за ноги к четырем лошадям и разорвали на куски на площади Отель де
Вилль, запруженной парижанами, которые пришли на казнь как на пикник - с
детьми и завтраками в корзиночках. За оскорбление "короля-солнца"
60-летнему французу вырвали язык, после чего сослали на галеры. Обычным
же преступникам во Франции отрубали головы, их сжигали на кострах и ко-
лесовали.
Дороги Италии были сплошь уставлены виселицами. И это зрелище сильно
убавляло желание путешествовать по стране. В Англии убивали более изощ-
ренно. Преступнику клали на грудь доску, а на нее накладывали гири, пока
он не задыхался. Ведьм в Англии сжигали на протяжении всего царствования
Петра. А за шесть лет до стрелецкой казни 20 молодых женщин и две собаки
были повешены в штате Массачусетс, США, по обвинению в колдовстве (Са-
лемские колдуньи).
Так что Россия в передовиках не ходила. И если что и удивляло иност-
ранцев по части казни, так это стойкжть, с которой русские обычно пере-
носили пытку. Ни огнем, ни кнутом у них нельзя было вырвать имен товари-
щей, а на плаху шли спокойно, без слез или стенаний. Об этом много тогда
говорили. Шептались, передавая на ушко подробности, кто чего сам видел,
а кто чего слышал. Говорили, что 300 человек вытерпели все муки и, нев-
зирая на обличения сообщников, умерли, ни в чем не признавшись.
Одного такого бедолагу подняли на дыбу, дали 30 ударов кнутом, а он и
не вскрикнул ни разу, ни слезинки не проронил - только молчал, как будто
и не его били. Решили, не повредился ли малый умом. Сняли с дыбы, развя-
зали и спросили сначала, знает ли он тех, кто перед ним находится. Зна-
ет, отвечал, и всех по именам перечислил. Но когда стали спрашиватъ его
о бунте, о сообщниках, он снова сделался как бы нем и не сказал ни сло-
ва. Его стали жечь, но он все равно молчал. В исступлении палачи палкой
разломали ему челюсть - признайся, лютый зверь, а он все равно молчал. И
так до самой смерти.
Видимо, из этой породы был и тот стрелец, который уже на плахе самому
царю дерзостные слова бросил: "Ступай отсель прочь - мое здесь место".
Да что иностранцы - Петра поражала эта удивительная способность его
подданных молчать под пыткой. Рассказывали, что после того, как один из
наиболее упрямых стрельцов был четыре раза подряд обработан кнутом и ог-
нем, к нему подошел Петр и спросил, как он может переносить такую боль.
Стрелец, видимо, воспользовавшись возможностью передохнуть, рассказал
царю, что они с товарищами спор учинили, кто больше пытки выдержит. Кнут
- это что, говорил стрелец, самая сильная боль - это когда уголь в ухо
кладут или когда голову обреют и с высоты на темя холодная вода по ка-
пельке падает.
Далее в рассказе шло совсем уж несусветное. Петр будто бы, тронутый
такой стойкостью, обнял стрельца, поцеловал его и сказал: "Для меня нет
секрета - ты знаешь о заговоре против меня. Но ты уже наказан предоста-
точно. Из любви ко мне признайся в собственных делах, и, клянусь Богом,
который сделал меня царем, я не только полностью прощу тебя, но и сделаю
тебя полковником".
Эта пылкая речь Петра будто бы так растрогала заключенного, что он
сказал: "Для меня это худшая пытка. Никаким другим путем меня не заста-
вили бы говорить". И признался царю во всем. А царь сделал его полковни-
ком. Вот какие невероятные истории рассказывали.
ГЛАВА XI ПРИДНЕПРОВСКИЕ ГОРОДКИ
Случилось то, что обычно происходит на переговорах. После первых под-
вижек и русские и турки, как бы испугавшисъ, что хватили лишку, снова
уперлись в свои позиции. Камнем преткновения стали теперь приднепровские
городки.
Тьфу ты, прости, господи, сокрушался Прокофий Богданович, было бы на
чем. Их и городами-то назвать стыдно. Так, крепостишки малые: Казы-Кер-
мень, Тавань, Шингерей и Аслам. В ходе последней азовской кампании зах-
ватил их без особого труда фельдмаршал Б. П. Шереметев. Да и операция
была вспомогательной, отвлекающей турецкие силы от направления главного
удара русских - на Азов.
