Сомс спросил:
- Почему ты дома? Ждешь кого-нибудь?
- Да... то есть особенно никого не жду.
- Кто должен прийти?
- Мистер Босини хотел заглянуть.
- Босини? Он должен быть на стройке.
На это Ирэн ничего не ответила.
- Так вот что, - сказал Сомс, - пойдем по магазинам, а потом погуляем
в парке.
- Я не хочу выходить. У меня болит голова.
Сомс сказал:
- Стоит мне только попросить о чем-нибудь, и у тебя всякий раз начи-
нает болеть голова. Посидишь на воздухе, под деревьями, и все пройдет.
Она ничего не ответила ему.
Сомс помолчал несколько минут, потом снова заговорил:
- Интересно бы знать, в чем, по-твоему, заключаются обязанности жены?
Меня это всегда интересовало!
Он не ожидал ответа, но она ответила:
- Я пробовала делать так, как ты хочешь; не моя вина, если я не могу
стать хорошей женой.
- Чья же это вина?
Он смотрел на нее искоса.
- Перед свадьбой ты обещал отпустить меня, если наш брак окажется не-
удачным. Что же, можно его назвать удачным?
Сомс нахмурился.
- Удачным! - проговорил он, запинаясь. - Был бы удачным, если бы ты
вела себя как следует!
- Я пробовала, - сказала Ирэн. - Ты отпустишь меня?
Сомс отвернулся. Почувствовав в глубине души тревогу, он замаскировал
ее спасительным гневом.
- Отпустить? Ты сама не понимаешь, что говоришь. Отпустить! Как я мо-
гу отпустить тебя? Ведь мы женаты! Чего же ты просишь? И о чем тут вооб-
ще рассуждать? Надень шляпу, и пойдем посидим в парке.
- Так ты не хочешь отпустить меня?
В ее глазах, смотревших на Сомса, было что-то необычное и трога-
тельное.
- Отпустить! - сказал он. - Куда же ты денешься, если я тебя отпущу?
Ведь у тебя нет своих средств.
- Как-нибудь проживу.
Он быстро прошелся по комнате взад и вперед; потом остановился около
нее.
- Пойми раз и навсегда, - сказал он, - я не хочу больше подобных раз-
говоров. Пойди надень шляпу!
Она не двигалась.
- Тебе, должно быть, не хочется упустить Босини, если он зайдет! -
сказал Сомс.
Ирэн медленно встала и вышла из комнаты. Вернулась она в шляпе.
Они вышли.
В Хайд-парке уже схлынула пестрая толпа иностранцев и другой сенти-
ментальной публики, которая разъезжает в полдень по дорожкам, чувствуя
себя необычайно элегантной; на смену полдню пришел час настоящего, со-
лидного гулянья, но и он уже близился к концу, когда Сомс и Ирэн уселись
под статуей Ахиллеса.
Сомс уже давно не бывал с ней в парке. Эти совместные прогулки были
для него самым большим удовольствием в первые два года после женитьбы,
когда сознание, что весь Лондон смотрит на него, обладателя этой очаро-
вательной женщины, наполняло его сердце великой, хотя и затаенной гор-
достью. Сколько раз он сидел с ней рядом, безукоризненно одетый, в свет-
ло-серых перчатках, с легкий, надменной улыбкой на губах, и кивал знако-
мым, изредка приподнимая цилиндр!
Остались светло-серые перчатки, осталась презрительная улыбка на гу-
бах, но что теперь у него на сердце?
Стулья быстро пустели, но Сомс не уходил, словно заставляя Ирэн вы-
терпеть наказание. Раза два он заговаривал с ней, и она наклоняла голову
или с усталой улыбкой отвечала "да".
Вдоль ограды шел какой-то человек; он шагал так быстро, что прохожие
оборачивались и смотрели ему вслед.
- Посмотри на этого болвана! - сказал Сомс. - Бежит сломя голову по
такой жаре!
Ирэн быстро повернулась в ту сторону; он взглянул на нее.
- А! - сказал Cofllic. - Это наш приятель "пират"!
И он сидел не двигаясь и насмешливо улыбался, чувствуя, что Ирэн тоже
затихла и тоже улыбается.
"Поздоровается она с ним или нет?" - думал Сомс.
Но Ирэн не поздоровалась.
Боснии дошел до ограды и повернул назад, пробираясь между стульями,
точно пойнтер по следу. Увидев их, он остановился как вкопанный и при-
поднял шляпу.
