дели после свадьбы, что ему угрожает разлука, которая может стать веч-
ной, и участь, о которой страшно даже подумать, и что виной всему неле-
пая щепетильность властей, не желающих поверить его слову, страх и гнев
разливались в душе девушки, как нерастраченный зной в предгрозовом воз-
духе.
Она застала у Флер свою тетку - леди Эдисон. Обе были погружены в об-
суждение различных ходов и комбинаций. Боливийский посол находился в от-
пуске после болезни, и его замещал один из атташе. По мнению леди Эли-
сон, это осложняло задачу, так как последний, вероятно, побоится взять
на себя ответственность. Тем не менее она берется устроить завтрак, на
который пригласит Флер и Майкла, а если Динни угодно, то и ее. Динни по-
качала головой: она разуверилась в своем умении уламывать государствен-
ных мужей.
- Если уж вы и Флер не уладите дело, тетя Элисон, то я и подавно. Вот
Джин - та бывает совершенно неотразима, когда ей это нужно.
- Она только что звонила, Динни, и просила передать, чтобы вы зашли к
ней, если будете сегодня в наших краях; если нет, она вам напишет.
Динни поднялась:
- Я пошла.
Она торопливо миновала окутанную туманом набережную и свернула в
квартал, застроенный доходными домами, в одном из которых Джин сняла
квартиру. Мальчишки газетчики на углу выкрикивали самые животрепещущие
новости дня. Динни решила посмотреть, занялась ли пресса делом ее брата,
купила газету, остановилась под фонарем и развернула ее. Вот оно: "Бри-
танский офицер под судом. Выдача по обвинению в убийстве". Как мало вни-
мания обратила бы Динни на такой заголовок, если бы он не касался ее
брата! То, что означало смертную муку для нее самой и ее родных, было
для публики лишь щекочущей нервы забавой. Несчастье ближнего - развлече-
ние для толпы, источник дохода для прессы. У человека, продавшего ей га-
зету, было худое лицо, заношенная одежда и хромая нога, и девушка, осу-
шая до последней капли жертвенную чашу своей горечи, вернула ему газету
и дала шиллинг. Остолбеневший газетчик выпучил глаза, раскрыл рот. Дай
бог, чтобы она принесла успех хоть ему!
Динни поднялась по лестнице. Квартира находилась на третьем этаже. У
дверей в погоне за собственным хвостом вертелась большая черная кошка.
Она раз шесть повернулась на одном месте, села, подняла заднюю лапу и
начала ее вылизывать.
Джин сама открыла дверь. Динни застала невестку в самый разгар приго-
товлений к отъезду: через руку Джин была переброшена пара комбинаций.
Динни расцеловалась с ней и осмотрелась. Она была здесь в первый раз.
Двери крошечной гостиной, спальни, кухни и ванной распахнуты; стены вык-
рашены светло-зеленой клеевой краской; пол выстелен темно-зеленым лино-
леумом. Обстановка скромная: двуспальная кровать, несколько чемоданов;
обеденный стол и два кресла в гостиной; кухонный столик, стенной шкафчик
с солями для ванны; ни ковров, ни картин, ни книг; на окнах - набивные
ситцевые занавески; во всю стену спальни - гардероб, откуда Джин уже вы-
нула платья, свалив их кучей на кровати. Воздух лучше, чем на лестнице,
- пахнет кофе и лавандой.
Джин уложила комбинации.
- Выпьем кофе, Динни? Я только что сварила.
Она налила две чашки, положила сахару, подала одну Динни вместе с
пачкой сигарет, указала ей на одно из кресел и опустилась в другое сама.
- Тебе передали мою просьбу? Рада, что ты пришла: не надо писать.
Терпеть не могу писанины.
Ее хладнокровие и невозмутимость казались Динни настоящим чудом.
- Ты видела Хьюберта?
- Да. Там довольно удобно. Ему дали книги и бумагу. Можно получать
еду из дома, но курить не разрешается. Надо об этом похлопотать. По анг-
лийским законам, Хьюберт покамест так же невиновен, как сам министр
внутренних дел, а разве есть закон, запрещающий министру курить? Я боль-
ше не увижу его, а ты ведь пойдешь к нему, - передай привет от меня осо-
бо и захвати с собой сигареты на случай, если разрешат.
Динни удивленно уставилась на нее:
- А куда же ты?
