Емельян Украинцев. Боясь утечки информации, посчитал опасным осведомлять
о планах азовской кампании русского посланника в Вене. А тот, не зная
сроков, не поспешил с отправкой специалистов.
В письме к Андрею Виниусу царь возмущался: "В своем ли уме дьяк!"
Посланнику доверены высшие государственные тайны, а то, что известно
всем, от него скрывают. Царь приказал Украинцеву подробно информировать
послов. "А что он не напишет на бумаге, то я допишу ему на спине".
Хорошо сказал Петр. Но знал Прокофий Богданович, что царь сам указа-
ний не пишет. А пока до дьяка дойдет, он порой такую диспозицию учинит,
что и рад не будешь ее получить: вроде как стой здесь - беги туда. И та-
кое бывало. Но это еще полбеды - хуже нет неизвестности.
Поэтому каждую весточку, каждый слух из далекой Москвы жадно ловил
Прокофий Богданович, голову ломал, гадая, что бы они значили и как ему
дальше вести дело, что подправить и куда повернуть.
Читатель помнит, наверное, что оставили мы Прокофия Богдановича в за-
несенном снегом шатре на берегу Дуная, терпящим стужу и нужду, отрезан-
ным от всего мира. Казалось бы, ну какие весточки, какие слухи могли до-
ходить до него в этот глухой угол ничейной земли на краю Европы? А вот
доходили. Прокофий Богданович и это устроил.
* * *
Нужно сказать, что Вена в те времена была одним из центров европейс-
кой политики, а потому буквально кишела дипломатами. Не только европейс-
кие короли, но и каждый немецкий курфюрст, герцог, рейхсграф, вольные
города и даже монастыри имели при венском дворе своих послов. Венские
придворные исчислялись десятками тысяч. На блистательных балах и прие-
мах, на завтраках и обедах эта армия сановников пережевывала не столько
изысканную пищу, сколько политические сплетни и дипломатические новости.
Отсюда, нередко прямо с балов и обедов, полупьяные курьеры развозили эти
слухи по европейским столицам,
Еще будучи в Вене, Прокофий Богданович все это подметил и в глухую
карловицкую дыру собственный канал информации наладил. Подьячий Михайло
Волков, оставленный Возницыным в Вене сторожить посольский двор, оказал-
ся расторопным малым. Он регулярно, два раза в неделю, посылал Прокофию
Богдановичу на берег Дуная австрийские газеты - куранты, а главное - ин-
формацию о политических новостях, обсуждавшихся в дипломатических сало-
нах Вены.
Так что не был отрезан от жизни Прокофий Богданович. И даже в забро-
шенных на край света Карловицах держал в руках скользкие ниточки евро-
пейской политики.
Но из всего потока информации особо выделял все, что было связано с
Москвой. По крупинкам собирал самые разнообразные сведения, порой и про-
тиворечивые, пытаясь, как из мозаики, составить цельную картину московс-
кой политики.
Вена и для такой аналитической работы была самым подходящим местом.
Не только потому, что Вена с Россией отношения поддерживала, а во двор-
цах венских нередко шушукались, пересказывая депеши, которые слал из
Москвы венский посол Гвариент. Было и другое, может быть, еще более важ-
ное, с точки зрения Прокофия Богдановича.
Через Вену тогда пролегал путь, по которому десятки молодых людей
ехали из Москвы на Запад обучаться математике, естествознанию и морепла-
ванию. Навстречу им двигались сотни офицеров, кораблестроителей, морехо-
дов, фабричных и иных мастеров. И каждый что-либо интересное да скажет.
Из этого потока и удил Прокофий Богданович нужные ему сведения - сначала
сам, когда был в Вене, а затем через Волкова.
Но самыми интересными были, конечно же, встречи с русскими гонцами,
которые раз, а то и два раза в месяц привозили Возницыну из Москвы поч-
ту. Радушно встречал промерзших и усталых курьеров Прокофий Богданович.
