- Напрасно. Вы и всегда какой-то взволнованный, поэтому, видимо, о
вас и говорят, что вы много пьете. Костей у вас много, мяса - нет, кури-
те - не нужно, без удовольствия, - что это с вами?
- Не знаю.
- А - пьете много, - есть слух.
- Врут.
- И какие-то оргии у вас там...
Посмеиваясь, пытливо поглядывая на меня, он рассказал несколько, не
плохо сделанных, сплетен обо мне.
Потом, памятно, сказал:
- Когда кто-нибудь немножко высовывается вперед, его - на всякий слу-
чай - бьют по голове, - это изречение одного студента Петровца. - Ну,
так пустяки - в сторону, как бы они ни были любезны вам. "Челкаша" напе-
чатаем в "Русском Богатстве" да еще на первом месте, это некоторая от-
личка и честь. В рукописи у вас есть несколько столкновений с граммати-
кой, очень невыгодных для нее, я это поправил. Больше ничего не трогал,
- хотите взглянуть?
Я отказался, конечно.
Расхаживая по тесной комнате, потирая руки, он сказал:
- Радует меня удача ваша.
Я чувствовал обаятельную искренность этой радости, и любовался чело-
веком, который говорит о литературе, точно о женщине, любимой им спокой-
ной, крепкой любовью, - навсегда. Незабвенно хорошо было мне в этот час,
с этим лоцманом, я молча следил за его глазами, - в них сияло так много
милой радости о человеке.
Радость о человеке - ее так редко испытывают люди, а ведь это вели-
чайшая радость на земле.
Короленко остановился против меня, положил тяжелые руки свои на плечи
мне.
- Слушайте, - не уехать ли вам отсюда? Например, в Самару? Там у меня
есть знакомый в "Самарской газете" - хотите, я напишу ему, чтоб он дал
вам работу? Писать?
- Разве я кому-то мешаю здесь?
- Вам мешают.
Было ясно, что он верит рассказам о моем пьянстве, "оргиях в бане" и
вообще о "порочной" жизни моей, - главнейшим пороком ее была нищета.
Настойчивые советы В. Г. мне - уехать из города несколько обижали, но, в
то же время, его желание извлечь меня из "недр порока" трогало за серд-
це.
Взволнованный, я рассказал ему, как живу, он молча выслушал, нахму-
рился, пожал плечами.
- Но ведь вы сами должны видеть, что все это совершенно невозможно и
- чужой вы во всей этой фантастике. Нет, вы послушайте меня! - Вам необ-
ходимо уехать, переменить жизнь...
Он уговорил меня сделать это.
---------------
Потом, когда я писал в "Самарской газете" плохие ежедневные фельето-
ны, подписывая их хорошим псевдонимом Иегудиил Хламида, Короленко посы-
лал мне письма, критикуя окаянную работу мою насмешливо, внушительно,
строго, но - всегда дружески.
Особенно хорошо помню я такой случай: мне до отвращения надоел поэт,
носивший роковую для него фамилию - Скукин. Он присылал в редакцию стихи
свои саженями, они были неизлечимо малограмотны и чрезвычайно пошлы, их
нельзя было печатать. Жажда славы внушила этому человеку оригинальную
мысль: он напечатал стихи свои на отдельных листах розовой бумаги и роз-
дал их по гастрономическим магазинам города, приказчики завертывали в
эту бумагу пакеты чая, коробки конфет, консервы, колбасы и таким образом
обыватель получал в виде премии к покупке своей, поларшина стихов, в них
торжественно воспевались городские власти, предводитель дворянства, гу-
бернатор, архиерей.
Каждый на свой лад, все эти люди были примечательны и вполне заслужи-
вали внимания, но - архиерей являлся особенно выдающейся фигурой, он на-
сильно окрестил девушку татарку, чем едва не вызвал бунт среди татар це-
лой волости, он устроил совершенно идиотский процесс хлыстов; по этому
процессу были осуждены люди ни в чем не повинные, - это я хорошо знал.
