любовник; а ей сейчас не хотелось, чтобы за ней следили.
Багажа у нее не было, и с вокзала она в такси поехала в Чизик. Джун
хоть будет знать что-нибудь об этих двоих: все ли еще они в Уонсдоне,
вообще где они.
Как ясно она помнила особнячок Джун с того единственного раза, что
была в нем, когда они с Джоном...
Джун была в холле, собиралась уходить.
- О, это вы! - сказала она. - Вы так и не пришли тогда в воскресенье!
- Да, слишком много дел набралось перед отъездом.
- Сейчас здесь живут Джон и Энн. Харолд пишет с нее прелестный порт-
рет. Вещь получается исключительная, Она, по-моему, милая малютка (нас-
колько помнила Флер, "она" была на несколько дюймов выше самой Джун) и
хорошенькая. Сейчас мне нужно пойти купить ему кое-что необходимое, но я
через четверть часа вернусь. Если хотите, подождите меня в столовой, а
потом вместе пойдем наверх, и я покажу ему вас. Он единственный человек,
который сейчас работает по-настоящему.
- Хорошо, что хоть один есть, - сказала Флер.
- Вот репродукции с его картин, - и Джун раскрыла большой альбом, ле-
жавший на маленьком обеденном столе. - Какая прелесть, правда? И все его
работы такие. Вы посмотрите, а я сейчас вернусь.
И, слегка тронув Флер за плечо, она умчалась.
Флер не стала просматривать альбом, она посмотрела в окно, окинула
взглядом комнату. Как она помнила ее - и это вот круглое зеркало, ста-
ринное, тусклое, в которое она смотрелась семь лет назад, поджидая Джо-
на, и бурную сцену, происшедшую тогда между ними в этой комнате, слишком
тесной для бурь! Джон живет здесь! Сердце ее громко билось. Она опять
поглядела на себя в тусклое зеркало. Ведь она хороша, не хуже, чем была
тогда! Даже лучше! Черты лица определились, нет прежней девичьей расп-
лывчатости. Как бы дать ему знать, что она здесь? Как бы повидать его
одного хоть минутку? Сейчас вернется эта восторженная слепая дурочка
(как Флер мысленно окрестила Джун). И быстрый ум принял быстрое решение:
если Джон здесь, она найдет его! Она поправила волосы на висках, жемчуг
на шее, провела по носу пуховкой почти без пудры, вышла в холл и прислу-
шалась. Ни звука! И она стала медленно подниматься по лестнице. Он может
быть в своей комнате или в ателье - больше укрыться некуда. На первой
площадке справа - спальня, слева - спальня, прямо - ванная; двери откры-
ты. Пусто! И в сердце у нее тоже пусто. Наверху помещалось только
ателье. Если Джон там, то там же и художник и эта девчонка, его жена.
Стоит ли? Она пошла было вниз, потом вернулась. Да! Стбит! Медленно,
очень тихо она пошла дальше. Дверь в ателье открыта, слышно быстрое,
знакомое шарканье ног художника перед мольбертом. На минуту она закрыла
глаза, потом опять пошла. На площадке у открытой двери остановилась.
Дальше идти было незачем: в комнате, прямо против нее, висело широкое
зеркало, и в нем, оставаясь невидимой, она увидала: в углу низкого дива-
на сидел Джон с незакуренной трубкой в руке и глядел в пространство. На
возвышении стояла его жена; она была в белом платье, в руках держала ли-
лию на длинном стебле, цветок доставал ей почти до подбородка. О, какая
хорошенькая и смуглая, глаза темные, лицо в рамке темных волос. Но лицо
Джона! Что выражает оно? Мысли ушли глубоко под маску, как глубоко под
брови ушли глаза. Ей вспомнилось - так иногда смотрят львята: ничего не
видят вблизи, а вдали видят... что? Глаза Энн - как это Холли про них
сказала: "Как у самой славной русалки" - скользнули по его лицу, и тот-
час же его взгляд оторвался от пространства и улыбнулся в ответ. Тогда
Флер повернулась, быстро спустилась по лестнице и выбежала на улицу.