Прокофий Богданович иногда позволял себе в донесениях иронически на-
зывать их "борисфенскими крепостями". От Геродота, значит, линию выво-
дил. Потому как древние греки называли Днепр Борисфеном.
Но ирония иронией, а хорошо понимал Возницын, что не из-за пустых ам-
биций или чванного престижа идет спор. Расположенные в низовьях Днепра,
эти крепости как бы отсекали Крым от необъятного массива турецких владе-
ний. Тот, кто владеет ими, держит в руках переправы через Днепр на ос-
новных, уже проторенных путях, Конечно, стратегическое значение их не
стоит преувеличивать: степь большая, и через Днепр не в одном месте пе-
реправиться можно. А значит, и угроза татарских нашествий все равно сох-
ранится. Дело в другом: если здесь, по Днепру, пройдет новая граница с
Турцией, то и весь левый его берег отойдет к России. А там - дай только
время - обрастет она крепостями и встанут они заслоном от извечных набе-
гов из беспокойной степи. Так что стоили эти городки того, чтобы скрес-
тить за них копья.
Поэтому перво-наперво решил Возницын к австрийцам за помощью обра-
титься. Все ж таки союзники, как-никак. Посетив цесарских послов - графа
Эттингена и товарища его генерала графа Шлыка, Прокофий Богданович для
порядка попенял им, что поддаются туркам, а не отстаивают интересы хрис-
тианского мира. Потом с церемонной вежливостью попросил их заявить тур-
кам, что если они не оставят вопрос о днепровских городках, то цесарцы
мириться с ними не будут. Но вот незадача, австрийцы, "сердитуя, говори-
ли, чтобы он им таких слов не говорил Естли да не хочет мириться, кто
его насилу заставляет?"
Несолоно хлебавши уехал он и от посредников. Те долго выспрашивали
его, что за крепости Азов и приднепровские городки. Возницын подробно
объяснил им, что Азов "город великой и укреплен многими крепостьями и
людьми". А о приднепровских городках сказал, что они преграда от татарс-
ких набегов на Московское, цесарское и Польское государства, "предстение
всем християнским государям".
Заодно и мысль такую подкинул: поскольку трудности большие с заключе-
нием полного мира, не лучше ли пойти на малое перемирие, а мир от нас
никуда не уйдет. Но посредники и тут, как лисы, хвостом завиляли - мы-де
послы неполномочные, а миру посредники. Если же кто не хочет, "мы тому
не винны".
В общем, разговоры эти подтвердили то, что уже давно видел и чувство-
вал Прокофий Богданович. Союзники спешат заключить мир с турками, нис-
колько не считаясь с интересами России. Больше того, они хотели бы, что-
бы русские одни увязли в войне с Турцией. Без обиняков австрийыь давали
понять, что переговоры с турками у них заьсршаются. Если Возницын не
присоединится к ним, то они одни мир учинят. То же и верные союзнички
пол,ки передали: текст договора у них уже подготовлен и подписание его
ожидается со дня на день.
Может быть, разыгрывают его союзники? Поднадавить хотят, чтобы и он,
Возницын, побежал договариваться с турками? Но нет, по всем линиям схо-
дится - не дипломатическая игра это. Вот и Маврокордато "по дружбе" со-
общил, что цесарский и польский договоры готовы к подписанию. Ждут
только венецианцев. Граф Марсилий уже как две недели назад отбыл с текс-
том договора в Вену для одобрения. Вот-вот вернется назад.
Но у Возницына с венецианским послом Рудзини наиприятнейшие отноше-
ния. Как тут не прояснить картину? И вскоре между двумя друзьями-дипло-
матами состоялся такой прелюбопытнейший разговор.
Возницын (как бы невзначай): Маврокордато сказывал, будто союзники
одни, без русских, готовы заключить договоры с турками. Так ли это?
Рудзини ("скрозь зубов"): Может быть, турки это от других слышали, но
я своего намерения никому не открывал.
Возницын ("без церемоний"): Истину сказывайте, если турки удовлетво-
рят ваши, венецианские, притязания, а наши, русские, - нет, помиритесь
ли вы с ними, оставя нас?
