биржевой игры. Миссис Смолл и тетя Эстер, конечно, ни разу в жизни не
воспользовались ее советом - у них не было свободных денег, - но эти
разговоры создавали такую волнующую иллюзию близости к жизни. Они вырас-
тали в целое событие. Надо посоветоваться с Тимоти. Но тетушки никогда
не советовались, зная заранее, что Тимоти разволнуется. Однако после та-
кого разговора несколько недель подряд они просматривали газету, заслу-
жившую их уважение своей фешенебельностью, и интересовались курсом ка-
ких-нибудь "Брайтовских рубинов" или "Макинтош и К°". Иногда миссис
Смолл и тетя Эстер не находили в биржевой хронике нужного названия акций
и, дождавшись прихода Джемса, Роджера или даже Суизина, дрожащим от лю-
бопытства голосом спрашивали, что слышно о "Боливийских известковых", -
они не нашли их в газетах.
И Роджер обычно отвечал: "Зачем это вам понадобилось? Какая-нибудь
ерунда! Хотите обжечь себе пальцы? Нечего вкладывать деньги в известь и
тому подобные вещи, о которых вы и понятия не имеете! Кто это вам посо-
ветовал?" - и, выслушав все, удалялся, наводил справки в Сити и, может
быть, даже покупал несколько акций этой компании.
В середине обеда, точнее как раз в ту самую минуту, когда Смизер по-
дала седло барашка, миссис Мак-Эндер с беспечным видом огляделась по
сторонам и сказала:
- Как вы думаете, кого я сегодня видела в Ричмондпарке? Ни за что не
догадаетесь: миссис Сомс и... мистера Босини. Они, вероятно, ездили ос-
матривать дом!
Уинифрид Дарти кашлянула, остальные промолчали. Это было тем самым
свидетельским показанием, которого все они бессознательно дожидались.
Надо отдать справедливость миссис Мак-Эндер: она провела лето с тремя
друзьями в Швейцарии и на итальянских озерах и не знала еще о разрыве
Сомса с архитектором. Поэтому она не могла предугадать, какое глубокое
впечатление произведут ее слова.
Слегка покраснев и выпрямившись, она переводила на всех по очереди
свои острые глазки, стараясь проверить эффект сделанного ею сообщения.
Братья Хэймены, сидевшие по обе стороны от нее, молча расправлялись с
барашком, уткнувшись худыми голодными лицами чуть ли не в самые тарелки.
Эти юноши, Джайлс и Джесс, были настолько похожи друг на друга и нас-
только неразлучны, что их прозвали "Два Дромио" [11]. Они всегда молчали
и были как будто всецело поглощены своим бездельем. Предполагалось, что
они заняты зубрежкой перед какими-то серьезными экзаменами. Джайлс и
Джесс с непокрытой головой, с книгами в руках, разгуливали в парке около
дома в сопровождении фокстерьера и непрестанно курили, не обмениваясь ни
единым словом. Каждое утро, держась друг от друга на расстоянии пятиде-
сяти ярдов, братья выезжали на Кэмден-Хилл верхом на тощих клячах, таких
же длинноногих, как и они сами, и каждое утро, часом позже, держась все
на том же расстоянии, возвращались обратно. Каждый вечер, где бы они ни
обедали, их можно было видеть около половины одиннадцатого на террасе
мюзик-холла "Альгамбра".
Никто никогда не встречал их порознь; так они и жили, по-видимому
вполне довольные своим существованием.
Вняв глухо заговорившим в них джентльменским чувствам, они поверну-
лись в эту тягостную минуту к миссис Мак-Эндер и сказали совершенно оди-
наковыми голосами:
- А вы уже смотрели...
Миссис Мак-Эндер была настолько удивлена этим обращением, что опусти-
ла вилку и нож, и проходившая мимо Смизер недолго думая убрала ее тарел-
ку. Однако миссис Мак-Эндер не растерялась и тут же сказала:
- Я съем еще кусочек баранины.
Но когда все перешли в гостиную, она села рядом с миссис Смолл, решив
докопаться до сути дела. И начала:
- Очаровательная женщина миссис Сомс: такая отзывчивая! Сомс просто
счастливец!