Улыбка не сходила с лица Сомса; он тоже снял цилиндр.
Босини подошел к ним, вид у него был совершенно измученный, как у че-
ловека, уставшего после тяжелого физического напряжения; пот каплями
выступил на лбу, и улыбка Сомса, казалось, говорила: "Трудно тебе приш-
лось, любезный!.."
- И вы тоже в парке? - спросил Сомс. - А мы думали, что вы презираете
такое легкомысленное времяпрепровождение!
Босини, казалось, ничего не слышал; его ответ предназначался Ирэн:
- Я заходил к вам; думал застать вас дома.
Кто-то сзади окликнул Сомса и заговорил с ним; обмениваясь со знако-
мым ничего не значащими словами. Сомс не расслышал ее ответа, и в голове
у него созрело решение.
- Мы идем домой, - сказал он Босини, - пойдемте с нами, пообедаем
вместе.
В его словах была какая-то бравада, какой-то странный пафос. "Вы не
обманете меня, - говорил его взгляд и голос, - смотрите, я доверяю вам,
я не боюсь!"
Они отправились втроем на Монпелье-сквер, Ирэн шла посредине. На люд-
ных улицах Сомс шагал впереди. Он не прислушивался к их разговору; вне-
запно принятое решение довериться им овладело всеми его мыслями. Как иг-
рок, он повторял себе: "Я не могу отбросить эту карту - надо сыграть и
на нее. У меня не так уж много шансов".
Сомс торопливо переоделся, услышал, как Ирэн вышла и спустилась по
лестнице, и после этого еще целых пять минут помедлил у себя в комнате.
Затем он сошел вниз, нарочно хлопнув дверью, чтобы предупредить их. Они
стояли у камина, кажется, разговаривали, а может быть, и нет; он не ра-
зобрал.
Весь долгий вечер Сомс разыгрывал свою роль в этом фарсе - в его об-
ращении с гостем дружелюбия было даже больше, чем обычно; и когда, нако-
нец, Босини поднялся, он сказал:
- Заходите почаще, Ирэн любит поговорить с вами о постройке!
И опять в его голосе прозвучала какая-то бравада, какой-то странный
пафос; но рука его была холодна как лед.
Верный своему решению, он отвернулся, чтобы не видеть их прощания,
отвернулся, чтобы не видеть жены, не видеть ее волос, отливающих золотом
при свете висячей лампы, ее скорбных улыбающихся губ, не видеть глаз Бо-
сини, который смотрел на нее, как смотрит собака на своего хозяина.
И Сомс лег спать в полной уверенности, что Босини влюблен в его жену.
Ночью было душно, так душно и тихо, что даже из окон, открытых нас-
тежь, шла духота. Он долго лежал, прислушиваясь к ее дыханию.
Вот она может спать, а он лежит не смыкая глаз. И, лежа без сна. Сомс
твердо решил играть роль спокойного, доверчивого супруга.
Перед рассветом он тихо встал и, пройдя в соседнюю комнату, остано-
вился у открытого окна.
Ему нечем было дышать.
Он вспомнил ночь четыре года назад - ночь накануне свадьбы, такую же
душную и жаркую.
Он лежал тогда в кресле у окна своей гостиной на Виктория-стрит. В
соседнем переулке кто-то с грохотом ломился в дверь, вскрикнула женщина;
он помнил, как будто это случилось совсем недавно, драку, стук захлопну-
той двери, мертвую тишину, наступившую вслед за тем. А потом в призрач-
ном, уже не нужном свете уличных фонарей появился поливальщик улиц со
своей тележкой; Сомсу казалось, что он опять слышит ее грохот - все бли-
же и ближе; вот тележка проехала, и звуки постепенно замерли вдали.
Он высунулся из окна, выходившего во дворик, и увидел первые рассвет-
ные лучи. На мгновение контуры стен и крыши расплылись, затем выступили
снова уже более четко.
Он вспомнил, как фонари заливали бледным светом всю Виктория-стрит;
вспомнил, как он торопливо оделся и вышел, миновал дома и сквер и, очу-
тившись на той улице, где жила она, остановился, глядя на маленький дом
- тихий, посеревший, как лицо мертвеца.