Жарко топил печь, стол уставлял всякой снедью, не скупился, а главное -
подливал, что покрепче. А уж потом расспрашивал дотошно, с пристрастием,
почти что пытал, только ласкою - как могут делать только те, кто живет
на чужбине, а помыслами дома: в Твери, Туле, Воронеже, и, уж конечно, в
шумной, грязной, но до боли родной Москве. Ведь что русский человек за
границей - от тепла и ласки, да от выпитого размякнет и станет рассказы-
вать хоть и мало знакомому, но своему соотечественнику, тем более послу,
все, что знает. А знали курьеры хоть мало, да слышали много, о чем в те-
ремах, да на площадях и еще в корчмах на бесконечных трактах говорили
люди. Все это слухи, конечно, но и их знать надо - они "направления
умов" показывают.
А слухи из Москвы ползли темные, непонятные, а то и вовсе страшные.
* * *
С восходом солнца 26 августа 1698 г. по Москве прошел слух: царь вер-
нулся. Он прибыл в белокаменную накануне вечером, никого не предупредив.
В Кремль не заезжал, но, проводив Лефорта, оказался в Немецкой слободе и
поспешил к Анне Монс. Крепка, значит, была любовь - и полуторагодичная
разлука не повлияла. А после укатил в Преображенское отсыпаться.
С утра, по мере того как молва о его приезде катилась по Москве все
дальше и дальше, в Преображенское стали съезжаться бояре и дворяне, что-
бы приветствовать царя с возвращением, показать ему свою любовь и пре-
данность. Вопреки обычаям, вход во дворец в это утро был открыт всякому.
Петр, по свидетельству очевидцев, которое дошло и до Вены, выглядел
довольным. Едва ли он притворялся, скрывая свои истинные чувства, да и
не в обычае Петра было в чем-либо себя стеснять. Он, видимо, и вправду
был рад, что вернулся домой после долгого и муторного путешествия...
По старой московской традиции бояре попадали на колени, но Петр стал
их поднимать, обнимать и целовать, как близких друзей. Слезы умиления
застилали глаза. Но что это? Неожиданно и непонятно откуда Петр выхваты-
вает огромные ножницы, какими пользуются цирюльники, и режет боярам бо-
роды, Первой жертвой стал застывший от изумления боярин Шеин - тот са-
мый, который совсем недавно разгромил восставших стрельцов под Новым Ие-
русалимом. За ним - князь Ромодановский, преданность которого Петру
сравнивали с собачьей. Одна за другой падали на пол боярские бороды, и
вскоре в зале не осталось никого, кто мог бы ернически ткнуть пальцем в
мерзко омленное лицо другого. Вокруг были новые незнакомые лица с тлыми
красными щеками, мокрыми губами, отвислыми подбородками. Тьфу, срам ка-
кой!
И после этого, где бы ни появлялся Петр - на балу или на ужине, все,
кто был с бородами, уходили безбородыми. Неделю спустя после возвращения
на балу у боярина Шеина он приказал придворному шуту Якову Тургеневу ис-
полнять роль брадобрея, и тот бегал по зале с острой бритвой, кромсая
налево и направо ненавистные бороды. Ох и тяжко пришлось их владельцам:
бороды были длинными и густыми, а брили их по-сухому и наспех, вместе с
кожей и мясом. Но никто не осмеливался протестовать Петр больно драл за
уши тех, кто пробовал выказать недовольство.
Не поверил было Прокофий Богданович этим гнусным слухам. Но нет, по
всем линиям сходилось - бреют бороды всем, кроме попов и крестьян. И уже
потом, ночью, обдумывая услышанное, ежился Возницын, дрожащей рукой ощу-
пывал свою холеную роскошную бороду: ну как же без нее? Ведь для каждого
православного борода - это символ веры и самоуважения. Она от Бога. Бо-
роду носили пророки, апостолы, да и сам Иисус Христос. Еще Иван Грозный
говаривал, что бритье бороды есть грех, который не смоет кровь всех ве-
ликомучеников. Раньше священники на Руси отказывали в благословении без-
бородому. Правда, молодежь над бородой посмеивается, но патриарх Адриан
совсем недавно возвестил, что Бог создал человека бородатым: только коты
и псы не имеют ее. Как же теперь быть?
Или вот другое, что тоже трудно укладывалось в голове. Еще кромсались
бороды, а по Москве уже слух пополз: царь ополчился на русскую одежду.