- Вот потому я и хотела повидаться с тобой. О том, что услышишь, -
никому ни слова. Обещай, что будешь всем беззастенчиво врать, иначе ни-
чего не скажу.
Динни решительно сказала:
- Ручаюсь, как говорится, головой. Выкладывай.
- Завтра я уезжаю в Брюссель. Ален - сегодня. Отпуск ему продлен по
неотложным семейным обстоятельствам. Мы просто хотим приготовиться к
худшему - вот и все. Я должна срочно научиться летать. Если буду подни-
маться в воздух три раза в день, трех недель мне хватит. Наш адвокат га-
рантировал нам самое малое три недели. Он, конечно, ни о чем не знает.
Никто ничего не должен знать, кроме тебя. У меня к тебе просьба.
Джин поднялась и достала из сумочки небольшой предмет, завернутый в
папиросную бумагу:
- Мне нужно пятьсот фунтов. Говорят, там можно купить хорошую подер-
жанную машину по дешевке, но остальное тоже будет нелишним.
Взгляни, Динни: это старинная фамильная штучка. Она стоит кучу денег.
Заложи ее за пятьсот. Если столько под заклад не дадут, продай. Заклады-
вай или продавай от своего имени, обменяй английские деньги на бельгийс-
кие и вышли их мне до востребования в Брюссель, на главный почтамт. Нуж-
но умудриться проделать все это в три дня.
Джин развернула пакет и показала старомодную, но очень красивую изум-
рудную подвеску.
- О!
- Да, недурна! - согласилась Джин. - Можешь смело запрашивать лишнее.
Пятьсот дадут обязательно. Изумруды в цене.
- Почему ты не заложишь ее сама до отъезда?
Джин покачала головой:
- Нет, это может возбудить подозрения. На тебя никто не обратит вни-
мания, Динни; ты не собираешься нарушать закон. Мы, возможно, нарушим,
но не собираемся попадаться.
- Ты не можешь рассказать мне все? - спросила Динни.
- Нельзя и не нужно. Мы сами пока ничего толком не знаем. Но будь
спокойна, - Хьюберта мы увезти не дадим. Значит, сделаешь?
Она снова завернула подвеску в бумагу.
Динни взяла пакет и опустила за вырез платья, - она не захватила с
собой сумочку. Потом наклонилась вперед и строго потребовала:
- Джин, обещай ничего не предпринимать, пока остается хоть малейшая
надежда.
Джин кивнула:
- Обещаю, до последней крайности - ничего. Иначе и быть не может.
Динни схватила ее за руку:
- Джин, во всем виновата только я. Это я вас свела.
- Дорогая моя, не сделай ты этого, я бы тебе никогда не простила. Я
влюблена.
- Но это же так ужасно для тебя!
Джин уставилась куда-то в пустоту, и Динни показалось, что из-за угла
вот-вот выйдет тигренок.
- Нет! Мне приятно думать, что я вытащу его из этой истории. У меня
никогда еще не было столько энергии.
- Ален многим рискует?
- Если сработаем чисто, нет. У нас несколько планов в зависимости от
обстановки.
Динни вздохнула:
- Дай бог, чтобы ни один не понадобился.
- Надеюсь на это. Но нельзя же полагаться на судьбу, когда имеешь де-
ло с таким "поборником законности", как Уолтер.
- До свидания, Джин, и желаю успеха.
Они расцеловались, и Динни вышла на улицу с изумрудной подвеской,
свинцовым грузом лежавшей у нее на сердце. Моросило, и девушка вернулась
на Маунт-стрит в такси. Ее отец и сэр Лоренс приехали как раз перед ней.
Нового почти ничего. Хьюберт, видимо, не хочет, чтобы его опять взяли на
поруки. "Работа Джин!" - подумала Динни. Министр внутренних дел отбыл в
Шотландию и проведет там недели две до начала парламентской сессии. До
его возвращения приказ отдан не будет. По мнению сведущих людей, у Чер-
релов еще три недели, чтобы все поставить на ноги. Да, но "доколе не
прейдет небо и земля, ни одна йота не прейдет из закона". Кроме того,
разве такая уж чепуха все эти "связи", "влияние", "ходы" и "умение уст-
раиваться", о которых теперь столько говорят? Неужели нет какого-нибудь
чудодейственного, хотя пока еще не найденного, средства?