И вдруг, как бред в мозгу больного, перед ним пронеслась мысль: "А
что делает он - этот человек, который не дает мне покоя, который был
здесь сегодня вечером, который влюблен в мою жену; может быть, бродит
там на улице, ищет ее, как искал сегодня днем; может быть, не спускает
глаз с моего дома?"
Он прокрался через площадку лестницы, осторожно отодвинул штору и
растворил окно.
Сероватая мгла окутывала деревья в сквере, словно ночь, как большая
пушистая бабочка, пролетая, задела их крыльями. Фонари все еще горели
бледным светом, но на улице было пустынно, ни живой души кругом!
И вдруг в мертвой тишине откуда-то издали, еле слышный, донесся крик,
взметнувшийся, словно голос чьей-то души, изгнанной из рая и тоскующей о
своем счастье. Вот опять, опять! Сомс вздрогнул и затворил окно.
И вспомнил: "А! Это павлины кричат в парке".
XII
ДЖУН ЕЗДИТ С ВИЗИТАМИ
Старый Джолион стоял в тесном холле гостиницы в Бродстэрзе, вдыхая
запах клеенки и сельди, которым бывают пропитаны все респектабельные
пансионы на морском побережье. На кресле - лоснящемся кожаном кресле с
продранной в левом углу спинки обивкой, сквозь которую виднелся конский
волос, - стоял черный саквояж. Старый Джолион укладывал в него бумаги,
номера "Таймса" и флакон одеколона. На сегодня были назначены заседания
"Золотопромышленной концессии" и "Новой угольной", и он собирался в го-
род, так как никогда не пропускал заседаний. "Пропустить заседание" оз-
начало бы лишний раз признаться в своей старости, а жадный форсайтский
дух старого Джолиона никак не мирился с этим.
Он укладывал вещи в черный саквояж, и его глаза готовы были каждую
минуту загореться гневом. Так поблескивают глаза у мальчишки, загнанного
в угол оравой школьных товарищей, хоть он и сдерживается, видя, что пе-
ревес на их стороне. И старый Джолион тоже сдерживал себя - усилием во-
ли, уже сдававшей мало-помалу, старался подавить раздражение, которое
вызывали в нем некоторые обстоятельства жизни.
Он получил от сына бестолковое письмо, в котором мальчик старался за-
мазать общими фразами свое явное желание уклониться от ответа на простой
вопрос. "Я говорил с Босини, - писал Джо, - он не преступник. Чем больше
я вижу людей, тем больше убеждаюсь, что не надо искать в них доброго или
злого - они скорее смешны или трогательны. Но Вы, вероятно, не согласи-
тесь со мной".
Старый Джолион, конечно, не согласился; такие речи казались ему ци-
ничными. Он еще не достиг того возраста, когда даже Форсайты, отрешив-
шись от иллюзий и правил, которым они следовали с практическими целями,
совершенно в них не веря, лишаются физической радости жизни и, постигнув
всем существом своим, что им уже не на что надеяться, не видят больше
необходимости обуздывать себя, ломают все преграды и говорят то, что
раньше им и в голову не пришло бы сказать.
Старый Джолион, должно быть, верил в "добро" и "зло" не больше, чем
его сын; но... неизвестно... трудно сказать; может быть, во всем этом
что-нибудь и есть; и зачем высказывать бесполезное недоверие и лишать
себя возможных преимуществ?
Проводя каникулы в горах, хотя (как истый Форсайт) он никогда не
предпринимал ничего слишком рискованного или слишком смелого, старый
Джолион очень полюбил их. И когда после трудного подъема (обозначенного
у Бедекера как "утомительный, но вознаграждающий путешественника стори-
цей") перед ним открывался чудесный вид, он не мог не верить в существо-
вание какого-то великого, возвышенного принципа, венчающего всю беспоря-
дочную суету, все неглубокие стремнины и маленькие темные бездны жизни.
Это, вероятно, было самым близким к религии переживанием, какое допускал
его практический дух.
Но прошло уже много лет с тех пор, как он последний раз был в горах.
Первые два года после смерти жены он проводил там каникулы с Джун и тог-
да же с горечью убедился, что дни прогулок для него миновали.
Та уверенность в существовании высшего порядка вещей, которой его
наградили горы, давно уже не посещала старого Джолиона.
Он знал, что стареет, но чувствовал себя молодым, и это тревожило
его. Тревожила и смущала мысль, что он, такой осторожный, стал отцом и
дедом людей, словно рожденных для несчастий. Пре Джо ничего плохого не
