гуру (отнюдь не статную), с легким пальто, переброшенным через руку, с
палевым цветком в петлице и с добродушно-наглым выражением на смуглом
лице, Дарти был просто великолепен - светский человек с головы до ног!
Уинифрид уже села в другой кэб. Дарти только успел подумать, что Бо-
сини здорово поскучает с ней, если вовремя не спохватится, как вдруг не-
ожиданный толчок чуть не поверг его наземь. Босини прошипел ему на ухо:
- С Ирэн поеду я; поняли?
Дарти увидел лицо, побелевшее от ярости, глаза, сверкнувшие, как у
дикой кошки.
- Что? - еле выговорил он. - Что такое? Ничего подобного! Вы поедете
с моей женой!
- Убирайтесь, - прошипел Босини, - или я вышвырну вас вон!
Дарти отступил; он понял яснее ясного, что этот субъект не шутит. Тем
временем Ирэн проскользнула мимо, ее платье задело его по ногам. Босини
вскочил в кэб следом за ней.
Дарти услышал, как Босини крикнул: "Трогай!" Кэбмен стегнул лошадь.
Лошадь рванула вперед.
Несколько секунд Дарти стоял совершенно ошеломленный; затем бросился
к кэбу, где сидела жена.
- Погоняй! - заорал он. - Держись за тем кэбом!
Усевшись рядом с Уинифрид, он разразился градом проклятий. Затем с
великим трудом пришел в себя и сказал:
- Хороших дел ты натворила! Они поехали вместе; неужели нельзя было
удержать его? Он же без ума от Ирэн, это каждому дураку ясно.
Дарти заглушил протесты Уинифрид, снова разразившись бранью, и,
только подъехав к Барнсу, прекратил свои иеремиады, в которых поносил
Уинифрид, ее отца, брата, Ирэн, Босини, самое имя Форсайтов, собственных
детей и проклинал тот день, когда женился.
Уинифрид, женщина с твердым характером, дала ему высказаться, и, за-
кончив свои излияния, Дарти надулся и замолчал. Его злые глаза не теряли
из виду первый кэб, маячивший в темноте, словно напоминание об упущенной
возможности.
К счастью. Дарти не слышал страстных слов мольбы, вырвавшихся у Боси-
ни, - страстных слов, которые поведение светского человека выпустило на
волю; он не видел, как дрожала Ирэн, словно кто-то сорвал с нее одежды,
не видел ее глаз, темных, печальных, как глаза обиженного ребенка. Он не
слышал, как Босини умолял, без конца умолял ее о чем-то; не слышал ее
внезапных тихих рыданий, не видел, как этот жалкий "голодный пес", дрожа
от благоговения, робко касался ее руки.
На Монпелье-сквер кэбмен, с точностью выполнив полученное приказание,
остановился вплотную к первому экипажу. Уинифрид и Дарти видели, как Бо-
сини вышел из кэба, как Ирэн появилась вслед за ним и, опустив голову,
взбежала по ступенькам. Очевидно, у нее был свой ключ, потому что она
сейчас же скрылась за дверью. Трудно было уловить, сказала она что-ни-
будь Босини на прощанье или нет.
Босини прошел мимо их кэба; его лицо, освещенное уличным фонарем, бы-
ло хорошо видно мужу и жене. Черты этого лица искажало мучительное вол-
нение.
- До свидания, мистер Босини! - крикнул" Уинифрид.
Босини вздрогнул, сорвал с головы шляпу и торопливо зашагал дальше.
Он, очевидно, совершенно забыл об их существовании.
- Ну, - сказал Дарти, - видела эту физиономию? Что я говорил? Хорошие
дела творятся!
И он со вкусом распространился на эту тему.
В кэбе только что произошло объяснение - это было настолько очевидно,
что Уинифрид уже не могла защищать свои позиции.
Она сказала:
- Я не буду об этом рассказывать. Не стоит поднимать шум.
С такой точкой зрения Дарти немедленно согласился.
Считая Джемса чем-то вроде своего заповедника, он не имел ни малейше-
го желания расстраивать его чужими неприятностями.
- Правильно, - сказал Дарти, - это дело Сомса. Он отлично может сам о
себе позаботиться.