Дождаться Джун - выслушивать ее панегирики - знакомиться с художником -
сдерживать себя при этой девчонке? Нет! Забравшись на империал автобуса,
она увидела, как из-за угла выскользнула Джун, и злобно порадовалась ее
разочарованию: когда тебе сделали больно, хочется причинить боль друго-
му. Автобус повез ее прочь, по Кингз-Род, через Хэммерсмит, потеющий под
послеобеденным солнцем, прочь в большой город, с его миллионами жизней и
интересов, неприступный, равнодушный, как судьба.
Она сошла у Кенсингтонского сада. Может быть, если нагуляться до боли
в ногах, перестанет болеть сердце. И она пошла быстро, не глядя на цветы
и нянюшек, на почтенных старичков и старушек. Но ноги у нее были креп-
кие, и она слишком быстро дошла до угла Хайд-парка - к великой, впрочем,
радости одного из старичков, который все время старался не отставать от
нее, потому что в его возрасте возбуждение было ему полезно. Она пере-
секла улицу, вошла в Грин-парк и замедлила шаг. И на ходу презирала се-
бя. Презирала! Она, считавшая, что сердце - это так постигшая, казалось
бы, искусство сдерживать или обгонять свои чувства!
Она добралась до дому, а дома было пусто - Майкла нет. Прошла наверх,
велела подать себе турецкого кофе, залезла в теплую ванну и лежала, куря
папиросы. Это принесло ей некоторое облегчение. Все ее друзья пользова-
лись этим средством. Вдоволь насладившись, она надела халатик и пошла в
кабинет Майкла. Вот и ее "Золотое яблоко" - очень мило окантовано. Сей-
час плод казался ей особенно несъедобным. Как улыбался глазами Джон в
ответ на улыбку этой женщины! Подбирать объедки! И пробовать не хочется.
Зелено яблоко, зелено! Даже белая обезьяна отказалась бы от таких фрук-
тов. И несколько минут она стояла, глядя в упор в глаза обезьяне на ки-
тайской картине - почти что человечьи глаза, и все-таки не человечьи,
потому что смотрело ими создание, понятия не имевшее о логике. Современ-
ный художник не мог бы изобразить такие глаза. У китайского живописца,
работавшего столько лет назад, была и логика и чувство традиции. Он уви-
дел беспокойство зверя под более острым углом, чем то доступно людям те-
перь, и запечатлел его навеки.
А Флер, прелестная в ярко-зеленом халатике, прикусила уголок губы и
пошла в свою комнату - одеваться. Она выбрала самое красивое платье. Ес-
ли заветное желание ее невыполнимо, если нельзя получить то, от чего она
стала бы и спокойна и логична, пусть будет хотя бы удовольствие, быстро-
та, развлечение - хватать их обеими руками, пить жадным ртом! И она усе-
лась перед зеркалом с намерением всячески себя приукрасить. Сделала ма-
никюр, получше уложила волосы, надушила брови; губы не подкрасила и едва
заметно напудрила лицо, а шею, потемневшую от приморского солнца, - по-
больше.
Там и застал ее Майкл - шедевр современного искусства, такое совер-
шенство, что притронуться страшно.
- Флер! - сказал он, и только; но слова были бы излишни.
- Я считаю, что заслужила свободный вечер. Одевайся поскорей, Майкл,
и пойдем пообедаем, где позабавнее, а потом в театр и в клуб. Тебе ведь
сегодня не нужно идти в палату?
Он думал пойти туда, но было что-то в ее голосе, что удержало бы его
и от более важных дел.
Вдыхая ее аромат, он сказал:
- Дивно! Я только что из трущоб. Сию секунду, родная! - и умчался.
Пока длилась секунда, она думала о нем и о том, какой он хороший. И,
думая о нем, видела глаза, и волосы, и улыбку Джона.
Место "позабавнее" был ресторанчик, полный актеров. Со многими Флер и
Майкл были знакомы, и перед тем как разойтись по театрам, они подходили
и говорили: "Вот приятная встреча!" - и, что самое странное, их лица и
впрямь это выражали. Но такая уж публика - актеры! У них лица что угодно
выразят. И все повторяли: "Постановку нашу видели? Непременно сходите -
гадость ужасная!" или "Замечательная пьеса!" А потом, приметив через
плечо других знакомых, восклицали: "А! Вот приятная встреча!" Их нельзя
было упрекнуть в скучной логичности, Флер выпила коктейль и два бокала
шампанского. Когда они вышли, щеки ее слегка горели. "Такая милашка" уже
полчаса как началась, когда они до нее добрались, но это значения не
имело - из того, что они увидели, они поняли не больше, чем могли бы по-
нять из пропущенного первого акта. Театр был переполнен, в публике гово-
рили, что "пьеса продержится много лет". В ней была песенка, которую
распевал весь город, танцовщик, ноги которого могли складываться под са-
мым острым углом, - и ни капли логики. Майкл и Флер вышли, напевая все
ту же песенку, взяли такси и поехали в танцевальный клуб, где состояли
членами не столько потому, что когда-либо там бывали, сколько следуя мо-
де. Клуб был для избранных, среди членов числился и один министр, всту-
пивший в него из чувства долга. В момент их прихода танцевали чарльстон,
семь пар а разных углах комнаты пошатывались на расслабленных коленях.
