непреклонно отказывался поделиться с нею своими переживаниями, она ста-
ралась еще бесповоротное, чем он, забыть о чистилище, хотя это стоило ей
дорого. Взгляд, брошенный на лицо любимого, нередко причинял ей боль, но
она силилась не дать ему прочесть эту боль на ее лице. Между тем Динни
терзалась мучительными сомнениями. Права ли она, воздерживаясь от попыт-
ки заглянуть ему в сердце? Жизнь давала ей долгий и жестокий урок, поу-
чая ее, что даже настоящая любовь не способна ни проникнуть в глубину
душевных ран, ни умастить их. Второй источник ее горестей - молчаливый
нажим со стороны семьи, пребывавшей в тревоге и отчаянии, приводил Динни
в раздражение, которого она сама стыдилась.
И тут произошел случай, крайне прискорбный и чреватый последствиями,
но все же принесший девушке облегчение хоть тем, что пробил стену молча-
ния.
Возвращаясь из галереи Тэйта, они поравнялись со ступенями Карлтонха-
ус-террас. Динни, увлеченная разговором о прерафаэлитах, "сначала ничего
не заметила, и только изменившееся лицо Уилфрида заставило ее огля-
нуться. В двух шагах от них стояли Джек Масхем, приподнявший цилиндр с
таким официально бесстрастным видом, как будто он здоровался с кем-то
отсутствующим, и черномазый человечек, одновременно со спутником снявший
серую фетровую шляпу. Когда Динни с Уилфридом прошли, Масхем отчетливо
произнес:
- Это переходит все границы, Рука Динни инстинктивно рванулась к руке
Уилфрида, но было уже поздно. Он повернулся и нагнал их. Динни увидела,
как он тронул Масхема за плечо, и оба застыли лицом к лицу в трех ярдах
от нее; черномазый человечек остановился сбоку, глядя на них, как терьер
смотрит на двух больших, готовых сцепиться псов. Она услышала сдавленный
голос Уилфрида:
- Вы трус и хам, вот вы кто! Затем последовало молчание, показавшееся
ей нескончаемым. Ее глаза перебегали с судорожно искаженного лица Уилф-
рида то на каменное, угрожающее лицо Масхема, то на человечка-терьера,
уставившегося на противника. Она услышала, как человечек сказал: "Пой-
дем, Джек!" - и увидела, как Масхем, вздрогнув всем телом, сжал кулаки и
разжал губы:
- Слышали, Юл? Человечек взял его под руку и потянул в сторону; высо-
кий Масхем повернулся, и оба пошли дальше. Уилфрид присоединился к ней.
- Трус и хам! - повторял он. - Трус и хам! Слава богу, что я ему все
выложил.
Он поднял голову, перевел дух и бросил:
- Так оно лучше. Извини, Динни.
Смятение, овладевшее девушкой, помешало ей ответить. Эта по-первобыт-
ному грубая стычка вселила в Динни кошмарный страх, что дело не ограни-
чится только словами. Интуиция также подсказывала ей, что она сама пос-
лужила поводом и тайной причиной выходки Масхема. Ей вспомнились слова
сэра Лоренса: "Джек убежден, что ты - жертва". Ну и что, если даже так?
Неужели этому длинному фланеру, который ненавидит женщин, есть до нее
дело? Абсурд! Она услышала, как Уилфрид бормочет:
- "Переходит границы"! Мог бы, кажется, понять, каково другому!
- Но, родной мой, если бы мы понимали, каково другому, мы давно уже
стали бы ангелами. А он всего лишь член Жокей-клуба.
- Он сделал все возможное, чтобы выставить меня, и даже сейчас не по-
желал воздержаться от хамства!
- Сердиться должна я, а не ты. Это я заставляю тебя всюду ходить со
мной. Что поделаешь? Мне так нравится. Я, дорогой, уже ничего не боюсь.
Зачем мне твоя любовь, если ты не хочешь быть со мной откровенным.
- К чему тревожить тебя тем, чего не изменишь?
- Я существую для того, чтобы ты меня тревожил. Пожалуйста, очень
прошу, тревожь меня!
- Динни, ты - ангел!
- Повторяю тебе - нет. У меня в жилах красная кровь.
- Эта история - как боль в ухе: трясешь, трясешь головой, а оно все
болит. Я надеялся покончить с этим, издав "Барса". Не помогло, Динни,
скажи, трус я или не трус?
- Я не любила бы тебя, если бы ты был трусом.