Обуреваемая любопытством, она упустила из виду, что нутро Форсайтов
не позволяет им делиться своими горестями с чужими людьми; послышался
легкий скрип и шелест - это миссис Септимус Смолл выпрямилась и, дрожа
от преисполнившего ее чувства собственного достоинства, сказала:
- Милая, мы не говорим на эту тему!
II
НОЧЬ В ПАРКЕ
Хотя, руководствуясь своим безошибочным инстинктом, миссис Смолл ска-
зала именно том, что могло лишь еще сильнее заинтриговать ее гостью, бо-
лее правдивый ответ придумать ей было трудно.
На эту тему Форсайты не разговаривали даже между собой. Воспользовав-
шись тем словом, которым Сомс охарактеризовал свое собственное положе-
ние, можно сказать, что дела шли теперь "подземными путями".
И все же не прошло и недели после встречи в Ричмондпарке, как всем им
- исключая Тимоти, от которого это тщательно скрывалось, - всем, и Джем-
су, ходившему привычной дорожкой с Полтри на Парк-Лейн, и сумасброду
Джорджу, ежедневно совершавшему путешествие от окна у Хаверснейка до
бильярдной в "Красной кружке", - всем стало известно, что "эти двое" пе-
решли границы.
Джордж (это он пускал в ход сногсшибательные словечки, которыми до
сих пор еще пользуются в фешенебельных кругах) точнее всех определил об-
щее настроение, сказав брату Юстасу, что у "пирата" "дело на мази", а
Сомс, должно быть, уже "дошел до точки".
Состояние Сомса всем было понятно, но что поделаешь? Может быть, ему
следует принять какие-нибудь меры, но это немыслимо!
Они вряд ли могли посоветовать предать все это гласности, но иначе
трудно говорить о каких-нибудь мерах. Единственное, что оставалось де-
лать в столь затруднительном положении, это ничего не сообщать Сомсу,
ничего не обсуждать между собой; словом, обойти эту историю молчанием.
Может быть, холодная сдержанность произведет на Ирэн впечатление; но
теперь она показывалась редко, а разыскивать ее только для того, чтобы
дать ей почувствовать эту сдержанность, довольно затруднительно. Иногда
в уединении спальни Джемс делился с Эмили теми страданиями, которые при-
чиняло ему несчастье сына.
- Просто не знаю, что и делать, - говорил он, - я места себе не нахо-
жу. Разразится скандал, это повредит Сомсу. Я ничего ему не стану гово-
рить. Может быть, все это пустяки. Как ты думаешь? Говорят, у нее артис-
тическая натура. Что? Ну, ты "настоящая Джули"! Не знаю, ничего не знаю;
надо ждать самого худшего. А все из-за того, что у них нет детей. Я с
самого начала предчувствовал, чем все это кончится. Мне не говорили, что
они не хотят детей, мне никогда ничего не рассказывают!
Стоя на коленях у кровати, он смотрел прямо перед собой широко откры-
тыми, беспокойными глазами и дышал в одеяло. Ночная сорочка, вытянутая
вперед шея и сгорбленная спина придавали ему сходство с какой-то голена-
стой белой птицей.
- Отче наш, - говорил он, не расставаясь с мыслью о неминуемом скан-
дале.
В глубине души Джемс, как и старый Джолион, считал виновником всей
трагедии семью. Какое право имели "эти люди" - он уже начал мысленно на-
зывать так обитателей дома на Стэнхоп-Гейт, включая сюда и молодого Джо-
лиона с дочерью, - какое право имели они вводить в семью такого субъек-
та, как этот Боснии! (Джемс знал, что Джордж наградил Боснии кличкой
"пират", но не мог понять почему. Ведь молодой человек - архитектор.)
Джемс начинал думать, что брат Джолион, на которого он всегда смотрел
снизу вверх и всегда полагался, не вполне оправдал его доверие.
Не обладая силой характера старшего брата, он не столько гневался,
сколько грустил. Самым большим утешением для Джемса было заехать к Уи-
нифрид и повезти маленьких Дарти в Кенсингтонский сад. И там он ходил
около пруда вместе с маленьким Публиусом Дарти, не спуская внимательных
глаз с его кораблика, который Джемс фрахтовал за пенни, уверяя, что ко-
раблик никогда не пристанет к берегу, а маленький Публнус - к величайшей
радости Джемса, совершенно не похожий на отца - прыгал около деда и вы-
зывал его поспорить еще на пенни, что кораблик погибнет, зная уже по
опыту, что так не бывает. И Джемс шел на пари; он никогда не отказывался
и выкладывал по три, по четыре пенни, так как маленький Публиус, кажет-
ся, готов был играть в эту игру целый День. И, давая ему монету. Джемс
говорил:
- Вот тебе, опусти в копилку. Ты у нас скоро совсем разбогатеешь!
