чали настораживающие нотки хотели-де всеми четырьмя полками стать под
Девичьим монастырем, чтобы просить царевну Софью взять прав- ление госу-
дарством.
И только на третий день в пыточной камере Б. А. Голицына раскололся
"с третьего огня" бедолага Васька Алексеев. Да, было "к ним письмо из
Москвы от царевны", и принес то письмо стрелец Васька Тума. Читалось оно
всем четырем полкам, а в нем сказывалось, чтобы им, стрельцам, идти под
Девичий монастырь, царя на Москву не пускать, а управлять ей - Софье.
Тут бы и взять Ваську да размотать как следует - как к нему Софьино
письмо попало. Да нет его: поспешил боярин Шеин, не дознавшись главного,
отрубить Ваське голову на берегу тихой Истры. А может, специально так
сделал, чтоб концы в воду?
Поэтому принялисъ за других. Знали, не знали всех пытали, каждое сло-
во с кровью выдавливали, огнем выжигали. Из этих слов, как из мозаики,
такая картина складывалась. Стрелец Васька Тума, будучи, наверное, всему
делу подстрекатель, установил контакт с Софьей еще весной на Пасху, ког-
да группа беглых стрельцов по Москве шастала. Этот Васька приискал ка-
кую-то нищенку и велел ей пойти в Девичий к Софье, чтобы уведомить о
приходе беглых стрельцов на Москву. Нищенка будто бы выполнила это пору-
чение и передала Софьины слова: мало, мол, вас, стрельцов, - вот будете
всеми четырьмя полками, тогда другое дело. Во второй раз вынесла нищенка
письмо от Софьи, которое и привез Тума.
Еще жарче запылал огонь, затрещали кости, и выяснилось, что та нищен-
ка живет тут, неподалеку, у Васькиной сестры в Бережках, и зовут ее Сте-
пановной. Не теряя минуты, послали людей, и действительно сыскалась ста-
рая нищенка. Тотчас подняли старуху на дыбу, дали кнута, но она ни в чем
не призналась. Несмотря на возраст, подняли ее на дыбу во второй раз, и
опять молчала Степановна, а потом вскорости взяла да и померла. С ней и
ниточка к Софье порвалась.
А что письмо, так оно вроде бы точно было. Его многие видели, а еще
больше слышали, когда зачитывалось оно перед войском. Куда делось? Ар-
тюшка Маслов признался, что, когда потерпели стрельцы поражение под Но-
вым Иерусалимом, он самолично "то письмо изодрал и втоптал в нивоз у
крайнего двора с приезда и огорода крестьянского". Иди ищи теперь ветра
в поле.
Тогда Петр оставил на время стрельцов и занялся женским персоналом
своих сестер Милославских.
Сколько же пустой бабской ерунды выплыло на свет под истошные крики
пытаемых девок. Сколько напраслины и оговоров возвели они друг на друга,
да и на первых встречных. Но ничего нового следствие от них не получило.
Разве что об обмене грамотками, который шел между теремами и Девичьим.
Их прятали в кушанья, которые сестры по тогдашнему обычаю посылали друг
другу на святые праздники. Но в них вроде бы ничего серьезного не было.
Тогда - это было 27 сентября - Петр сам поехал в Девичий монастырь,
чтобы допросить Софью.
Они не виделись 9 лет, и, надо полагатъ, их встреча была не из прият-
ных. Проныра и сплетник Корб, питавшийся слухами со всей Москвы, записал
в дневнике, что при встрече из глаз у обоих потекли слезы... Врал, на-
верное, - оба были не из слезливых, да и с детства ненавидели друг дру-
га.
Конечно, о пытках не могло быть и речи - ведь это была сестра. Но по
одной из версий Петр вроде бы жестко намекнул: ждет, мол, тебя судьба
шотландской королевы Марии, иными словами, смерть.
Но Софья была твердый орешек. Она категорически отрицала, что писала
письмо стрельцам, а Васьки Тумы и знать не знала. На вопрос же о том,
что стрельцы приглашали ее в правительницы, отвечала даже с насмешкой,
что, дескать, правила Россией семь лет, и стрельцы, видно, добром ее
вспоминают.