- Ах, не знаю! Женщины всяких любят.
- Мы прежде всего ценим в мужчинах смелость. Это же старо, как пого-
ворка. Слушай, я буду откровенной до жестокости. Ответь мне: твои терза-
ния вызваны тем, что ты сомневаешься в своей смелости? Или тем, что в
ней сомневаются другие?
Он горько рассмеялся.
- Не знаю. Я знаю только одно - меня гложет сомнение.
Динни взглянула на него:
- Ох, родной, не страдай! Я так не хочу, чтобы ты страдал.
Они на секунду остановились, глядя друг другу в глаза, и торговец
спичками, которому безденежье не позволяло предаваться духовным терзани-
ям, предложил:
- Не угодно ли коробочку, сэр? Хотя этот вечер как-то особенно сбли-
зил Динни с Уилфридом, она вернулась на Маунт-стрит совершенно раздав-
ленная страхом. Она не могла забыть ни выражения лица Масхема, ни его
вопроса: "Слышали, Юл?"
Как глупо бояться! В наши дни такие столкновения-вспышки кончаются
всего-навсего удовлетворением в судебном порядке. Но среди ее знакомых
именно Масхема труднее всего представить себе в роли истца, взывающего к
закону. В холле девушка заметила чью-то шляпу, а проходя мимо кабинета
дяди, услышала голоса. Не успела она снять свою шляпу, как он уже прис-
лал за нею. Динни застала сэра Лоренса за беседой с человечком-терьером,
который сидел верхом на стуле, словно был скаковой лошадью.
- Знакомься, Динни. Мистер Телфорд Юл - моя племянница Динни Черрел.
Человечек склонился к ее руке.
- Юл рассказал мне о стычке. У него неспокойно на душе, - объяснил
сэр Лоренс.
- У меня тоже, - отозвалась Динни.
- Я уверен, мисс Черрел, Джек не хотел, чтобы его слова услышали.
- Не согласна. По-моему, хотел.
Юл пожал плечами. Он был явно расстроен, и Динни даже нравилась его
до смешного уродливая мордочка.
- Во всяком случае он не хотел, чтобы их услышали вы.
- Напрасно. Мне полезно было их услышать. Мистер Дезерт предпочитает
не появляться со мной в общественных местах. Я сама заставляю его.
- Я пришел предупредить вашего дядю. Когда Джек избегает о чемнибудь
говорить, - значит, дело принимает серьезный оборот. Я ведь давно его
знаю.
Динни молчала. От румянца на ее щеках осталось только два красных
пятнышка. А мужчины смотрели на нее и, наверно, думали, что такие испы-
тания не под силу этой хрупкой девушке с васильковыми глазами и копной
каштановых волос. Наконец она спросила:
- Что я могу предпринять, дядя Лоренс?
- Я не знаю, кто вообще может что-нибудь предпринять при таком поло-
жении, дорогая. Мистер Юл говорит, что простился с Джеком, когда тот со-
бирался обратно в Ройстон. Не съездить ли нам, с тобой к нему завтра,
чтобы объясниться? Он - странная личность; не будь он человеком прошлого
столетия, я не тревожился бы. Такие столкновения, как правило, остаются
без последствий.
Динни подавила внезапную дрожь.
- Что вы имеете в виду, называя его человеком прошлого столетия? Сэр
Лоренс посмотрел на Юла и ответил:
- Мы не хотим выглядеть смешными. Насколько мне известно, в Англии
уже лет семьдесят - восемьдесят как прекратились дуэли. Но Джек - пере-
житок. Мы не знаем, что и думать. Грубости - не в его стиле; суды тоже.
Но все-таки нельзя предполагать, что он оставит оскорбление без ответа.
- Может быть, он поразмыслит и поймет, что виноват больше, чем Уилф-
рид? - спросила Динни, собравшись с духом.
- Нет, не поймет, - ответил Юл. - Поверьте, мисс Черрел, я глубоко
сожалею о случившемся.
Динни поклонилась:
- Вы очень любезны, что пришли; Благодарю вас.
- Я думал, ты вряд ли сможешь заставить Дезерта послать Джеку свои
извинения, - с сомнением в голосе промолвил сэр Лоренс.
"Вот зачем я им понадобилась!" - мелькнуло в голове у Динни.
- Нет, дядя, не смогу. Больше того - даже не заикнусь об этом. Я за-
ранее уверена, что он не согласится.
- Понимаю, - мрачно бросил сэр Лоренс.