Мысль о растущих капиталах внука доставляла ему истинное удо-
вольствие. Но у маленького Публиуса была на примете одна кондитерская, а
на отсутствие смекалки он не мог пожаловаться.
И они возвращались домой через парк; поглощенный тревожными мыслями,
Джемс шагал, высоко подняв плечи, и охранял своим длинным тощим телом
безжалостно пренебрегавших такой защитой упитанных малышей - Имоджин и
Публиуса.
Но не только Джемс бежал сюда от забот и тревог. Форсайты и бродяги,
дети и влюбленные отдыхали, гуляли здесь изо дня в день, из ночи в ночь,
мечтая найти в парке освобождение от тяжкого труда, от смрада и сутолоки
улиц.
Листья желтели медленно, солнце и по-летнему теплые ночи не торопили
их.
В субботу, пятого октября, небо, голубевшее над городом весь день,
после заката стало лиловатым, как виноград. Луны не было, и прозрачная
тьма окутала деревья словно плащом; ветки с поредевшей листвой, похожие
на султанчики из перьев, не двигались в спокойном, теплом воздухе. Весь
Лондон стекался в парк, осушая до последней капли кубок лета.
Пары за парами входили в ворота, растекались по дорожкам, по сожжен-
ной солнцем траве, одна за другой молчаливо скрывались с залитых светом
мест под прикрытие густой листвы и, виднеясь лишь темным пятном на фоне
дерева или в тени кустов, забывали весь мир в сердце этой мягкой тьмы.
Гуляющим эти пары казались частью горячего мрака, откуда слышался
лишь шепот, похожий на неровное биение сердец. Но когда этот шепот доно-
сился до тех, кто сидел под фонарями, их голоса прерывались и умолкали;
ближе придвигаясь друг к другу, они обращали беспокойные, ищущие взгляды
в темноту. И вдруг, точно притянутые чьей-то невидимой рукой, переступа-
ли через низкую ограду и, молчаливые, словно тени, уходили с освещенных
мест.
Тишина, окруженная со всех сторон далеким, безжалостным грохотом го-
рода, была полна страстей, надежд и стремлений мириадов беспокойных че-
ловеческих песчинок; ибо, вопреки порицаниям почтеннейшего института
форсайтизма - муниципального совета, который считал любовь, наряду с
проблемой канализации, величайшей опасностью для общества, - ив этом и в
сотнях других парков происходило то, без чего фабрики, церкви, магазины,
налоги и канализация, охранявшиеся Форсайтами, были бы как артерии без
крови, как человеческое существо без сердца.
Самозабвение, страсть, любовь, прятавшиеся под деревьями от своего
безжалостного врага - "чувства собственности", затеяли сегодня пиршест-
во, и у Сомса, который шел домой через парк после обеда у Тимоти, разду-
мывая о предстоящем процессе, кровь отлила от сердца, когда до его слуха
донеслись звуки поцелуев и тихий смех. Он решил завтра же написать в
"Тайме" и обратить внимание редакции на то, что творится в наших парках.
Однако письмо осталось ненаписанным, так как Сомс испытывал ужас при од-
ной мысли, что его имя появится в печати.
Но шепот, раздававшийся в тишине, и неясные очертания человеческих
фигур, которые виднелись во мраке, подействовали на изголодавшегося Сом-
са, словно какое-то нездоровое возбуждающее средство. Он свернул с до-
рожки, огибавшей пруды, и прошел под деревья, под густую тень каштанов,
низко опустивших свои широколистые ветви; и в этом совсем уже темном
убежище Сомс ходил дозором, внимательно приглядываясь к тем, кто сидел
на стульях, придвинутых к самым деревьям, приглядываясь к обнявшимся,
которые отстранялись друг от друга, заслышав его шаги.
Он остановился как вкопанный на холме возле Серпентайна [12], где под
ярким светом фонаря, вырисовываясь черным пятном на фоне серебристой во-
ды, неподвижно сидели двое влюбленных; женщина положила голову на плечо