Наиболее славен был такой подвиг его: во время поездки по епархии, в не-
погожий день, у него сломалась карета около какой-то маленькой, забро-
шенной деревеньки, и он должен был зайти в избу крестьянина. Там, на
полке, около божницы, он увидал гипсовую голову Зевса. Разумеется, это
поразило его. Из расспросов и осмотра других изб, оказалось, что изобра-
жение владыки олимпийцев, а также и статуэтка богини Венеры есть и еще у
нескольких крестьян, но никто из них не хотел сказать - откуда они взяли
идолов? Этого оказалось достаточно, чтоб возбудить уголовное дело о сек-
те самарских язычников, которые поклонялись богам древнего Рима. Идоло-
поклонников посадили в тюрьму, где они и пробыли до поры, пока следствие
не установило, что ими убит и ограблен некий торговец гипсовыми изделия-
ми Солдатской слободы в Вятке; убив торговца, эти люди дружески раздели-
ли между собой его товар и - только.
Одним словом - я был недоволен губернатором, архиереем, городом, ми-
ром, самим собою и еще многим. Поэтому, в состоянии запальчивости и
раздражения, я обругал поэта, воспевшего ненавистное мне, приставив к
его фамилии - Скукин - слово - сын.
В. Г. тотчас прислал мне длинное и внушительное письмо на тему: даже
и за дело ругая людей, следует соблюдать чувство меры. Это было хорошее
письмо, но его при обыске отобрали у меня жандармы, и оно пропало вместе
с другими письмами Короленко.
Кстати - о жандармах.
Ранней весной 97 года меня арестовали в Нижнем и, не очень вежливо,
отвезли в Тифлис. Там, в Метехском замке, ротмистр Конисский, впос-
ледствии начальник Петербургского жандармского управления, - допрашивая
меня, уныло говорил:
- Какие хорошие письма пишет вам Короленко, а ведь он теперь лучший
писатель России!
Странный человек был этот ротмистр: маленький, движения мягкие, осто-
рожные, как будто неуверенные; уродливо большой нос грустно опущен, а
бойкие глаза - точно чужие на его лице и зрачки их забавно прячутся ку-
да-то в переносицу.
- Я - земляк Короленко, тоже волынец, потомок того епископа Конисско-
го, который - помните? - произнес знаменитую речь Екатерине Второй: "Ос-
тавим солнце" и т. д. Горжусь этим.
Я вежливо осведомился - кто больше возбуждает гордость его - предок
или земляк?
- И тот и другой, конечно, и тот и другой!
Он загнал зрачки в переносицу, но тотчас громко шмыгнул носом, и
зрачки выскочили на свое место. Будучи болен и, потому, сердит, - я за-
метил, что плохо понимаю гордость человека, которому чрезмерно любезное
внимание жандармов так много мешало и мешает жить, - Конисский благочес-
тиво ответил:
- Каждый из нас - творит волю пославшего, каждый и все! Пойдемте да-
лее. Итак, - вы утверждаете... А между тем, нам известно...
Мы сидели в маленькой комнатке под входными воротами замка. Окно ее
помещалось очень высоко, под потолком, через него, на стол загруженный
бумагами, падал луч жаркого солнца и, между прочим, - на позор мой, -
освещал клочок бумаги, на котором мною было четко написано: -
- Не упрекайте лососину за то, что гложет лось осину.
Я смотрел на эту проклятую бумажку и думал:
- Что я отвечу ротмистру, если он спросит меня о смысле этого изрече-
ния?
---------------
Шесть лет, - с 95 по 901 год, - я не встречал Владимира Галактионови-
ча, лишь изредка обмениваясь письмами с ним.
В 901 году я впервые приехал в Петербург, город прямых линий и неоп-
ределенных людей. Я был "в моде", меня одолевала "слава", основательно
мешая мне жить. Популярность моя проникала глубоко: помню, шел я ночью
по Аничкову мосту, меня обогнали двое людей, видимо парикмахеры, и один
из них, заглянув в лицо мое, испуганно вполголоса сказал товарищу:
- Гляди - Горький!
Тот остановился, внимательно осмотрел меня с ног до головы и, пропус-
тив мимо себя, сказал с восторгом:
- Эх, дьявол, - в резинковых калошах ходит!
В числе множества удовольствий я снялся у фотографа с группой членов
редакции журнала "Начало", - среди них был провокатор и агент охранного
отделения М. Гурович.
Разумеется, мне было крайне приятно видеть благосклонные улыбки жен-
щин, почти обожающие взгляды девиц, - и, вероятно, как все молодые люди,
только что ошарашенные славой, - я напоминал индейского петуха.