Сопровождая царя за границей, видел Возницын, что эта одежда Петру не
нравится. Работать в ней нельзя мешает, по улице не пройдешь - народ
глаза пялит, пальцами тычет, как на чудище заморское. Поэтому царь в
простом немецком платье ходил, и, глядя на него, Петровы люди так же
поступали. Даже великий посол Федор Головин, живя в Амстердаме, не
только к устрицам пристрастился, но и облачился во французский камзол.
Рассказывают, что князь Ромодановский этому не поверил. Оглядел себя
в зеркале: все чин чином, как и положено - вышитая рубаха, широченные
порты, заправленные в красные сапоги с загнутыми вверх носками, и кафтан
до полу с прямым стоячим воротом и длинными широкими рукавами. Не верю,
сказал он, что Головин такая безмозглая задница, чтобы пренебречь одеж-
дой своего народа. Но когда Петр постановил, что на официальную встречу
Великого посольства будут допущены только те, кто наденет западное
платье, Ромодановский, как миленький, явился в куцем кафтанишке.
А дальше был уже знакомый оборот. Неожиданно в разгар пира на ново-
селье у Лефорта царь выхватил здоровенные ножницы и давай кромсать рука-
ва боярских кафтанов, ласково приговаривая: глядите сами, это - помеха,
везде надо ждать какого-нибудь приключения: то разобьсшь стекло, то по
небрежности попадешь в похлебку. Никто не посмел не то что перечить -
слово сказать, хотя и наливались кровью шеи не привыкших к такому
обрчщснию бояр. В январе под гром барабанов было объявлено на площадях,
что боярам и служилым людям как в Москве, так и в провинции положено но-
сить кафтаны немецкого или венгерского покроя.
Правда, те же курьеры рассказывали, что порядки эти только в Москве
держатся. Ну еще в больших городах. Но, покидая столицу, бояре и служи-
лые люди у себя в имениях мало заботятся о соблюдении царских указов.
Поэтому новые порядки только в Москве утвердились, а вся страна как жи-
ла, так и живет.
Долго качал потом головой Прокофий Богданович, обдумывая беспокойные
разговоры. Ну зачем все это? За что мучают православных?
Нет, он не роптал, а пытался постичь, что же происходит. Ну взять хо-
тя бы платье. Конечно, в старинной одежде работать неудобно. Это правда.
Но ведь она для нашего климата в самый раз. Когда мороз грянет, как хо-
рошо, если шуба до пят и воротник уши прикрывает, а борода щеки. Вот
немцы и скачут в своих коротких кафтанчиках, стуча коленками, чтобы не
замерзнуть.
Да суть-то и не в одежде или бороде. Бог с ними проживем и без них.
Но почему такое ожесточение? Не потому ли так яростно ополчился на них
Петр, что они представляют весь тот уклад жизни, который он хочет изме-
нить, сломать, переделать. Пусть неясно пока, что ломать, а что строить,
зато ясно будет, кто готов идти с Петром, а кто против и кто в кусты
прячется. Никак царь команду себе набирает, сторонников и противников
метит.
Взять хотя бы ем пьяные забавы. В тот век в Европе пили много и неп-
ристойно. Попивали и в России, но с оглядкой и больше по праздникам. Од-
нако среди других нововведенйй царь принес какое-то разухабистое
пьянство. Срамные вещи рассказывались о пьяных коллегиях или сумасброд-
нейшем, всешутейшем и всепьянейшем соборе. Ритуал его скрупулезно разра-
ботал сам царь. По его приказу запирались все двери, чтобы никто не сбе-
жал, и нещадное пьянство продолжалось по нескольку дней кряду. Значит, и
через это надо пройти.
* * *
Но куда более важной, хотя она и не вызывала такого шума и кривотол-
ков, была начавшаяся переделка государственного механизма, которая все
явственней проглядывала из разрозненных Петровых действий.
Уже на второй день после прибытия в Москву Петр устроил смотр своим
любимым потешным полкам - Преображенскому и Семеновскому. Не понравились
ему солдаты; по сравнению с иностранными выглядели неуклюжими, плохо
обученными, отсталыми. Начал было им сам упражнения показыватъ, бился,
бился - из сил выбился, махнул рукой и поехал недовольный к Лефорту обе-
