дество от Нового года, жилая часть старого дома переполнилась до отказа:
приехали Хилери с женой и дочерью Моникой, Эдриен и Диана с Шейлой и Ро-
налдом, которые оправились после кори. Семейство Черрелов давно уже не
собиралось в таком полном составе. В канун Нового года к завтраку прибы-
ли даже сэр Лайонел и леди Элисон. Все были убеждены, что при таком по-
давляющем консервативном большинстве 1932 год станет важной вехой в ис-
тории страны.
Динни сбилась с ног. Теперь она была меньше поглощена воспоминаниями
о прошлом, хотя ничем не обнаруживала этого. Она в такой мере являлась
душой и жизненным центром собравшегося общества, что никто не додумался
задать себе вопрос, есть ли у нее своя собственная жизнь. Дорнфорд вни-
мательно присматривался к ней. Что скрывается за этим неустанным и ра-
достным самопожертвованием? Его любопытство зашло так далеко, что он ре-
шился расспросить Эдриена, которого, как представлялось Дорнфорду, она
любила больше остальных родственников.
- На вашей племяннице держится весь дом, мистер Черрел.
- Вы правы. Динни - чудо.
- Она думает когда-нибудь о себе?
Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Темные волосы, симпатичное
лицо - немного смуглое, худощавое, кареглазое, пожалуй, слишком чуткое
для юриста и политика. Однако едва лишь речь заходила о Динни, Эдриен
настораживался, как овчарка; поэтому и сейчас он ответил сдержанно:
- По-моему, да, но лишь столько, сколько нужно, - немного.
- Иногда мне кажется, будто она пережила что-то очень тяжелое.
Эдриен пожал плечами:
- Ей двадцать семь.
- Вы необычайно меня обяжете, рассказав - что. Поверьте, это не
праздное любопытство. Я... я люблю Динни и страшно боюсь причинить ей
боль, разбередив по неведению ее рану.
Эдриен сделал такую глубокую затяжку, что в трубке засипело.
- Если ваши намерения серьезны...
- Безусловно.
- Что ж, постараюсь уберечь ее от нескольких тяжелых минут. Так вот,
в позапрошлом году она очень сильно любила одного человека, но все кон-
чилось трагически.
- Его смертью?
- Нет. Я не могу входить в подробности, но этот человек совершил неч-
то такое, что поставило его, так сказать, вне общества. По крайней мере
он сам так думал. Не желая впутывать Динни в историю, он расторг помолв-
ку и уехал на Дальний Восток. Разрыв был окончательным. Динни об этом не
вспоминает, но, боюсь, никогда не забудет.
- Понятно. Я глубоко вам благодарен. Вы оказали мне огромную услугу.
- Сожалею, если огорчил вас, - ответил Эдриен, - но, по-моему, самое
лучшее - вовремя открыть человеку глаза.
- Бесспорно.
Посасывая трубку, Эдриен искоса поглядывал на молчаливого собеседни-
ка. На задумчивом лице Дорнфорда читались не растерянность и боль, а
скорее глубокая озабоченность будущим. "Он ближе всех к идеалу мужа, ко-
торого я желал бы ей, - чуткого, уравновешенного, удачливого, - размыш-
лял Эдриен. - Но жизнь чертовски сложная штука!"
- Она очень непохожа на свою сестру, - произнес он наконец вслух.
Дорнфорд улыбнулся:
- Она - смесь прошлого и современности.
- Однако Клер тоже очень милая девушка.
- О да, у нее масса достоинств.
- Они обе с характером. Как Клер справляется с работой?
- Превосходно: быстро схватывает, память отличная, большое
savoirfaire [9].
- Жаль, что она сейчас в таком положении. Я не знаю, почему разлади-
лась ее семейная жизнь, но сомневаюсь, чтобы ее можно было наладить.
- Я никогда не встречался с Корвеном.
- С ним приятно встречаться, пока к нему не присмотришься, - в нем
есть что-то жестокое.
- Динни утверждает, что он мстителен.
- Похоже, что так. Скверное свойство, особенно когда встает вопрос о
разводе. Но надеюсь, до него не дойдет, - грязное это дело, да и страда-
ет чаще всего невинный. Не помню, чтобы у нас в семье кто-нибудь разво-
дился.
- У нас тоже, но мы ведь католики.