Так ничего и не добился Петр от сестры. И лишь через две недели доз-
нались, что была передача писем от стрельцов в терем к царевне Марфе. А
к стрельцам два письма - одно из Девичьего, а другое - из терема. И оба
раза передавала письма стрельчиха Анютка Никитина. Она сразу же повини-
лась: приходила, мол, к Девичьему помолиться. А к ней старушка из монас-
тыря и просит, чтоб снесла письмецо Ваське Туме, да с наказом, чтобы шли
все полки к Москве для того, что государя за морем в животе не стало.
Зто письмо с наказом и передала она Ваське Туме у него на дворе, на Ар-
бате, у церкви Николы Явленного.
Казалось бы, вот она нужная ниточка к Софье. Но сколько ее ни тянули,
сколько ни пытали Анютку и других женщин по ее указке, ниточка та обры-
валась. Так и неясно, передавала Анюта письмо или со страху на себя на-
говорила.
Петр сохранил сестре жизнь, но принял все меры, чтобы никогда больше
она не могла вмешаться в политику. Софья была пострижена в монахини под
именем Сусанны и до конца дней заточена в Новодевичий монастырь. Сотня
солдат постоянно несла караул, пресекая все ее связи с внешним миром.
Так прожила она шесть лет и умерла в 1704 году в возрасте 47 лет.
* * *
30 сентября начались казни. Тут же в Преображенском на зеленом лужку
за казармами отрубили головы четырем стрельцам. Остальных приговоренных
(196 человек) повезли в Москву.
На площади у ворот при въезде в столицу виселицы уже стояли. Надо по-
лагать, это были Покровские ворота - другой дороги из Преображенского в
Москву не было.
С раннего утра валил сюда народ, и площадь словно набухала, готовая
лопнуть и смять частокол из солдат, окружавших эшафот. Когда повезли
осужденных, площадь смолкла. Они сидели по двое в небольших московских
телегах, спиной к спине, держа в руках зажженные восковые свечи, как
последнее напутствие леред смертью. За возками с воем и плачем бежали их
жены п матери, дети. Пропустив возки, ряды солдат сомкнулись, отгородив
их и зловещий холм с виселицами от остального мира, и тогда общий стон
пронесся по толпе. И снова тишина.
Тут появился Петр - на коне, в зеленом польском кафтане, подаренном,
как шептались, Августом. За ним свита из многих знатных людей: Лефорт,
Автоном Головин... Из карет наблюдали за происходящим послы - австрийс-
кий, польский и датский.
"Воры и изменники, и клятвопреступники, и бунтовщики..." - зычным го-
лосом начал выкрикивать дьяк первые, но уже все предрешавшие слова при-
говора. И тогда народ снова заволновался, а Петр стал кричать в толпу,
чтобы слушали внимательно. Со значением кричал.
"...А в распросе и с пыток все сказали, что было приттить к Москве и
на Москве, учиия бунт, бояр побить и Немецкую слободу разорить и немцев
побить, и чернь возмутить - всеми четырьмя полками ведали и умышляли. И
за то ваше воровство великий госудирь царь и великий князь Петр Алексее-
вич всея Великие и Милые и Белые России самодержец указал казнить
смертью", - надрывался дьяк, как камни, швыряя в толпу увесистые слова.
А потом повезли стрельцов "казнь править" у всех городских ворот -
Коломенских, Серпуховских и Калужских в Замоскворечье. А по сю сторону
реки - у Смоленских, Никитских, Тверских, Петровских, Сретенских, Мяс-
ницких, Покровских, Семеновских и Таганных. Не забыли и съезжие избы
бунтовавших полков, и там виселицы поставили...
Толпа у Покровских ворот не редела. Медленно, один за одним взбира-
лись осужденные на эшафот. Им мешали цепи и колоды, но каждый непременно
хотел взойти сам, без посторонней помощи, как будто от этого зависела
его судьба. А взобравшись, вздыхали облегченно и по обычаю широко крес-
тились на все четыре стороны. Им накидывали на шеи петли, и они рядами
повисали в воздухе, дрыгая голыми пятками. В большинстве случаев
стрельцы принимали смерть с великим спокойствием без тени печали, как
неизбежное.
В этот вечер на пиру у Лефорта Петр казался довольным и приветливым,
что с ним не часто бывало. По словам австрийского посла Гвариента, "ока-
зывал себн вполне удовлетворенным и ко всем присутствующим весьма милос-
тивым".