С этими словами чета Дарти вошла в свое обиталище на Грин-стрит, оп-
лачиваемое Джемсом, и вкусила заслуженный отдых. Была полночь, и на ули-
цах уже не попадалось ни одного Форсайта, который мог бы проследить ски-
тания Боснии; проследить, как он вернулся и стал около решетки сквера,
спиной к уличному фонарю; увидеть, как он стоит там в тени деревьев и
смотрит на дом, скрывающий в темноте ту, ради минутной встречи с которой
он отдал бы все на свете, - ту, которая стала для него теперь дыханием
цветущих лип, сущностью света и тьмы, биением его собственного сердца.
X
СИМПТОМЫ ФОРСАЙТИЗМА
Форсайту, не свойственно сознавать себя Форсайтом; во про молодого
Джолиона этого нельзя было сказать. Он не видел в себе ничего фор-
сайтского до того решительного шага, который сделал его отщепенцем, а с
тех пор не переставал чувствовать себя Форсайтом, и это сознание не ос-
тавляло его в семейной жизни и в отношениях со второй женой, в которой
совсем уж не было ничего форсайтского.
Молодой Джолион знал, что, не будь у него умения добиваться своей це-
ли, не будь упорства, ясного сознания, что нелепо терять то, за что зап-
лачено такой большой ценой, - другими словами, не будь у него "чувства
собственности", он не мог бы удержать эту женщину подле себя (может
быть, и не захотел бы удерживать) в течение пятнадцати лет, заполненных
нуждой, обидами и недомолвками; не мог бы убедить ее выйти за него замуж
после смерти первой жены; не мог бы одолеть эту жизнь и выйти из нее та-
ким, каким он вышел - несколько полинявшим, но усмехающимся.
Молодой Джолион принадлежал к тому сорту людей, которые, словно ма-
ленькие китайские божки, сидят, поджав ноги, в собственном своем сердце
и улыбаются сами себе недоверчивой улыбкой. Но улыбка эта - сокровенная,
извечная улыбка - никак не отражалась на его поведении, в котором, как и
в подбородке и темпераменте молодого Джолиона, своеобразно сочетались
мягкость и решительность.
Он чувствовал в себе Форсайта и за работой - за своими акварелями,
которым отдал столько сил, не переставая в то же время посматривать на
себя со стороны, словно его брало сомнение, можно ли с полной серьез-
ностью предаваться такому непрактичному занятию, и всегда ощущая ка-
кую-то странную неловкость, что картины приносят так мало денег.
И вот это ясное представление о том, что значит быть Форсайтом, зас-
тавило его прочесть нижеследующее письмо старого Джолиона со смешанным
чувством сострадания и брезгливости.
"Шелдренк-Хаус,
Бродстэрз.
1 июля.
Дорогой Джо!
(Почерк отца почти не изменился за тридцать лет.)
Мы живем здесь вот уже две недели, погода в общем хорошая. Морской
воздух действует неплохо, но печень моя пошаливает, и я с удовольствием
вернусь в Лондон. О Джун ничего хорошего сказать не могу, здоровье и
состояние духа у нее скверное, и я не знаю, чем все это кончится. Она
продолжает отмалчиваться, но по всему видно, что в голове у нее сидит
эта помолвка, впрочем, можно ли считать их помолвленными или уже нельзя
- кто их разберет. Не знаю, следует ли пускать ее в Лондон при тепереш-
нем положении дел, но она" такая своевольная, что в любую минуту может
собраться и уехать. Я полагаю, что кто-то должен поговорить с Босини и
выяснить его намерения. Мне очень бы не хотелось брать это на себя, по-
тому что разговор наш непременно кончится тем, что я его поколочу. Ты
знаком с Босини по клубу и, по-моему, можешь поговорить с ним и выве-
дать, что он, собственно, намерен делать. Ты, конечно, не станешь комп-
рометировать Джун. Буду очень рад, если ты в ближайшие дни известишь ме-
ня, удалось ли тебе что-нибудь узнать. Все это меня очень беспокоит, и я
не сплю по ночам. Поцелуй Джолли и Холли.
Любящий тебя отец Джолион Форсайт".
Молодой Джолион так долго и так пристально читал это письмо, что жена
обратила внимание на его сосредоточенный вид и спросила, в чем дело. Он
ответил:
- Так, ничего.