Динни поклонилась Юлу и направилась к двери. В холле ей показалось,
что она видит сквозь стену, как они снова пожимают плечами, как мрачнеют
их расстроенные лица, и она поднялась к себе. Извинения? Сама мысль о
них оскорбляла девушку, - перед нею стояло затравленное, измученное лицо
Уилфрида. Он задет за живое тем, что его мужество поставлено под сомне-
ние, и ни за что не станет извиняться. Динни долго и печально бродила по
комнате, затем вытащила его фотографию. Любимое лицо глянуло на нее со
скептическим безразличием посмертной маски. Своенравный, переменчивый,
надменный, эгоистичный, глубоко двойственный - какой угодно, но только
не жестокий, не трусливый.
"Любимый!" - подумала Динни и спрятала карточку.
Она подошла к окну и высунулась. Прекрасный вечер! Сегодня пятница
Эскотской недели - первой из двух, когда в Англии почти всегда хорошая
погода. В среду был форменный потоп, а сейчас уже лето в полном разгаре.
К дому подъехало такси, - ее дядя и тетка приглашены куда-то на обед.
Они выходят в сопровождении Блора; тот усаживает их и стоит, глядя им
вслед. Теперь слуги включат радио. Так и есть. Grand opera. [7] "Риго-
летто". Щебет давно знакомых мелодий донесся к девушке во всем великоле-
пии века, который лучше, чем нынешний, умел выражать порывы своенравных
сердец.
Гонг! Хорошо бы не спускаться, - есть совсем не хочется, но придется,
иначе она расстроит Блора и Огюстину. Динни торопливо умылась, кое-как
переоделась и сошла вниз.
За обедом девушкой овладело еще большее беспокойство, словно сидение
за столом, где приходится медлительно заниматься одним делом, до предела
обострило ее тревогу. Дуэль? В наши дни - немыслимо! И все же дядя Ло-
ренс - человек проницательный, а Уилфрид в таком состоянии, что пойдет
на все, лишь бы доказать свое бесстрашие. Запрещены ли дуэли во Франции?
Слава богу, что она не истратила деньги. Нет, это абсурдно! Вот уже це-
лое столетие, как люди безнаказанно поносят друг друга. Волноваться нет
смысла. Завтра они с дядей Лоренсом поедут к этому человеку. Как ни
странно, все произошло из-за нее. Как поступил бы один из членов ее
собственной семьи - отец, брат, дядя Эдриен, если бы его обозвали трусом
и хамом? Что они могли предпринять? Хлыст, кулаки, суд? Безнадежно грубо
и уродливо. И впервые Динни почувствовала, что Уилфрид поступил дурно,
употребив такие слова. Как! Разве он не имел права ответить ударом на
удар? Конечно, имел! Девушка снова увидела его откинутую назад голову,
услышала слова: "Так оно лучше!"
Проглотив кофе, Динни встала и перешла в гостиную. На диване валялось
вышивание ее тетки; девушка без особого интереса стала рассматривать
его. Сложный старинный французский рисунок, - на такой нужна шерсть мно-
гих цветов. Серые зайцы поглядывают через плечо на странных длинных ры-
жих собак, которые сидят на еще более рыжих задних лапах, поблескивая
красными глазами и высунув языки; деревья, листва, кое-где на ветвях
птички; фон из темно-коричневой шерсти; десятки тысяч стежков. Потом ра-
бота будет кончена, ляжет под стекло на маленький столик и останется там
долго-долго, пока все не умрут и никто уже не вспомнит, кем она сделана.
Tout lasse, tout passe. [8] Снизу все еще доносятся звуки "Риголетто".
Наверное, Огюстина пережила в молодости какую-то драму, раз она способна
прослушать целую оперу разом.
"La donna е mobile!" [9]
Динни взялась за "Мемуары Хэрриет Уилсон", книгу, в которой любимым
изменяют все, кроме самой писательницы. Да и та соблюдала верность лишь
в своем понимании этого слова, - у этой распущенной, блестящей, остроум-
ной, тщеславной и добросердечной кокотки был действительно всего один
большой роман, но зато целая куча легких интрижек.
"La donna е mobile!" Мелодия насмешливо взлетает по лестнице, словно
тенор уже достиг Мекки своих желаний. "Mobile! ". Нет. Это скорее отно-
сится к мужчине, чем к женщине. Женщина не меняется. Она любит - и теря-
ет. Динни сидела, закрыв глаза, пока не замерли последние звуки послед-