Но, бывало, ночами, наедине с собою, вдруг почувствуешь себя в поло-
жении непойманного уголовного преступника; его окружают шпионы, следова-
тели, прокуроры, все они ведут себя так, как будто считают преступление
несчастием, печальной "ошибкой молодости", и - только сознайся! - они
великодушно простят тебя. Но - в глубине души каждому из них непобедимо
хочется уличить преступника, крикнуть в лицо ему торжествующе:
- Ага-а!
Нередко приходилось стоять в положении ученика, вызванного на публич-
ный экзамен по всем отраслям знания.
- Како веруеши? - пытали меня начетчики сект и жрецы храмов.
Будучи любезным человеком, я сдавал экзамены, обнаруживая терпение,
силе которого сам удивлялся; но после пытки словами у меня возникало же-
лание проткнуть Исаакиевский собор Адмиралтейской иглою или совершить
что-либо иное, не менее скандальное.
Где-то позади добродушия, почти всегда несколько наигранного, россия-
не скрывают нечто, напоминающее хамоватость. Это качество - а, может
быть, это метод исследования? - выражается очень разнообразно, главным
же образом - в стремлении посетить душу ближнего, как ярмарочный бала-
ган, взглянуть, какие в ней показываются фокусы, пошвырять, натоптать,
насорить пустяков в чужой душе, а иногда - опрокинуть что-нибудь и, по
примеру Фомы, тыкать в раны пальцами, очевидно, думая, что скептицизм
апостола равноценен любопытству обезьян.
---------------
В. Г. Короленко и в каменном Петербурге нашел для себя старенький де-
ревянный дом, провинциально уютный, с крашенным полом в комнатах, с лас-
ковым запахом старости.
В. Г. поседел за эти годы, кольца седых волос на висках были почти
белые, под глазами легли морщины, взгляд - рассеянный, усталый. Я тотчас
почувствовал, что его спокойствие, раньше так приятное мне, заменилось
нервозностью человека, который живет в крайнем напряжении всех сил души.
Видимо - не дешево стоило ему Мультанское дело и все, что он, как мед-
ведь, ворочал в эти трудные годы.
- Бессонница у меня, отчаянно надоедает. А вы, не считаясь с туберку-
лезом, все так же много курите? Как у вас легкие? Собираюсь в Черно-
морье, - едем вместе?
Сел за стол, против меня и, выглядывая из-за самовара, заговорил о
моей работе.
- Такие вещи, как "Варенька Олесова", удаются вам лучше, чем "Фома
Гордеев". Этот роман - трудно читать, материала в нем много, порядка,
стройности - нет.
Он выпрямил спину так, что хрустнули позвонки и спросил:
- Что же вы - стали марксистом?
Когда я сказал, что - близок к этому, он невесело улыбнулся, заметив:
- Не ясно мне это. Социализм без идеализма для меня - непонятен. И не
думаю, чтобы на сознании общности материальных интересов можно было
построить этику, а без этики - мы не обойдемся.
И, прихлебывая чай, спросил:
- Ну, а как вам нравится Петербург?
- Город - интереснее людей.
- Люди здесь...
Он приподнял брови и крепко потер пальцами усталые глаза.
- Люди здесь более европейцы, чем москвичи и наши волжане. Говорят -
Москва своеобразнее, - не знаю. На мой взгляд - ее своеобразие - ка-
кой-то неуклюжий, туповатый консерватизм. Там славянофилы, Катков и про-
чее в этом духе. Здесь - декабристы, Петрашевцы, Чернышевский...
- Победоносцев, - вставил я.
- Марксисты, - добавил В. Г., усмехаясь. - И всякое иное заострение
прогрессивной, т.-е. революционной, мысли. А Победоносцев-то талантлив,
как хотите. Вы читали его "Московский сборник"? Заметьте - московский
все-таки!
Он сразу, нервозно оживился и стал юмористически рассказывать о
борьбе литературных кружков, о споре народников с марксистами.
Я уже кое-что знал об этом, - на другой же день по приезде в Петер-
бург, я был вовлечен в "историю", о которой я даже теперь вспоминаю с
неприятным чувством; я пришел к В. Г. для того, чтобы, между прочим, по-
говорить с ним по этому поводу.