Молодой Джолион взял себе за правило никогда не говорить о Джун. Жена
может разволноваться, кто ее знает, что она подумает; и он поторопился
согнать с лица все следы задумчивости, но успел в этом не больше, чем
успел бы на его месте отец, так как неуклюжесть старого Джолиона во
всем, что касалось тонкостей домашней политики, перешла и к нему; и мис-
сис Джолион, хлопотавшая по хозяйству, ходила с плотно сжатыми губами и
изредка бросая на мужа испытующие взгляды.
В тот же день с письмом в кармане он отправился в клуб, еще не решив,
что предпринять.
Выведывать чьи-то "намерения" - задача мало приятная; кроме того, не-
ловкость, которую испытывал молодой Джолион, усугубляло то не совсем
нормальное положение, которое он сам занимал в семье. Как это похоже на
его родственников, на всех тех людей, в обществе которых они вращались,
- навязывать посторонним свои так называемые права, диктовать кому-то
поступки; как это похоже на них - переносить деловые приемы на личные
отношения!
А эта фраза: "Ты, конечно, не станешь компрометировать Джун", - ведь
она же выдает их с головой.
Но вместе с тем письмо, в котором было столько горечи, столько заботы
о Джун, и эта угроза "поколотить Босини" казались такими естественными.
Не удивительно, что отец хочет узнать намерения Босини, не удивительно,
что он сердится.
Отказывать трудно! Но зачем поручать такое дело именно ему? Это прос-
то неудобно. Впрочем, Форсайты умеют добиваться своего, а в средствах
они не очень разборчивы, им лишь бы соблюсти внешние приличия.
Как же это сделать или как отказаться? И то и другое невозможно.
Так-то, молодой Джолион!
Он пришел в клуб к трем часам, и первый, кто попался ему на глаза,
был сам Босини, сидевший у окна в углу комнаты.
Молодой Джолион сел неподалеку и, волнуясь, стал обдумывать положе-
ние. Он украдкой поглядывал на Босини, не замечавшего, что за ним наблю-
дают. Молодой Джолион знал его мало и, может быть, впервые так внима-
тельно приглядывался к нему: очень странный на вид, ни одеждой, ни ли-
цом, ни манерами не похожий на других членов клуба, - сам молодой Джоли-
он, несмотря на большую внутреннюю перемену, навсегда сохранил благооб-
разную внешность истого Форсайта. Он единственный среди Форсайтов не
знал прозвища Босини. Архитектор выглядел не как все; не то чтобы в нем
было что-то эксцентричное, но он не как все. Вид усталый, измученный,
лицо худое, с широкими выдающимися скулами, но ничего болезненного в нем
нет: крепкое телосложение, кудрявые волосы - признак большой жизнеспо-
собности очень здорового организма.
Выражение лица Босини и его поза тронули молодого Джолиона. Он знал,
что такое страдание, а этот человек, судя по его виду, страдал.
Он подошел и коснулся его руки.
Босини вздрогнул, но не выказал ни малейшего смущения, увидев, кто
это.
Молодой Джолион сел рядом.
- Мы давно не виделись, - сказал он. - Ну, как дом моего двоюродного
брата - работа подвигается?
- Через неделю закончу.
- Поздравляю!
- Благодарю, хотя поздравлять, кажется, не с чем.
- Да? - удивился молодой Джолион. - А я думал, вы рады свалить с плеч
такую большую работу; но с вами, наверное, бывает то же, что и со мной:
расстаешься с картиной точно с ребенком.
Он ласково посмотрел на Босини.
- Да, - сказал тот уже более мягко, - создал ведь - и кончено. Я не
знал, что вы пишете.
- Акварели всего-навсего; да я не особенно верю в свою работу.
- Не верите? Как же тогда можно работать? Какой же смысл в вашей ра-
боте, если вы в нее не верите?
- Правильно, - сказал молодой Джолион, - я всегда говорил то же са-
мое. Кстати, вы замечали, что когда с вами соглашаются, то неизменно до-
бавляют: "Я всегда так говорил!" Но раз уж вы спрашиваете, придется от-
ветить: я Форсайт!
- Форсайт! Никогда не думал о вас как о Форсайте!
- Форсайт, - ответил молодой Джолион, - не такое уж редкостное живот-
ное. Наш клуб насчитывает их сотнями. Сотни Форсайтов ходят по улицам;
их встречаешь на каждом шагу.
- А разрешите поинтересоваться, как их распознают? - спросил Босини.