- Ой-ой-ой, - сказал Майкл. - Ну, дальше в пустоту идти некуда! Что
тут интересного?
- Пустота, милый! Мы живем в пустое время - разве ты не знал?
- И нет предела?
- Предел, - сказала Флер, - это то, чего нельзя преступить; а пустоту
можно совершенствовать до бесконечности.
Сами по себе слова ничего не значили - цинизм, какникак, был в моде,
но от тона их Майкл содрогнулся: в тоне прозвучала личная нотка. Неужели
она находит, что жизнь ее так уж пуста? Почему бы?
- Говорят, - сказала Флер, - скоро будут танцевать новый американский
танец, называется "Белый луч", он еще менее содержателен.
- Не может быть, - сказал Майкл, - этого образчика врожденного идио-
тизма не превзойти. Посмотри-ка вон на ту пару!
Пара, о которой шла речь, покачиваясь, двигалась за ним, выгнув коле-
ни так, точно в них провалились их души; в глазах, устремленных на Флер
и Майкла, было не больше выражения, чем в четырех стеклянных шариках. От
талии вниз они излучали странную серьезность, а выше казались просто
мертвыми. Музыка кончилась, каждая из семи пар остановилась и стала хло-
пать в ладоши, не поднимая рук, точно боясь нарушить достигнутую выше
талии пустоту.
- Неправда, - сказал вдруг Майкл.
- Что?
- Что это характерно для нашего века - ни красоты, ни веселья, ни ис-
кусства, ни даже изюминки - делай глупое лицо и дрожи коленками.
- Потому что ты сам не умеешь.
- А ты что, умеешь?
- Ну конечно, - сказал Флер, - нельзя же отставать.
- Только ради всего святого, чтобы я тебя не видел.
В этот момент все семь пар перестали хлопать в ладоши, Оркестр заиг-
рал мелодию, под которую коленки не сгибались. Флер с Майклом пошли тан-
цевать. Протанцевали два фокстрота и вальс, потом ушли.
- В конце концов, - говорила Флер в такси, - в танцах забываешься. В
этом была вся прелесть столовой. Найди мне опять работу, Майкл; Кита я
смогу привезти через неделю.
- Хочешь вместе со мной секретарствовать по нашему фонду перестройки
трущоб? Ты была бы незаменима для устройства балов, базаров, утренников.
- Ну что ж! А их стоит перестраивать?
- По-моему, да. Ты не знаешь Хилери. Надо пригласить их с тетей Мэй к
завтраку. После этого сама решишь.
Он просунул руку под ее обнаженный локоть и прибавил:
- Флер, я тебе еще не очень надоел, а?
Тон его голоса, просительный, тревожный, тронул ее, и она прижала его
руку локтем.
- Ты мне никогда не надоешь. Майкл.
- Ты хочешь сказать, что никогда у тебя не будет ко мне такого опре-
деленного чувства?
Именно это она и хотела сказать и потому поспешила возразить:
- Нет, мой хороший; я хочу сказать, что понимаю, когда у меня есть
что-нибудь или даже кто-нибудь стоящий.
Майкл вздохнул, взял ее руку и поднес к губам.
- Если б не быть такой сложной! - воскликнула Флер. - Счастье твое,
что ты - цельная натура. Это величайшее благо. Только, пожалуйста,
Майкл, никогда не становись серьезным. Это было бы просто бедствие.
- Да, в конце концов все - комедия.
- Будем надеяться, - сказала Флер, и такси остановилось. - Какая див-
ная ночь!
Расплатившись с шофером, Майкл взглянул на освещенную фигуру Флер в
открытых дверях. Дивная ночь! Да - для него.
XIII