- Не считаете ли вы, исходя из вашей судебной практики, что
нравственный уровень англичан понижается?
- Нет. Скорей даже повышается.
- Оно и понятно: мораль стала менее строгой.
- Нет, просто люди стали откровеннее, - это не одно и то же.
- Во всяком случае вы, адвокаты и судьи, - исключительно нравственные
люди, - заметил Эдриен.
- Вот как? Откуда вы это знаете?
- Из газет.
Дорнфорд рассмеялся.
- Ну что ж, - сказал Эдриен, поднимаясь, - сыграем партию на бильяр-
де?..
В понедельник, встретив Новый год, гости разъехались. Часа в четыре
Динни ушла к себе, прилегла на кровать и заснула. Тусклый день угасал,
сумерки постепенно заполняли комнату. Девушке снилось, что, она стоит на
берегу реки. Уилфрид держит ее за руку, показывает на противоположный
берег и говорит: "Еще одну реку, переплывем еще одну реку!" Рука об руку
они спускаются с берега, входят в воду, и Динни разом погружается во
мрак. Она больше не чувствует руки Уилфрида и в ужасе кричит. Дно ус-
кользает у нее из-под ног, течение подхватывает ее, она тщательно пыта-
ется найти руками точку опоры, а голос Уилфрида раздается все дальше и
дальше от нее: "Еще одну реку, еще одну реку..." - и наконец замирает,
как вздох. Динни проснулась в холодном поту. За окном нависало темное
небо, верхушка вяза задевала за звезды. Ни звука, ни запаха, ни проблес-
ка. Девушка лежала не шевелясь и стараясь дышать поглубже, чтобы спра-
виться с испугом. Давно она не ощущала Уилфрида так близко, не испытыва-
ла такого мучительного чувства утраты.
Она поднялась, умылась холодной водой и встала у окна, всматриваясь в
звездную тьму и все еще дрожа от пережитой во сне боли. "Еще одну ре-
ку!.."
В дверь постучали.
- Кто там?
- Мисс Динни, пришли от старой миссис Парди. Говорят, она помирает.
Доктор уже там, но...
- Бетти? Мама знает?
- Да, мисс, она сейчас туда идет.
- Нет, пойду я сама. Не пускайте ее, Энни.
- Слушаю, мисс. У старушки последний приступ. Сиделка велела пере-
дать, что сделать ничего нельзя. Зажечь свет, мисс?
- Да, включите.
Слава богу, наконец-то хоть электричество удалось провести!
- Налейте в эту фляжку бренди и поставьте в холле мои резиновые боти-
ки. Я буду внизу через две минуты.
Девушка натянула свитер и меховую шапочку, схватила свою кротовую
шубку и побежала вниз, лишь на секунду задержавшись у двери в гостиную
матери - сказать, что уходит. В холле она надела ботики, взяла наполнен-
ную фляжку и вышла. Ночь была непроглядная, но для января сравнительно
теплая. Дорога обледенела, и, так как Динни не захватила с собой фонарь,
у нее ушло на полмили чуть ли не четверть часа. Перед коттеджем стояла
машина доктора с включенными фарами. Динни толкнула дверь и вошла в дом.
Горела свеча, в камельке теплился огонек, но в уютной комнате, где обыч-
но бывало людно, не осталось никого, кроме щегла в просторной клетке.
Девушка распахнула тонкую дощатую дверь, ведущую на лестницу, и подня-
лась наверх. Осторожно приоткрыла жиденькую верхнюю дверь и заглянула в
комнату. Прямо напротив, на подоконнике, горела лампа, вырывая из мрака
часть низкой комнатки и просевшего потолка. В ногах двуспальной кровати
стоял доктор и шепотом разговаривал с сиделкой. В углу у окна Динни
разглядела съежившегося на стуле старичка - мужа умирающей. Руки его ле-
жали на коленях; морщинистые, темно-красные, как вишня, щеки подергива-
лись. Старая хозяйка коттеджа полулежала на старой кровати, лицо у нее
было восковое, и Динни казалось, что морщины на нем разгладились. С губ
ее слетало слабое прерывистое дыхание. Веки были опущены только до поло-
вины, но глаза уже ничего не видели.
Врач подошел к двери.
- Наркоз, - сказал он. - Думаю, что не придет в сознание. Что ж, так
ей, бедняжке, легче! Если очнется, сестра повторит впрыскивание.