Это было начало. В последующем казни стали совершаться на заставах и
площадях по всей Москве и даже на Красной площади. Особо лютовали у Но-
водевичьего монастыря. Стрельцам рубили головы, их вешали уже не только
на виселицах, но и на бревнах, вбитых между зубцами стен Белого и Земля-
ного городов. А наиболее злостных колесовали. Это было новшеством, при-
везенным из-за границы.
Двум попам, устроившим молебен о даровании победы стрельцам, устроили
особую казнь неподалеку от храма Василия Блаженного на Красной площади:
Бориску Леонтьева повесили, а Ефимке Самсонову отсекли голову, а тело
положили на колесо.
И вот еще что. Для устрашения тела повешенных оставались висеть, рас-
качиваясь на пронизывающем ветру. Трупы обезглавленных и колесованных
стрельцов валялись прямо на Красной площади. А перед Девичьим монастырем
стояла виселица, и трое мертвецов протягивали костлявыми руками стрелец-
кие челобитные прямо в окна кельи монахини Сусанны.
Было казнено 799 человек. 200 по малолетству Петр помиловал. Им пос-
тавили клейма на правую щеку и отправили в бессрочную ссылку в Сибирь.
Вдовы и дети казненных также были изгнаны из Москвы, и людям было стро-
го-настрого запрещено оказывать им какую-либо помощь. Только в дальних
от Москвы поместьях разрешили брать их в услужение.
* * *
Жестокий царь, жестокий век, в котором и не такое случалось. И все же
расправа со стрельцами глубоко запала в память народа. Не потому, что
она стала мрачным прологом к славным Петровым преобразованиям. А своей
жестокостью - свирепой и бессмысленной.
Это видели и понимали многие современники. Не все, конечно. Спор этот
и по сей день продолжается.
Разумеется, бунт стрельцов, их поход на Москву заслуживали самого
жестокого наказания с точки зрения правовых и этических норм того време-
ни да и куда более близких нам лет. Шутка ли сказатъ - мятеж, на власть
предержащую руку подняли! Да за это...
Но пытки-то зачем? Ведь стрельцов мучили не для того, чтобы получить
доказательство их виновности. Она и так была видна. Самим фактом участия
в бунте они подписали себе приговор. Вот, например, свидетельство акаде-
мика М. М. Богословского - одного из лучших знатоков петровской истории:
"Виновность или невиновность каждого отдельного стрельца их (следовате-
лей застенка. - О.Г.) не интересовала: они все были виновны уже самим
фактом принадлежности их к мятежным полкам, как и тем, что в составе
этих полков двигались в Москвуи оказали вооруженноесопротивлениепри
Воскресенском монастыре".
Тогда зачем пытки? Уже в те далекие времена было дано официальное по-
яснение, которое как-то легко затем повторялось и затвердевало в умах:
ради высших государственных интересов радел в застенках великий госу-
дарь, чтобы не только явных, но и скрытых врагов определить. Ему-де надо
было знать, кто стоит за темной стрелецкой массой, куда тянутся ниточки
заговора. Верно. Но рассказать об этом могла только узкая группа людей,
возглавлявших заговор. Их же почти целиком ликвидировал Шеин в лесу на
берегу тихой Истры. Те, кто остался в живых, быстро раскололисъ в пыточ-
ных камерах Преображенском. А сотни обреченных на пытку людей и знать не
знали, ведать не могли про эти ниточки, интересовавшие царя.
Значит, стращал Россию Петр, предупреждал, что ждет любого, кто будет
противиться его воле. Да еще, наверное, мстил стрельцам за свои страхи
детских лет. Такая вот тяжкая и не последняя страница нашей истории.
Остается только повторить, что на дворе стоял XYII век и происходив-
шее в России не было исключением. Пытки и казни широко применяли тогда в
Европе. Это бьио делом обыденным, повседневным. Один датский путешест-
венник заметил, что если в одном конце города кому-то рубят голову, то в
другом об этом и не знают. Но особенно жестокими были наказания за прес-
тупления против личности и величия королевских персон.
Во Франции в 1613 году убийцу короля Генриха IV привязали за руки и