Отец, подавленный, поцеловал Динни и отправился спать. Девушка оста-
лась вдвоем с сэром Лоренсом. Даже он был невесел.
- Не осталось в нас с тобой больше шипучки, - сказал баронет. -
Иногда мне кажется, Динни, что мы слишком много носимся с Законом.
Эта придуманная на скорую руку система настолько же точна в определе-
нии наказания за проступок, насколько точен диагноз врача, который видит
больного в первый раз; тем не менее по каким-то таинственным причинам мы
приписываем ей святость Грааля и видим в каждой ее букве глагол госпо-
день. Дело Хьюберта - на редкость удачный для министра внутренних дел
случай проявить свою гуманность. Но я не верю, что он это сделает, Дин-
ни. Бобби Феррар тоже не верит. На наше несчастье, один не в меру рети-
вый идиот недавно обозвал Уолтера "воплощенной неподкупностью". По сло-
вам Бобби, это не только не вызвало у того тошноту, но, наоборот, удари-
ло ему в голову, и с тех пор он не отменил ни одного приговора. Я уже
думал, не написать ли мне в "Тайме", объявив во всеуслышание: "В некото-
рых вопросах эта поза неумолимой неподкупности опаснее для правосудия,
чем чикагские нравы". Чикагцам следовало бы переманить Уолтера к себе.
Он, по-моему, уже побывал там. Что может быть страшнее для человека, чем
перестать быть человечным?
- Он женат?
- Теперь даже не женат, - ответил сэр Лоренс.
- Бывают люди, которые бесчеловечны от рождения.
- Такие лучше: по крайней мере знаешь, с кем имеешь дело, и, отправ-
ляясь к ним, не забываешь прихватить с собой кочергу. Нет, самое вредное
- это чурбан, которому вскружили голову. Кстати, я сказал моему молодому
человеку, что ты согласна позировать для миниатюры.
- Что вы, дядя! Я просто не в состоянии позировать сейчас, когда все
мои мысли заняты Хьюбертом.
- О, разумеется, не сейчас: Но обстоятельства должны рано или поздно
измениться.
Он проницательно посмотрел на племянницу:
- Между прочим, Динни, что думает юная Джин?
Динни подняла на дядю невозмутимо ясные глаза:
- При чем здесь Джин?
- Мне кажется, она не из тех, кто даст наступить себе на горло.
- Это верно, но что она, бедняжка, может поделать?
- Странно, очень странно, - процедил сэр Лоренс, приподняв брови. -
"Женщины невинные и милые, да, да, - это херувимчики бескрылые, да, да",
- как распевал Панч, когда ты еще не появилась на свет, Динни. Он будет
распевать то же самое и после твоей смерти, только вот крылышки у него
поотрастут.
Динни, по-прежнему глядя на него невинными глазами, подумала: "Дядя
Лоренс прямо волшебник!" - и вскоре отправилась спать.
Но до сна ли тут, когда у тебя сердце переворачивается! И сколько еще
других, у которых так же переворачивается сердце, лежит без сна, приник-
нув к подушке! Девушке казалось, что все огромное, неподвластное разуму
людское горе затопляет ее комнату. В таких случаях человек с талантом
вскакивает и пишет стихи об Азраиле или о чем-нибудь в том же роде. Но
увы! Это не для нее. Ей остается одно: лежать и мучиться - мучиться,
тревожиться и злиться. Она до сих пор не забыла, что пережила в тринад-
цать лет, когда Хьюберт, которому еще не было восемнадцати, ушел на вой-
ну. Тогда было ужасно, но теперь еще хуже. Странно - почему? Тогда его
могли каждую минуту убить, теперь он, может быть, в большей безопаснос-
ти, чем те, кто на свободе. Его будут заботливо охранять, даже отправляя
на край света, чтобы предать суду в чужой стране, где судьи - люди чужой
крови. Ничто не угрожает ему в ближайшие месяцы. Почему же это кажется
ей страшнее, чем все опасности, через которые он прошел, с тех пор как
стал солдатом, страшнее, чем бесконечные жуткие дни экспедиции Халлорсе-
на? Почему? Не потому ли, что былым опасностям и трудностям он подвер-
гался по доброй воле, тогда как нынешняя беда ему навязана? Его держали
под стражей, лишив двух величайших для человека благ - свободы и права
на личную жизнь, которых объединенные в общество люди добивались в тече-