Единственное, что нам остается, - это облегчить ей конец.
- Я побуду здесь, - сказала Динни.
Доктор взял ее за руку:
- Не убивайтесь, дорогая. Смерть будет легкая.
- Бедный старый Бенджи! - прошептала Динни.
Доктор пожал ей руку и спустился по лестнице.
Динни вошла в комнату, неплотно притворив за собой дверь, - воздух
был тяжелый.
- Сестра, если вам нужно отлучиться, я посижу.
Сиделка кивнула. В опрятном синем платье и чепце она выглядела бы
совсем бесстрастной, если бы не нахмуренное лицо. Они постояли бок о
бок, глядя на восковые черты старушки.
- Теперь мало таких, - неожиданно прошептала сиделка. - Ну, я пойду,
захвачу кое-что необходимое и вернусь через полчаса. Присядьте, мисс
Черрел, не утомляйтесь зря.
Когда она удалилась, Динни подошла к старичку, сидевшему в углу:
- Бенджи!
Он качал круглой головкой, потирая лежавшие на коленях руки. У Динни
не повернулся язык сказать ему ободряющие слова. Она погладила его по
плечу, вернулась к постели и придвинула к ней единственный жесткий дере-
вянный стул. Потом села, молча следя за губами старой Бетти, с которых
слетало слабое прерывистое дыхание. Девушке казалось, что вместе со ста-
рушкой умирает дух минувшего века. В деревне, вероятно, были другие люди
того же возраста, что старая Бетти, но они сильно отличались от нее: у
них не было ее здравого смысла и бережливой любви к порядку; начитаннос-
ти в библии и преданности господам; гордости тем, что в восемьдесят три
года у нее еще свежа память и целы зубы, с которыми ей давно уж полага-
лось бы расстаться, и особой манеры обращаться с мужем так, будто он не
старик, а непослушный ребенок. Бедный старый Бенджи! Он, конечно, никог-
да не был жене ровней, но как он теперь останется один - трудно себе
представить. Видимо, найдет пристанище у одной из внучек. В то доброе
старое время, когда шиллинг стоил столько же, сколько теперь стоят три,
чета Парди произвела на свет семерых детей, и деревня кишела их по-
томством. Но уживутся ли внуки с этим маленьким старичком, вечным спор-
щиком, ворчуном и любителем пропустить стаканчик? Найдет ли он себе мес-
то у их более современных очагов? Что ж, уголок для него, конечно, поды-
щут. Здесь ему в одиночку не прожить. Два пособия по старости для двух
стариков и одно для одного - это разные вещи.
"Ах, почему у меня нет денег!" - подумала девушка. Щегол ему теперь,
разумеется, не нужен. Она возьмет его с собой, поместит в старой тепли-
це, а клетку выбросит: она будет кормить Голди, пока он снова не приу-
чится летать, а потом выпустит его на волю.
Старичок, прочищая глотку, кашлянул в своем темном уголке. Динни,
спохватившись, наклонилась над кроватью: она так глубоко задумалась, что
не заметила, как ослабело дыхание старушки. Бескровные губы Бетти поджа-
лись, морщинистые веки почти совсем закрыли незрячие глаза. С постели не
доносилось ни звука. Девушка посидела несколько минут, не шевелясь, гля-
дя на умирающую и прислушиваясь; затем встала, подошла к кровати сбоку и
склонилась над ней.
Мертва? Словно в ответ веки Бетти дрогнули, на губах мелькнула почти
неуловимая улыбка, и разом, как задутое ветром пламя, жизнь покинула те-
ло. Динни задержала дыхание. Она впервые присутствовала при кончине че-
ловека. Ее глаза, прикованные к восковому лицу старушки, увидели, как на
нем появилось выражение отрешенности, как оно преисполнилось того незыб-
лемого достоинства, которое отличает смерть от жизни. Девушка пальцем
расправила покойнице веки.
Смерть! Пусть спокойная, пусть безболезненная, и все-таки смерть!
Древнее всеутоляющее средство, общий жребий! Под этим низким просевшим
потолком, на этой кровати, в которой больше полувека подряд Бетти прово-
дила ночи, только что отошла маленькая старушка с большою душой. У нее
не было того, что принято называть знатностью, положением, богатством,
властью. Жизнь ее не осложнялась ни образованием, ни погоней за модой.
