой: действительно,
греческий полис предстает как новое сообщество "друзей", во всей двусмысленности
этого слова. Жан-Пьер Вернан дает еще и второй ответ: греки первыми осознали,
что Порядок строго имманентен такой космической среде, которая, подобно плоскому
плану, делает срез хаоса. Если такой план-решето называть Логосом, то это далеко
не то же, что просто "разум" (в том смысле, в каком говорят, что мир устроен
59
план имманенции
разумно). Разум -- всего лишь концепт, и притом слишком скудный, чтобы им
определялись план и пробегающие его бесконечные движения. В общем, первыми
философами были те, кто учредил план имманенции в виде сети, протянутой сквозь
хаос. В этом смысле они противостояли Мудрецам -- персонажам религии, жрецам, в
понимании которых учреждаемый порядок всегда трансцендентен, устанавливается
извне вдохновленным Эридой великим деспотом или величайшим из богов, в
результате таких войн, перед которыми меркнет любой агон, и такой вражды, где
изначально нет места испытаниям соперничества7. Религия всегда там, где
трансцендентность, вертикальное Бытие, имперское Государство на небесах или на
земле, а философия всегда там, где имманентность, пусть даже она служит ареной
для агона и соперничества (этого не опровергают и греческие тираны, так как они
всецело на стороне сообщества друзей, проявляющегося сквозь все их безумнейшие и
жесточайшие соперничества). Таким образом, обе возможных характеристики
философии как специфически греческого явления, пожалуй, глубоко взаимосвязанны.
Одни лишь друзья способны развернуть план имманенции, который, словно неверная
почва, уходит из-под ног идолов. У Эмпедокла этот план чертит Филия, хотя ко мне
она оборачивается другой стороной своего сгиба -- Ненавистью, движением, которое
стало негативным и свидетельствует о субтрансцендентности хаоса (вулкан) и
супертрансцендентности божества. Возможно, что первые философы, и особенно
Эмпедокл, еще были похожи на жрецов и даже на царей. Они носили маску мудрецов,
и, по словам Ницше, как же было философии поначалу не маскироваться? Да и
перестанет ли
________________
7Ср.: Jean-Pierre Vernant, Les origines de la pensee grecque, P.U.F, p.105--125.
60
Ж. Делез / Ф. Гваттари
она когда-нибудь вообще в этом нуждаться? Коль скоро учреждение философии
совпадает с предположением о префилософском плане, то почему же философии не
воспользоваться этим, чтобы взять себе личину? Так или иначе, первые философы
начертали план, непрестанно пробегаемый бесконечными движениями по обеим своим
сторонам, одна из которых может быть охарактеризована как Physis, поскольку она
дает материю для Бытия, а другая -- как Nous, поскольку она дает образ для
мысли. С наибольшей строгостью различение этих двух сторон проведено
Анаксимандром, у которого движение качеств сочетается с могуществом абсолютного
горизонта -- Apeiron, или Беспредельного, -- но в одном и том же плане. Философ
осуществляет массовый захват мудрости, ставит ее на службу чистой имманентности.
Генеалогию он заменяет геологией.
пример III
Нельзя ли рассматривать всю историю философии как учреждение того или другого
плана имманенции? При этом выделялись бы физикалисты, делающие акцент на материи
Бытия, и ноологисты -- для них главное образ мысли. Однако сразу же возникает
опасность путаницы: уже не сам план имманенции образовывает данную материю Бытия
или данный образ мысли, но имманентность приписывается "чему-то" в дательном
падеже, будь то Материя или Дух. У Платона и его последователей это стало
очевидным. Вместо того чтобы план имманенции образовывал Всецелость,
имманентность оказывается имманентной Единому (в дательном падеже), то есть на
то Единое, в котором простирается и которому присваивается имманентность,
накладывается другое Единое, на сей раз трансцендентное; по ту сторону каждого
Единого появляется еще Единое -- это и
61
план имманенции
есть формула неоплатоников. Всякий раз когда имманентность толкуют как
имманентную "чему-то", происходит смешение плана и концепта, так что концепт
оказывается трансцендентной универсалией, а план -- атрибутом внутри концепта.
Превратно истолкованный таким образом план имманенции вновь порождает
трансцендентность -- отныне он просто поле феноменов, которое лишь во вторичном
владении обладает тем, что изначально принадлежит к трансцендентному единству.
В христианской философии ситуация еще более ухудшилась. Полагание имманентности
осталось чисто философским учреждением, но теперь оно оказывается терпимо лишь в
очень малых дозах, оно строго контролируется и обставляется со всех сторон
требованиями эманативной и особенно креативной трансцендентности. Рискуя судьбой
своего творчества, а то и собственной жизнью, каждый философ вынужден
доказывать, что вводимая им в мир и дух доза имманентности не подрывает
трансцендентности Бога, которому имманентность может быть присвоена лишь
вторично (Николай Кузанский, Экхарт, Бруно). Религиозная власть требует, чтобы
имманентность допускалась лишь местами или на промежуточном уровне, примерно как
в каскадных фонтанах, где вода может недолго пребывать, "имманировать" на каждой
ступени, но лишь при том условии, что она проистекает из более высокого
источника и стекает еще ниже (как выразился бы Валь, это трансасценденция и
трансдесценденция). Можно считать, что имманентность -- это актуальнейший
пробный камень любой философии, так как она берет на себя все опасности, с
которыми той приходится сталкиваться, все осуждения, гонения и отречения,
которые та претерпевает. Чем, кстати, доказывается, что проблема имманентности
-- не абстрактная и не чисто теоретическая. На первый взгляд
62
Ж. Делез / Ф. Гваттари
непонятно, почему имманентность столь опасна, но тем не менее это так. Она
поглощает без следа мудрецов и богов. Философа узнают по тому, что он отдает на
откуп имманентности -- словно на откуп огню. Имманентность имманентна только
себе самой, и тогда уж она захватывает все, вбирает в себя Всецелость и не
оставляет ничего такого, чему она могла бы быть имманентна. По крайней мере,
всякий раз когда имманентность толкуют как имманентную "Чему-то", можно быть
уверенным, что этим "Чем-то" вновь вводится трансцендентное.
Начиная с Декарта, а затем у Канта и Гуссерля, благодаря cogito появилась
возможность трактовать план имманенции как поле сознания. Иными словами,
имманентность стали считать имманентной чистому сознанию, мыслящему субъекту У
Канта этот субъект называется трансцендентальным, а не трансцендентным -- именно
потому, что это субъект поля имманенции любого возможного опыта, которым
покрывается все, как внешнее, так и внутреннее. Кант отвергает всякое
трансцендентное применение синтеза, зато он относит имманентность к субъекту
синтеза как новому, субъективному единству. Он даже может позволить себе роскошь
разоблачения трансцендентных Идей, сделав из них "горизонт" поля, имманентного
субъекту8. Но при всем том Кант находит новейший способ спасения
трансцендентности: теперь это уже будет не трансцендентность Чего-то или же
Единого, стоящего выше всех вещей (созерцание), а трансцендентность Субъекта,
которому поле имманенции присваивается лишь постольку, поскольку принадлежит
некоему "я", необхо-
______________________________
8 Кант, "Критика чистого разума": пространство как форма внешнего чувства точно
так же заключено "в нас", как и время -- форма внутреннего чувства ("Критика
четвертого паралогизма"). Об Идее как "горизонте" см. "Приложение к
трансцендентальной диалектике".
63
план имманененции
димо представляющему себе данный субъект (рефлексия). Мир греческой философии,
не принадлежавший никому, все более и более переходит в собственность