Рудзини ("приложив перст к устам, помолчав"): Приятственный случай и
дружба великая его царского величества с Венецианской республикой понуж-
дают меня правду сказать: если другие к миру приступят, "нам остаться
нельзя и одним прибыть в войне невозможно".
Возницын: Не одним - с нами, с Россией.
Но Рудзини "молчал и против того ничего не молвил". На прощание же
посоветовал: остерегайтесь цесарцев и поляков - "близко конца их дело" с
турками.
Вот такие невеселые дела складывались на берегах Дуная. "Цесарские
послы молчат, - докладывал в Москву Прокофий Богданович, - только слышу,
что уже свои договоры на турское письмо толмачат". Потом жаловался:
"Пришло время самое зимнее - и стужа и нужа большая... Стоим в степи,
в людских и в конских кормах и в дровах скудость безмерная и купить не
добывают; что и было и то... отравлено. Турки, будучие при турецких пос-
лах, иные разбежались, а янычар всех до одного отпустили, а иные бесп-
рестанно просятся. И говорят простолюдины турки послам своим и во всем
народе, на съезжем месте, что я сам мириться не хочу и другим не велю. И
просятся у послов своих, чтобы они их всех отпустили ко мне, а они будут
мне бить челом со слезами, чтоб я помирился и немцам не запреи~ал и тем
бы их Отселе свободных учинил Я мыслю, чтоб вместо челобитья, пришед, не
убили; караулу нет; живу ни поле только человеках в десяти, а иных всех
за стужею отпустил в Петр-Варадын".
* * *
Что же стал делать в такой нелегкой ситуации Прокофий Богданович?
Наказ Петра был жестким: мира не заключать, ничего из завоеванного не
отдавать. Повязанный такими директивами, Возницын, естественно, занимал
на переговорах непреклонную позицию, хотя и видел, что их провал грозит
России крупными внешнеполитическими осложнениями.
И, откровенно говоря, придерживайся он такой жесткой позиции дальше -
слова бы ему никто не сказал, хотя бы и переговоры лопнули. Потому как
все по директиве при чем тут переговорщик. Но не таков человек оказался
Прокофий Богданович, чтобы сидеть сложа руки, видя, какой ущерб нанесет
России провал переговоров. Нет, он не иарушил директив - и помыслу об
этом не было. Нр он настойчиво ищет развязки. Из его записей видно,. как
лихорадочно работает его мысль, как один за другим перебирает он вариан-
ты и находит наконец выход из, казалось бы, безвыходного положения. Все
вроде прижали уже к стенке Прокофия Богдановича - ан нет, вывернулся!
Прежде всего ему приходит в голову решение: потянуть время, отложить
под каким-либо благовидным предлогом окончание общих переговоров, хотя
бы на два-три месяца. Знал Возницын, что такого подарка ему союзники не
сделают. Но не попытать счастья тоже не мог. Просто не имел права. Поэ-
тому и предложил отсрочить переговоры на 10 недель, поскольку-де ему
нужно получить указания из Москвы. И не дожидаясь отказа, начал измыш-
лять новую, совершенно необычайную и хитроумную комбинацию.
Нынешние французские дипломаты, саркастически улыбаясь, назвали бы ее
"конструктивной двусмысленностью". Это когда изобретается настолько ши-
рокая формула, которая позволяет каждой стороне утверждать - и не без
основания, - что учтена именно ее позиция. На этой зыбкой почве строится
соглашение. Разногласия не разрешены, они остаются. Их лишь слегка зак-
расили и подштукатурили. Но проявятся они потом, когда соглашение войдет
в силу и обе стороны начнут обвинять друг друга в нарушении договорен-
ности. А наругавшись вдосталь, либо порвут соглашение, либо снова сядут
за стол, чтобы решить и это разногласие.
Что это дает, можете спросить вы, ведь спорные вопросы как были, так
и остались; к ним все равно придется возвращаться. Верно. Но решать их
будут уже в качественно иной обстановке. В данном случае - в условиях
мира. А, как говорят, худой мир все же лучше войны.
Вот на такой основе и построил Прокофий Богданович свой новый трактат
